Он выбежал в коридор и спустя несколько минут вернулся с Пинетой.
Пинета был бледен, но весел. Он с комической важностью вошел в комнату и отвесил каждому из налетчиков в отдельности низкий поклон.
— Очень рад вторично с вами встретиться, — сказал он, протягивая Барину руку, — необыкновенно рад! Живешь-живешь один-одинешенек и вдруг встречаешь знакомого человека!
Барин удивленно посмотрел на него, но, впрочем, с неожиданным для него радушием пожал протянутую руку.
Пинета был настроен очень весело. Барабан не успел еще начать демонстрацию своей блестящей выдумки, как он подсел к нему совсем близко и по-приятельски хлопнул по коленке.
— Ну, а ты как поживаешь, старина?
Барабан молча снял с колена руку Пинеты, посмотрел на него внушительно и начал:
— Я уже говорил вам об инженере Пинета — лучшем специалисте по электромеханическому делу.
Пинета кивнул головой с одобрением.
— Действительно, лучший специалист!
— Мы пригласили инженера для того, чтобы он сделал нам в моментально то, что даже хороший шитвис не сделает в два часа с половиной. И он берется это сделать, как человек, понимающий, что такое есть настоящее дело.
— Я берусь это сделать в моментально, честное слово! — весело подтвердил Пинета.
— Прошу не перебивать, — продолжал Барабан, — сейчас он расскажет нам свой проект, но это, конечно, это же мой проект — проект вскрытия ливерпульских сейфов в госбанке.
Он оборотился к Пинете с покровительственным видом.
— Говорите, инженер, не стесняйтесь!
Пинета встал и снова отвесил низкий поклон налетчикам.
Он вдруг стиснул зубы, сжал руки в кулаки и перестал смеяться.
— За двадцать пять лет, которые я прожил, — начал он, делая шаг вперед и подходя к Барабану ближе, — я встречал очень много бездельников, которые притворялись настоящими людьми. Но такого бездельника, как вот этот толстый еврей, я не встречал ни разу.
— Он сошел с ума, — спокойно определил Барабан. — Бедняга, у него, наверное, старые родители.
— Вы думаете, что вы налетчики? — закричал Пинета, потрясая сжатыми кулаками. — Портачи!
Барабан немного откинулся назад и посмотрел на Пинету серьезно.
— Что вы хотите этим сказать?
— Портачи! — повторил Пинета. — Вы думаете, что вы увезли инженера Пинету Михаила Натановича?
— Именно так, — подтвердил Барабан.
— Портачи! — в третий раз повторил Пинета. — Вы увезли художника Пинету. Инженер Пинета — мой дядя — в прошлом году умер!
Все замолчали. Пятак было засмеялся, но тотчас же умолк и только свистнул от удивления.
— Инженер Пинета в прошлом году умер? — переспросил Барабан. — Что значит умер?
— Умер, как все умирают, так это и называется: умер. Если бы вы тогда меня не увезли, так и я бы, пожалуй, умер. От голода.
— Он сошел с ума, — закричал Барабан, — гоните его! Этого не может быть! Не может быть, чтобы инженер умер!
Барин встал и не торопясь подошел к Барабану. Он наклонился к нему через стол, спокойно следя, как краска сбегала с лица, которое стиралось перед ним, как мел стирается губкой, и сказал, опустив углы губ и всматриваясь в Барабана с презрением:
— Эх ты… задница овечья!
Барабан, не поднимая головы, блеснул исподлобья глазами, снова побагровел, вытащил из заднего кармана револьвер и с силой, которой от него нельзя было ожидать, вдруг ударил Пинету в лоб рукояткой револьвера.
Пинета взмахнул руками и без крика свалился на пол. Тогда Барабан сорвался с места, с яростью закричал и ударил его ногой в лицо.
И этот новый удар как будто сбросил с рук Барабана веревку. Он схватил табурет и принялся с размаху бить им по телу, которое под каждым новым ударом послушно отбрасывалось назад.
Он топтал Пинету ногами и бил по лицу до тех пор, покамест лицо не превратилось в красный блин с закрытыми глазами.
Тогда Пятак схватил его за руку и сказал, становясь так, чтобы защитить Пинету от новых ударов:
— Будет!
И, схватив Пинету под мышки, он вытащил его из комнаты, проволочил через коридор и с помощью Мани Экономки уложил на кровать.
— Его Барабан измордовал, — ответил он на расспросы Мани, — ты за ним тут походи, пожалуйста; он будет настоящий фай, помяни мое слово!
Он вернулся обратно и, еще не дойдя до комнаты, услышал горячий разговор.
— О чем тут говорить? Ясно, конечно, что дело не в этом Пинете. Дело в том, что за последнее время ты склевался и потерял голову. Твое личное дело, Барабан, возиться со всякими девчонками, но чтобы это не касалось работы! Или черт с тобой, бросай хевру и открывай гопу на Обводном.
Пятак засмеялся и отворил двери.
Барин сидел на том же самом месте; он забросил ногу на ногу, курил и при каждом слове кривил гладкие, как бы отполированные губы. Барабан стоял перед ним, потупив голову, как нашаливший мальчик.
— Я у тебя тогда спрашивал, какого дьявола нам нужен этот инженер? Когда мы приехали, я на лестнице спросил — знаешь ли ты человека, которого нам нужно взять? «Цивилизация, современная техника. Запад»! — вдруг передразнил он хрипловатым картавым голосом, расставив немного ноги и закинув голову совершенно так, как это делал Барабан. — «Меня не интересуют бумаги, давайте нам звонкую монету»!
