— Не знаете ли вы, — спросил Сергей, — где здесь живет Молоствова Екатерина Ивановна?
— Молоствовой нет.
— Как нет? Она не живет здесь?
— Живет-то живет, да сейчас нет.
— Ничего, я подожду ее. Какой номер ее комнаты?
— Она ушла, — сказала старушка в чепчике, начиная смеяться в кулачок, — третью неделю не приходит.
Сергей схватил ее за руку.
— Как третью неделю? Уехала? Одна? Да говорите же, что же вы молчите!
— Ушла, не уехала, — повторила старушка в чепчике, смотря на Сергея с удовольствием, — ушла и не вернулась.
— Не оставила ли она чего-нибудь? Записки или адреса?
— Ничего она нам не оставила. Кто ж ее знает? Девица одинокая — ушла, да и не вернулась.
— А все-таки, может быть… что-нибудь осталось?
— А остался от нее примус, — сказала убежденно старушка в чепчике, — да и тот сломанный.
— А все-таки позвольте мне пройти в ее комнату. Или там уже кто-нибудь другой живет?
— Никто не живет. Пустая комната.
Старушка в чепчике встала, вытащила откуда-то из-под юбки ключ и молча показала его Сергею.
Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице.
— Будет темно, — сказала старушка в чепчике, — держитесь рукой за стены.
Они свернули за угол и несколько минут в полной темноте кружили по лабиринтам дома Фредерикса. Наконец старушка остановилась перед одной из дверей, выходивших в круговой коридор, и вставила ключ в замок.
— Вот здесь она и живет.
Сергей остановился на пороге и с напряженным вниманием оглядел комнату Екатерины Ивановны.
Комната имела такой вид, как будто хозяйка ее с минуты на минуту должна была вернуться.
На ночном столике лежала открытая книга, подушки на кровати были смяты и одеяло отброшено; штора окна была отдернута наполовину.
Сергей вошел в комнату.
— Может быть, вы разрешите, — сказал он тихим голосом, — посмотреть ее письма, книги?
— Пожалуйста, посмотрите, — сказала старушка в чепчике, — а только ничего не найдете.
Он подошел к маленькому письменному столу, на котором в беспорядке разбросаны были книги, потряс над столом каждую из них в надежде, что откуда-нибудь выпадет письмо или записка, и ничего не нашел. Тогда он попытался выдвинуть ящик стола. Ящик легко выдвинулся; он был полон всякой рухлядью — тряпочками, лентами, даже соломенная шляпа была затиснута куда-то в самый угол.
Но среди рухляди стали попадаться бумаги. Тогда он сразу высыпал все, что было в ящике, на стол и наткнулся на связку писем, перевязанных простой тонкой веревкой.
Едва он развернул одно из них, как его поразил до странности знакомый почерк.
Он взглянул на подпись, прочел: «твой Сергей», с размаху швырнул письма на стол и пошел к двери. Это были его собственные письма.
— Я ничего не нашел здесь, бабушка, спасибо вам.
Старушка подошла к нему поближе.
— А вы Екатерине Ивановне будете брат или другой родственник? Я вижу, что вы очень интересуетесь ее судьбою.
Она посмеялась в кулачок и продолжала:
— Я вам могу все рассказать, если хотите. За один раз тридцать копеек.
— Как это тридцать копеек?
— Меньше никак, никак не могу.
— За какой же один раз?
— За одно гаданье. Я очень, очень гадаю на картах.
— Нет, бабушка, спасибо за услугу.
Сергей сунул ей какие-то деньги и вышел; но не успел он отойти и десяти шагов по коридору, как старушка позвала его обратно.
— Молодой человек!
— Что вам, бабушка?
— Нужно уж вам сказать: на другой день, как ушла Екатерина Ивановна, я нашла в ее комнате письмецо. Должно быть, она его, уходя-то, и обронила.
Старушка снова полезла куда-то под юбку и вытащила оттуда небольшое письмо без печатей и марок, переданное, должно быть, из рук в руки.
Сергей молча взял у нее письмо и пробежал его глазами: это было предложение поступить на службу в какой-то союз в качестве стенографистки. Имя Фролова дважды попадалось в письме.
Сергей прочел до конца и вдруг вскинулся, стукнул зубами.
В одну минуту он вывернул карманы своего пиджака, отыскал среди бумаг, взятых у Фролова, письмо с вымогательством денег от какого-то Павла Михайловича и его глубокоуважаемой супруги и принялся сравнивать оба письма с быстротой, от которой строки метались и прыгали в его глазах.
Оба письма были написаны одной рукой.
— Они ее утащили, мерзавцы! — пробормотал он, серый от ярости.
9
— Клей!
— Да ну? Посый?
— Не посый, так я бы с тобой говорить не стал!
— Врешь!
Сашка Барин нахмурился.
— Я с тобой в пустяках работал?
— Ну, ну. На сдюку, что ли?
— Я с тобой не на сдюку работал?
— А как шевелишь, на сколько дело ворочает? На скирью стекленьких будет?
— Поднимай выше.
— На чикву?
Барин покачал головой и с большим вниманием начал рассматривать свои ногти.
— На пинжу? На сколько же, черт побери?.. Неужто…
Барин наклонился к нему через стол.
— На лондру стекленьких!
Тетенька открыл рот, почесал за ухом.
— Труба! А где?
— Где? Это я тебе скажу на Бармалеевой. Один ювелир… Ну как, идет?
