— Маня.
Маня Экономка была единственным человеком, который жил в хазе постоянно. Она носила кружевные переднички, закалывала на груди белоснежную пелеринку и была самой спокойной и чувствительной женщиной на свете. Налетчики ее уважали.
— Маня, подайте инженеру чай и булки и сходите мне за парой пива… Нет, возьмите две пары пива!
— Вчера вы интересовались узнать, инженер, — начал он, обратившись к Пинете, — кто мы такие, чем занимаемся и вообще все междруметия нашего дела?
— Поговорим после завтрака о наших междруметиях, — отвечал Пинета серьезно.
Барабан почувствовал, что над ним шутят, побагровел и хлопнул себя по коленке.
— Довольно! — закричал он, хватаясь за задний карман брюк. — Ты еще не знаешь, с кем говоришь, малява!
Тут же он погладил себя по жилету и пробормотал:
— Спокойствие! Терпение!
«Ах, черт его возьми, с ним, пожалуй, и шутить нельзя!» — подумал Пинета.
Некоторое время они сидели молча.
Маня Экономка принесла пару французских булок, холодный чай и четыре бутылки пива. Она посмотрела на Пинету с любопытством, поправила свою кружевную пелеринку и вышла.
Пинета поставил на колени чай и, не глядя на Барабана, принялся уписывать за обе щеки французскую булку.
— Мы, конечно, понимаем, — начал тот снова, наклонившись всем телом вперед и притрагиваясь рукой к плечу Пинеты, — что прежде всего нужно кой-чего объяснить вам из нашего дела.
Пинета дожевал булку и залпом выпил чай.
— Объясните.
— Дело, видите ли, обстоит в следующем: мы не какая-нибудь шпана, которая по ночам глушит втемную случайных прохожих, мы также не простые шлепперы! Мы не фармазонщики, не городушники, мы также не простые налетчики, инженер. Мы организаторы и берем дела только большого масштаба. Я не говорю, у каждого человека есть свое прошлое и настоящее по хорошему мокрому делу, но это только средство, инженер, и больше ничего.
Барабан замолчал и с удовольствием откинулся на спинку стула, как бы отдыхая после своей утомительной речи.
— Что же касается дела, которое мы собираемся предложить вам, то дело обстоит в следующем: нам требуется некоторая подработка по сейфам. Откровенно говоря, мы не взяли шниферов не потому, что это рискованная работа, и не потому, что не нашелся подходящий шитвис! Очень просто: по нашим сведениям, простым шниферам не справиться с сейфами госбанка!
Пинета широко открыл глаза и привстал с кровати.
— С сейфами госбанка?
— Ну да, с сейфами госбанка! То есть, иначе говоря, у нас нет хорошего специалиста, который быстро, безопасно и легко, в полчаса, открыл бы сейфы госбанка. Все остальное давно налажено. Дело только за вами.
«Вот так штука, — сообразил Пинета, — теперь я начинаю понимать, почему меня увезли… Сказать — не сказать, сказать — не сказать, сказать — не сказать?.. Не сказать!»
— Ну, что вы мне скажете?
— Так, значит, — сказал Пинета, отдуваясь, как будто бы он только что решил трудную задачу, — дело в сейфах госбанка?
— Именно! — подтвердил Барабан.
— Стало быть, — продолжал Пинета, — вы решили, что я лучший специалист по электромеханическому делу, и увезли меня для того, чтобы я устроил вам все технические приспособления для взлома сейфов госбанка?
— О, вы попали в самую точку!
Пинета почувствовал себя так, как будто заново начал жить.
— Отлично! Я не понимаю только, для чего вам было везти меня сюда! Об этом мы могли бы сговориться на моей квартире.
— Это мне начинает нравиться, — сказал Барабан, похлопывая его по коленке, — к сожалению, до сих пор мы не знали вас, инженер Пинета, в следующий раз мы будем просто предупреждать вас в письменной форме, ха-ха-ха!
Он откинулся на спинку кресла, взвизгнул и захохотал, отмахиваясь руками и вздрагивая круглым, как футбольный мяч, животом.
Пинета терпеливо ждал, пока он кончит.
— Я немного знаком с устройством сейфов госбанка. Они построены по образцу… по образцу… — Пинета задумался на мгновение, — по образцу ливерпульских сейфов!
— Да, да, — подтвердил Барабан, все еще колыхаясь от смеха и вытирая носовым платком заплаканные глаза, — кажется, именно по образцу ливерпульских.
— Так вы полагаете, — начал снова Пинета, — что для этой работы мне потребуются какие-нибудь предварительные приготовления?
— Полагаю ли я так? — переспросил Барабан. — Не очень. Откровенно говоря, я совсем не специалист по кассирному делу. Может быть, вы справитесь с этим на месте!
— А когда вы думаете начать самое-то дело?
Барабан посмеялся про себя и посмотрел на Пинету с иронией.
— Оставьте эти пустяки, инженер. О чем вы спрашиваете меня? Мы же не дети, честное слово! Мы же организаторы. Лучше скажите мне, сколько дней вам нужно на подработку?
Пинета задумался.