Пятак подошел к нему сзади, дернул за рукав и глазами показал на Турецкого Барабана.
Тот все еще не поднимал головы, но снова начал багроветь, почему-то начиная со лба, на котором выступили крупные капли пота.
Барин вгляделся в него, замолчал и принялся тащить из кармана своих офицерских брюк портсигар.
Барабан перевел затрудненное дыхание и поднял голову. Он был почти спокоен.
— Ладно, довольно разговоров, — сказал он, поглядев на обоих налетчиков так, как будто ничего не случилось.
— Работа назначена в пятницу?
Он стукнул кулаком по столу и закричал:
— Так, значит, работа будет сделана в пятницу!
12
Сушка жила на Васильевском острове, на 23-й линии, у старой финки Кайнулайнен.
Это была старая высохшая финка, которой ничего не платили за комнаты, даже не уговаривались о плате и только удивлялись тому, что хотя она вовсе ничего не ест, но живет и даже страдает желудком.
Финка не жаловалась, не плакала, но каждый день писала по-фински открытки и опускала их в почтовый ящик, из которого уже более двух лет не вынимались письма…
Сергей шел за Сушкой, чуть пошатываясь, прищуривая глаза: фонарь то разлетался тонкими стрелами, то снова повисал над улицей неподвижным, тяжелым шаром.
«Черт меня возьми, куда я иду? Мне нужно скрыться, уйти в нору, в подворотню, в землю».
Он взял свою спутницу под руку и заглянул в лицо. Сушка шла, опустив голову, похлопывая тросточкой по своей ветхой юбчонке.
— Сушка! Как тебя зовут?
— А тебе на что это знать, миленький?
— Кто окрестил тебя Сушкой?
— Мой типошничек.
Густая сырость вдруг поползла Сергею за ворот пиджака, спустилась по спине, разошлась по всему телу. Он задрожал, поднял ворот и заложил руки в рукава.
— Брр… холодно. Что же это такое — типошничек?
— Ну, пойдем, пойдем, тут мильтоны шляются.
Они прошли освещенные улицы — тротуары почернели, дома слились в огромные сплошные ящики с беспомощными, мигающими окнами.
«Может быть, за мной следят? Может быть, кто-нибудь идет за мной, — он обернулся, — и сейчас спрятался вот там, вот в той подворотне?»
— Вот уж никак бы я не поверила, — сказала Сушка, — что есть такой человек, который не знает, что такое типошник.
— Да ты мне скажи, что это такое?
Сушка замедлила шаги и притянула его поближе.
— Это мой… зуктер. Ну, понимаешь, хозяин?
— Зуктер? Зуктер так зуктер, шут с ним. А хороший он у тебя?
— У меня?
Сушка остановилась перед каким-то домишком и застучала в ворота.
— У меня, брат, зуктер — прямо знаменитый человек. Его весь Петроград знает.
— А как его зовут?
Завизжал замок, и заспанный дворник впустил их во двор.
— Сюда, сюда, — говорила Сушка, таща его за рукав.
Они поднялись по лестнице, и Кайнулайнен впустила их в кухню.
Сергей поднес руку к лицу; ему вдруг невыносимо, до дрожи захотелось спать. Он зевнул с содроганьем и спросил почти про себя, с усилием разнимая слипшиеся глаза:
— Чем же он знаменит, твой зуктер?
— Эка, дался тебе мой зуктер! Он… ну… ну, мебельщик.
Они были уже в комнате, когда Сергей услышал это слово.
Он вскинул брови, и тут же перед ним возникли кудрявые гардины, жестяные тарелочки, одесская «Мама» и голос человека, курившего трубку: «М-да. Торгуем… Мебельщики».
Он схватил Сушку за руки.
— Как? Что ты говоришь? Мебельщик?
Сушка наконец рассердилась на него.
— А тебе что за дело? — спросила она, вырывая руки и глядя на него сердито, — ты что, подрядился, что ли, допрашивать? Легавый ты, что ли?
Сергей опомнился.
— Послушай, Сушка… Я хотел показать тебе письмо.
Он расстегнул пиджак, вытащил письмо, найденное им на мертвом Фролове, и, перегнув пополам, показал Сушке печать церкви Гавриила-архангела.
Сушка нахмурила брови, немного побледнела и сказала, приглядевшись к печати и забрасывая ногу на ногу:
— Ну, а чем ты мне докажешь, что ты не легавый?
Сергей посмотрел на нее с отчаяньем. Он сел на кровать и опустил голову на руки.
— Ну, слушай, я тебе расскажу… черт с ним, все равно, только бы отыскать ее…
Сушка вскочила, принесла разбитое блюдечко вместо пепельницы, сунула в него окурок, закурила новую папироску и приготовилась слушать.
Сергей сразу же начал говорить, говорить, говорить — безостановочно шагая по комнате, бессмысленно размахивая руками.
Он говорил, забыв о том, что Сушка вовсе и не знает, кто он такой и что случилось с ним, говорил, расхаживая из угла в угол, останавливаясь, чтобы взмахнуть рукой, и снова начиная ходить…
— Не в том дело, что прислала письмо, — ну что же, я и в самом деле когда-то просил ее об этом. Не в том дело, что ушла к другому, все равно к кому, даже к Фролову, к налетчику, как я это неделю тому назад узнал, а в том, что он ее продал, понимаешь ли, продал!..