Тетенька замолчал и стал задумчиво сощелкивать с колен хлебные крошки.
— Жара!
— Подо мной без жары еще не работали.
— Погоди, Сашка. Мы подумаем!
— Кто это мы?
— Да я со Жгутом!
— Я твоего Жгута дожидаться не буду. Будешь работать, так приходи сегодня вечером на Бармалееву. Нет, так…
Сашка Барин прошел к дверям и у самых дверей столкнулся с вертлявым мальчишкой. Мальчишка носил длинную кавалерийскую шинель и в руке держал тросточку.
— Вот и Жгут!
Жгут, не здороваясь, пошел к столу, сбросил фуражку и выплюнул изо рта папиросу.
— Слышали, братишки?.. Гришка Савельев засыпался.
Барин вернулся, закурил и сел, положив ногу на ногу.
— На квартире! Пришли и взяли. Лягнул кто-то… Теперь плохо, пожалуй, стенку дадут.
Жгут побегал по комнате, хлопнул себя по лбу и закричал:
— А про Кольку Матроса слышали? Я его вчера в Народном доме встретил; он открыто признал — хвастал. Говорил, что всех продаст.
Жгут подошел к Сашке Барину.
— Не скажись дома, Сашка, он ведь про вашу хевру знает!
— Ничего не знает. Воловёр.
— Он говорил, что скоро начальником бригады будет, меня звал на службу в угрозыск.
Тетенька выругался. Сашка Барин равнодушно посмотрел на Жгута своими оловянными бляхами.
— Жгут, — сказал Тетенька, — есть работа. Барин нахлил.
— Мальё!
— Если мальё, так сегодня вечером приходи на Бармалееву. Там договоримся. Дело посое.
Барин кивнул головой и вышел.
— Аристократ, конечно, и сволочь, — сказал Тетенька, подмигнув вслед ему, — но фартовый же парнишка, ничего не скажешь, честное слово!
Бывают дни, когда шпана, мирно щелкавшая с подругами семечки на проспектах Петроградской стороны и Васильевского острова, катавшаяся на американских горах в саду Народного дома, проводившая вечера в пивных с гармонистами или в кино, где неутомимый аппарат заставлял белокурых американок подвергаться смертельной опасности и спасаться при помощи Гарри Пиля, любимого героя папиросников, — теперь оставляет своим подругам беспечную жизнь.
Наступает время работы для фартовых мазов, у которых по хорошему шпалеру соскучились руки. В гопах, в закоулочных каморках, отделенных одна от другой дощатыми перегородками, барыги скупают натыренный слам, наводчики торгуют клеем, домушники, городушники, фармазонщики раздербанивают свою добычу. Гопа гудит до самого рассвета, и если бы ювелир Пергамент в такую ночь встал с постели и провел час-другой на Свечном переулке, он соорудил бы целый арсенал под прилавком своего магазина…
Первым со скучающим видом вошел Барин, за ним Тетенька и Жгут.
Барин вытащил наган и приблизился к прилавку. За прилавком стоял пожилой еврей, который, судя по внешнему виду, верил в бога и аккуратно платил налоги.
— Ключ!
Из второй комнаты, в глубине магазина, выбежал молодой человек с пробором.
Он зашел было за прилавок, потер руки, поклонился, но тут же увидел наган Сашки Барина и побледнел.
— Ключ!
Пожилой еврей затрясся, замигал глазами, ущипнул себя за подбородок и опустил руку в карман пиджака.
Жгут перевернул на стеклянной двери дощечку с надписью: «Закрыто».
Ключ с трудом влез в замочную скважину и отказался повернуться.
— Не запирается! Не тот ключ!
Сашка Барин оборотился к двери, и тогда пожилой еврей, верящий в бога, сорвался с места. Серебряная вилка полетела в окно и воткнулась в подоконник.
— А, шут те дери! — заорал Тетенька, вытаскивая револьвер. — Выходи из-за прилавка, сволочь!
— Зекс! — сказал Барин.
Он подошел к хозяину и приставил наган к животу, на котором болталась цепь с брелоками.
— Последний раз говорю, дадите ключ или нет?
Рука вторично опустилась в карман, и на этот раз ключ повернулся дважды.
— Теперь пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату, — вежливо заметил Барин.
Молодой человек с пробором открыл рот и окаменел; Тетенька дал ему пинка, он завизжал и, механически шагая, отправился в соседнюю комнату.
Пожилой еврей уже сидел там, закрыв лицо руками, и качался из стороны в сторону.
Тетенька утвердился на пороге с револьвером в руках и начал утешать своих пленников:
— Ничего, ребята! Тут ни хрена не поделаешь, бывает! Дело наживное. Очистили — и никаких двадцать. А вы еще вилкой бросаетесь, сволочи! Рази можно?
— Не мои вещи, не мои вещи, — бормотал еврей.
— А рази можно чужими вещами торговать? Что ты!
Барин быстро и аккуратно укладывал драгоценности в небольшой чемодан. Жгут набивал карманы часами и кольцами; через несколько минут он тикал с головы до ног на разные лады.
— Готово.
Барин остановился на пороге соседней комнаты.
— Ложитесь!
— Ложитесь, вам же лучше будет, малявые! — подтвердил Тетенька.
Молодой человек с пробором вскочил и лег на пол с таким видом, как будто это доставляло ему большое удовольствие.