Пускай идут со мной,
А младших вместе с Натой,
Со звеньевой вожатой,
Отправим мы домой.
— Домой? Да что ты, Надя!
Послышалось в ответ.
Все старшие в отряде,
В отряде младших нет!..
Луна встает над чащей,
И луч ее косой
Покрыл кусты дрожащей
Туманной полосой.
Идут-бредут ребята
Гуськом, за шагом шаг.
И вдруг с крутого ската
Фомин скользнул в овраг.
С горы Фомин Сережка
Скатился, словно мяч,
Опомнился немножко
И слышит тихий плач.
Он слышит голос тонкий
Из-за густой листвы.
Что это? Плач ребенка?
А может, крик совы?
Но плач затих. Ни звука
В овраге не слыхать.
Кричит Фомин: — А ну-ка,
Заплачь, заплачь опять!
Да нет, никто не плачет.
В лесу шумит листва,
Журчит ручей. Ну, значит,
То вскрикнула сова.
Во мраке куст колючий
Хватает Фомина.
Но вот из темной тучи
Прорезалась луна.
И сразу стал просторней
Овраг в лучах луны.
Торчат, чернея, корни
Березы и сосны.
Густой кустарник колкий
Теснится у ручья.
Как мелкие осколки,
В кустах блестит струя.
Фомин идет смелее.
Вдруг что-то вдалеке,
В лучах луны белея,
Мелькнуло в лозняке.
Забилось сердце звонко
У Фомина в груди:
Среди кустов девчонку
Он видит впереди.
Идет она, хромая,
С корзиночкой в руке.
Одна нога босая,
Другая в башмачке.
Идет, тревожно дышит,
Глядит на каждый куст
И плачет, чуть услышит
Далекий треск иль хруст.
Фомин ползет вдогонку,
Крадется позади
И вдруг позвал девчонку:
— Наташа, погоди!
Но девочка сначала
Метнулась, как зверек,
От страха закричала,
Пустилась наутек.
Фомин за ней: — Наташа!
Твой дед, сестра и мать
И все ребята наши
Пришли тебя спасать!
Наташа поглядела
Назад из-за ствола
И медленно, несмело
К Сереже подошла.
Приставшие колючки
Он снял с ее волос
И, взяв ее на ручки,
Через кусты понес.
Наташа понемножку
Становится смелей.
— Я уколола ножку.
Гляди-ка, кровь на ней!
Он обвязал ей пальчик:
— Ну вот и не болит!
— Спасибо, дядя мальчик!
Наташа говорит.
Но вновь исчезла в туче
Бродячая луна,
И снова куст колючий
Хватает Фомина.
Фомин прибавил шагу
И слышит сквозь листву,
Как по всему оврагу
Разносится «ау»!
«Ау!» — несется снова
Из темноты ночной.
Да это Надя, Вова,
И Катя Иванова,
И Шура Глазунова,
И Петя Куренной,
И Кузнецова Зойка,
И Вероника Бойко
С Мариной Ильиной.
— Нашел! — кричит Сережа
И слышит, как вдали
Звенит: — Ура, Сережа!
И маленькая тоже
Кричит: — Меня нашли!
С крутой горы ребята
И Надя, их вожатый,
Гуськом, замедлив шаг,
Спускаются в овраг.
Идут цепочкой Вова,
И Шура Глазунова,
И Катя Иванова,
И Петя Куренной,
И Кузнецова Зойка,
И Вероника Бойко
С Мариной Ильиной.
Фомин передовому
Ребенка отдает,
Передовой — другому,
А там и третий ждет.
Потом четвертый, пятый,
Шестой,
Седьмой,
Восьмой…
И вот идут ребята
С Наташею домой.
Горнисты будят лагерь.
Трава блестит от влаги.
Горит на алом флаге
Рассветная заря.
Несутся звуки горна,
Взбегая вверх проворно,
И вторят им задорно
Другие лагеря.
ПРИМЕЧАНИЯ
В первый том Собрания сочинений входят оригинальные стихотворные произведения С. Я. Маршака для детей [3].
В письме М. Горькому от 9 марта 1927 года С. Я. Маршак рассказывал:
«К детской литературе я пришел странным путем. В 1913 году я познакомился с очень любопытной школой в южном Уэльсе (Wales). Дети жили там почти круглый год в палатках, легко одевались, вели спартанский образ жизни, участвовали в постройке школьного дома. Я прожил с ними около года — и это было счастливейшим временем моей жизни. Во всяком случае, это было единственное время, когда я чувствовал себя здоровым. После революции я работал в наших колониях для ребят. Блейк и народная детская поэзия — вот еще что привело меня к детской литературе. А к тому же у меня дома есть читатели, которые иногда заказывают мне книги — мои маленькие сыновья» [4].
