Но когда он спросит о старой королевской усадьбе, его отведут к господскому дому с застекленной верандой и зимним садом. Скамья для почетных гостей исчезла, как исчезли и украшенные серебром рога для питья, и щиты, обтянутые бычьей кожей. Ему не смогут показать даже равнинную дворовую площадь, сплошь заросшую низкой травой, или узкие тропинки, протоптанные по черной земле. Он увидит земляничные грядки и розарии, увидит веселых детей и молодых девушек, играющих под яблонями и грушами. Но ему не увидеть ни сражающихся рыцарей, ни кавалеров, играющих в волан.
Возможно, он будет искать на площади дуб, под которым короли проводили тинг и где возвышались двенадцать каменных плит для судей. Или ту улицу, которая, как утверждали, была длиной в милю? Или те дворы богатых купцов, отделенные друг от друга мрачными переулками (купцы владели пристанями и сараями для лодок на берегу реки)? Или церковь Девы Марии у площади, куда мореплаватели приносили в жертву небольшие изображения кораблей и скорбные маленькие сердечки из серебра?
Но нет ничего, что бы можно было ему показать. Там, где пролегала та длинная улица, пасутся коровы и овцы. На площади растут рожь и овес, а на том месте, где в прежние времена толпились вокруг манящих торговых рядов люди, возвышаются конюшни и скотные дворы.
Наверняка все это его сильно опечалит.
— Неужели ничего не осталось? — скажет он. — Неужели я совсем ничего не смогу увидеть?
Возможно, он подумает, что его обманули. Он скажет, что невозможно представить себе, что здесь находилась великая Кунгахэлла. Она, должно быть, располагалась в другом месте.
Тогда его поведут на берег реки и покажут ему грубо вырубленную каменную глыбу, с которой соскребут серебристо-серый лишайник, чтобы он смог увидеть фигуры, высеченные на граните.
Он не сможет понять, что они изображают; они будут для него не яснее пятен на лунной поверхности. Но его заверят, что перед ним изображения корабля и лося, высеченные здесь еще в древние времена в память об основании города.
И если он так ничего и не поймет, ему станут рассказывать о том, что представляют собой наскальные изображения.
― СИГРИД СТУРРОДА ―[85](перевод А.Савицкой)
Как-то раз выдалась чудесная весна. И именно той весной шведская королева Сигрид Стуррода назначила в Кунгахэлле встречу норвежскому королю Олаву Трюггвасону, чтобы договориться о свадьбе.
Было очень странно, что король Олав хотел взять в жены королеву Сигрид. Конечно, она была богата, прекрасна и великодушна, но она была ярой язычницей, в то время как король Олав был христианином и думал лишь о том, как построить церкви и принудить народ креститься. Возможно, он ждал, что Отец Небесный обратит ее в истинную веру.
Но еще более странным было следующее: как только Стуррода объявила посланцу короля Олава, что поплывет в Кунгахэллу, лишь море освободится ото льда, сразу же началась весна. Холода и снегопады прекратились в то самое время, когда обычно зима бывает в полном разгаре.
Когда Стуррода сообщила о том, что собирается снаряжать свои корабли, на заливах сошел лед, луга зазеленели и, хотя до праздника Благовещения было еще далеко, скот уже можно было отправлять на пастбище.
Когда королева проплывала через Вестъётские шхеры в Балтийское море, кукушки куковали в скалах, хотя было еще так рано, что вряд ли можно было надеяться услышать и жаворонка.
Радость воцарялась на всем пути Стурроды. Все великаны, вынужденные переселиться из Норвегии во время правления короля Олава, ибо они не выносили звука церковных колоколов, выходили на вершины гор, когда видели, что Стуррода проплывала мимо. Они с корнем вырывали зеленеющие деревья, махали ими королеве, и, входя в свои каменные избы, где их жены сидели в тоске и печали, они смеялись и говорили:
— Эй, женщина, теперь тебе не придется больше горевать. Нынче Стуррода едет к королю Олаву. Скоро мы сможем вернуться в Норвегию.
Когда королева проплывала мимо горы Куллаберг, властелин горы вышел из пещеры. Он повелел черной горе открыться, чтобы королева могла увидеть пронизывающие ее золотые и серебряные жилы и порадоваться его богатству.
Когда Стуррода следовала мимо рек Халланда,[86] водяной спустился со своих порогов и водопадов, доплыл до самого устья реки и заиграл на арфе так, что корабль заплясал на волнах.
Когда она проплывала через шхеры Нидингарна, там на берегу лежали русалки и дули в раковины так, что вода вздымалась высокими пенистыми столбами.
А когда дул встречный ветер, из глубины появлялись злые тролли и помогали кораблям Стурроды справиться с волнами. Некоторые из них вставали у кормы и подталкивали ее, а другие брали в рот веревки, сплетенные из водорослей, и, словно лошади, впрягались в корабль.