— Мне нужно дней пять-шесть, — заявил он и подумал: «Черт возьми, это что же я делаю? — И тотчас ответил себе: — Все равно, не умирать же с голоду». — Но мне необходимо знать, — продолжал он, — во-первых, расположение электрической сети госбанка, во-вторых…
— Отлично, — отвечал Барабан, хлопнув его по коленке, — эти сведения мы вам доставим немедля.
— Во вторых, — продолжал Пинета, — будьте добры купить… — он остановился на мгновенье и быстро закончил: — …пятнадцать аршин лучшего гуперовского провода и катушку этого, как его… Румкопфа.
— Как фамилия?
— Рум… Румкорфа, — твердо повторил Пинета.
— И пятнадцать аршин гуперовского провода?
— Да, и ни в коем случае не меньше пятнадцати аршин.
— Будет сделано.
— Это покамест все, — закончил Пинета, — а потом посмотрим.
— Все? — закричал Барабан. — Отлично. Это же Запад!
Он откупорил бутылку пива и первому налил Пинете. Потом, перевернув бутылку вверх дном, доверху наполнил свой стакан.
— За дело, — сказал он, мигая, — за дело большого масштаба!
Дыра от переносной печки — четырехугольный след, оставленный 19-м годом, — оказалась дверью в потустенный мир.
Едва Барабан ушел, как Пинета передвинул стол к стене, взобрался на него, уцепился за сломанный кирпич, торчавший из стены боком, и заглянул в этот мир.
Он увидел довольно большую комнату в два окна с закоптелым потолком и обрывками обоев на стенах. В комнате не было никакой мебели: в углу, наискось от наблюдательного пункта Пинеты, стояла кровать.
Скосив глаза, насколько было возможно, Пинета увидел на кровати женские ноги в черных чулках и черных же парусиновых туфлях.
Пинета никогда не тяготел к монашескому образу жизни и был достаточно опытен, чтобы верно определить возраст обладательницы парусиновых туфель; нельзя сказать, чтобы он был недоволен соседством. Однако же он не был уверен в том, что его соседка не принадлежит к союзу налетчиков, переселивших его накануне ночью с Васильевского острова на Петроградскую сторону, и поэтому не осмелился окликнуть ее.
Больше он ничего не открыл на горизонте потустенного мира.
Он соскочил со стола и принялся ходить по комнате с твердым намерением обдумать план действий, который должен был доставить ему превосходство над налетчиками.
Но план что-то не клеился. Заложив руки в карманы, он принялся бродить, ни о чем больше не думая, насвистывая сквозь зубы.
Еще раз осмотрев от скуки место своего заключения, он внезапно сделал открытие, которое его до крайности заинтересовало. Весь кухонный стол, стоявший в самом темном углу кладовой, был исписан от руки разными почерками, то неряшливым и неразборчивым, то мелким и четким. Здесь были и короткие четверостишия, написанные воровским языком, который был незнаком Пинете, и длинные стихотворения, и какие-то рисунки и чертежи, впрочем исполненные довольно искусно.
Вот что после долгих усилий удалось ему разобрать.
Милый мой
Ширмач блатной.
Я твоя фартовщица,
На бапу приемщица.
Будет, тварь, тебе ломаться,
Раздевайся, пойдем спать.
Утром рано на разцвете
Будешь выручку считать.
Долго, долго она ломалась
Отказаться не могла
Знать она вора полюбила
За любов с ним спать пошла.
Проигрался весь до нитки
Пошел к милки занимать
А она над ним хохочет
Посылает воровать.
«Друг Ильюша уведомляю тебя в том, что дела очень плохие, уже два раза горел, один раз с делом ждать нет никакой возможности на днях думаю уехать хлопочу ксиву. Друг Илюша передай привет Фролову и скажи ему, что я уеду, здесь жить невозможно, бегаю с мужиками по домовой на бан ходить нельзя передай Сашки что я буду ждать его в Свердловске. Остаюсь ваш Иван Черных».
Вслед за письмом шло длинное стихотворение, которое очень понравилось Пинете. Оно было трогательное, и в нем не было ни одного воровского слова:
Так грустно томительный день
Не лучше бывает и ночь
Хотелось бы все изменить
Но не в силах теперь я помочь.
Уж поздно теперь не вернешь
Прощайте мечты и покой
Загробная жизнь принимай
Соседом я буду с тобой.
А жизнь это просто кошмар
Где нужно нам все испытать
Впоследствии скверно одно
От руки палача умирать.
Что было промчалось как сон
Уж очень-то был он хорош
Хоть по мнению старых воров
Цена ему ломаный грош.
Уж поздно теперь не вернешь
Прощайте мечты и покой
Загробная жизнь принимай
Соседом я буду с тобой.
Едва успел он разобрать это стихотворение, как где-то совсем рядом, близко услышал знакомый голос Барабана.
«Он с ней, в той комнате, рядом», — подумал Пинета.
Барабан сдержанным голосом уговаривал в чем-то свою собеседницу.
Пинета пытался вслушаться в то, что он говорил, и при первых же словах, которые он услышал, сел на стол и открыл рот от удивления.
Барабан говорил о том, что он скучает, что всякая работа валится у него из рук, что он не может жить без сочувств