Самые неистовые викинги, которых король Олав не пожелал терпеть в своей стране из-за их свирепости, шли навстречу кораблям королевы на веслах со спущенными парусами, подняв боевые топоры, чтобы начать битву. Но когда они узнали королеву, то позволили ей продолжить путь целой и невредимой и только прокричали ей вслед:
— Мы пьем за твою свадьбу, Стуррода!
Все язычники, жившие вдоль берега, разводили огонь на своих каменных алтарях и приносили овец и коз в жертву древним богам, чтобы они поддержали Стурроду на ее пути к норвежскому королю.
Когда королева проплывала вверх по реке Нурдре, к кораблю подплыла русалка и, протянув из глубины свою белую руку, подала ей большую светлую жемчужину.
— Носи ее, Стуррода, — сказала она, — чтобы король Олав был так поражен твоей красотой, что никогда не смог бы тебя забыть!
Когда королева проплыла еще немного по этой реке, она услышала такой сильный шум и грохот, что подумала, уж не ждет ли ее встреча с водопадом. Чем дальше продвигалась королева, тем мощнее становился грохот, и под конец ей почудилось, что она вот-вот окажется среди великого побоища.
Но как только королева миновала остров Гуллён и свернула в широкую бухту, она увидела, что на берегу реки раскинулась великая Кунгахэлла.
Город был таким большим, что ей даже не видна была та часть реки, где бы двор не следовал за двором. Все дома были солидными, основательно срубленными, с большим числом хозяйственных построек; меж серых бревенчатых стен сбегали к реке узкие переулки, перед избами открывались просторные дворы, аккуратно протоптанные дорожки вели от каждой усадьбы к ее лодочному сараю и пристани.
Стуррода приказала своим гребцам работать веслами помедленнее. Она стояла высоко на корме корабля и смотрела на берег.
— Никогда я не видела ничего подобного, — сказала она.
Теперь она понимала, что тот сильный грохот, который она слышала, доносился всего лишь от той работы, которая кипела в Кунгахэлле весной, когда корабли готовились к отплытию в дальний путь.
Она слышала, как кузнецы ударяли тяжелыми молотами, скалки стучали в пекарнях, доски с грохотом грузились на тяжелые паромы, молодые парни снимали кору с бревен для мачт и остругивали широкие лопасти весел.
Она видела много зеленеющих дворов, где девушки плели канаты для мореходов, а старики сидели с иглами в руках и ставили заплаты на серые паруса из грубого холста.
Она видела, как корабельных дел мастера смолили новые лодки. В крепкие дубовые доски забивались гвозди. Из лодочных сараев вытаскивали остовы судов, чтобы законопатить в них все щели. Старые корабли украшали свежепокрашенными изображениями драконов. Товары укладывали в трюмы, люди поспешно прощались и заносили на борт туго набитые корабельные сундуки.
Корабли, которые уже были готовы, отчаливали. Стуррода видела, что корабли, которые шли вверх по реке, везли тяжелый груз сельди и соли, а те, что направлялись на запад, в открытое море, были по самые мачты загружены дорогим дубовым лесом, кожами и шкурами.
Когда королева увидела все это, она радостно улыбнулась. Она сказала, что с удовольствием выйдет замуж за короля Олава, чтобы получить возможность править таким городом.
Стуррода подплыла к королевской пристани. Там стоял король Олав и встречал ее, и, когда она подошла к нему, ему показалось, что она была самой прекрасной из всех, кого он когда-либо видел.
Затем они вместе отправились к королевской усадьбе, и воцарились между ними великое согласие и дружба. И когда пришло время садиться за стол, Стуррода улыбалась и обращалась к королю все время, пока епископ читал застольную молитву, и король тоже улыбался и поддерживал беседу, так как видел, что это было приятно Стурроде.
Когда они закончили трапезу, и все сложили руки, чтобы слушать молитву епископа, Стуррода начала рассказывать королю о своих богатствах и продолжала делать это все время, пока длилась застольная молитва. И король слушал Стурроду, а не епископа.
Король посадил Стурроду на почетное место, а сам сел у ее ног. Стуррода рассказала ему, как повелела сжечь двух князей, посмевших посвататься к ней. И король веселился и думал, что подобная участь и должна была постигнуть всех князей, осмелившихся посвататься к такой женщине, как Стуррода.
Как только зазвонили к вечерней молитве, король привычно поднялся, чтобы идти молиться в церковь Девы Марии. Но тогда Стуррода позвала своего скальда, и он запел песнь о Брюнхильд,[87] повелевшей убить Сигурда Победителя Фафнира.[88] И король Олав не пошел в церковь; вместо этого он сидел и смотрел во властные глаза Стурроды и видел, как тесно сходятся ее черные брови. Тогда он понял, что Стуррода подобна Брюнхильд и что она убьет его, если он предаст ее. Он подумал также, что это женщина, которая способна взойти вместе с ним на костер. Пока священник проповедовал и молился в церкви Девы Марии в Кунгахэлле, король Олав сидел и думал о том, что хотел бы поскакать в Вальхаллу на коне, усадив Стурроду впереди себя.