О своем дальнейшем творчестве для детей С. Маршак писал в автобиографии:
«Оглядываясь назад, видишь, как с каждым годом меня все больше и больше захватывала работа с детьми и для детей. „Детский городок“ (1920–1922), Ленинградский театр юного зрителя (1922–1924), редакция журнала „Новый Робинзон“ (1924–1925), детский и юношеский отдел Ленгосиздата, а потом „Молодой гвардии“, и, наконец, ленинградская редакция Детгиза (1924–1937)».
Вспоминая о той обстановке, в которой протекала его работа в эти годы, Маршак писал Горькому:
«В отделе дет. литературы Госиздата, когда мы начинали работу, преобладали профессиональные детские писательницы и переводчицы. Большинство книг о природе, технике, путешествиях — было переводом или компиляцией. Детей приучали к литературно-безличному, шаблонному, переводному языку. Бывали и хорошие книги, но редко. Значительная часть старой детской литературы отметалась по педагогическим соображениям. В последнее время выработался новый шаблон — бытовая беллетристика и поэзия для детей (дет. дом, школа, беспризорные, пионеры, дети — участники гражданской войны) с псевдосовременным жаргоном и надуманным бытом, или „производственная“ литература — довольно сухая и скучная. Трудно было начинать в таких условиях» (9 марта 1927 г.).
Трудно для С. Я. Маршака, так как он подходил совсем с иными требованиями к детской книге. В том же письме к Горькому изложены требования, которые Маршак предъявлял авторам книг для детей и которым всегда следовал сам:
«В книжках для маленьких мы избегаем „сюсюканья“ — подлаживанья к детям. Нет ничего лучше народных детских прибауток, песенок, считалок, скороговорок-тараторок, „дразнилок“. Очень важно достигнуть в детской книге четкости, пословичности. Как говорит мой товарищ по работе — художник Лебедев, текст книжки дети должны запомнить, картинки вырезать, — вот почетная и естественная смерть хорошей детской книжки» [5].
Этих принципов С. Я. Маршак придерживался до последних дней.
В 1963 году, отвечая молодому поэту В. Левину, Маршак снова высказал мысли относительно того, какой должна быть детская поэзия.
«Прежде всего, я думаю, стихи для маленьких должны быть настоящими стихами, без рассудочности, от всего сердца, от радости душевной.
Во-вторых, в них должно быть ясное чувство формы, цельность рисунка, каким бы коротким или длинным не было стихотворение. Так, как это бывает в лучших народных песенках, сказочках (вроде „Репки“) или считалках. Должна быть свежесть и чистота языка.
В-третьих, стихи должны быть полны действия, игры, воображения, то есть меньше всего похожи на те вялые стишки и песенки, которые читают и поют во многих детских садах.
Людям, пишущим для маленьких, надо учиться у народа, у лучших мировых поэтов — и у детей».
Новые качества детской литературы не сразу и не легко встретили признание. Долгое время критики предъявляли к детской книге примитивно-утилитарные, вульгарно понятые педагогические требования. Горечь от изматывающей борьбы с подобными критиками также нашла отражение в письме Маршака Горькому:
«Очень мешает нам в работе отношение педагогов (а они почти единственные, к сожалению, критики и рецензенты дет. литературы). Почти всегда они оценивают произведение только со стороны темы („Что автор хотел сказать?“). При этом они дают похвальные отзывы часто явно бездарным произведениям и порицают талантливые книжки, не подходящие под их рубрики. Прежде всего они боятся сказочности и антропоморфизма. По их мнению, фантастика (всякая) внушает детям суеверие. Напрасно в спорах мы указывали, что всякий поэтический образ грешит антропоморфизмом — оживлением, очеловечиванием всего окружающего. Один из педагогов на это ответил мне: если поэтическое сравнение употребляется со словом „как“ („то-то, как то-то“), тогда можно; если же без слова „как“, — то сравнение собьет ребят с толку. Веселые книжки — особенно те, в которых юмор основан на нелепице упрекают в легкомыслии и в том, что они вносят путаницу в детские представления» (письмо от 9 марта 1927 г.).
О характере примитивной, утилитарно-педагогической критики того времени можно судить, например, по отзыву рецензента М. Семеновского в журнале «Детская литература» (1932, № 13) о таких стихах Маршака, как «Багаж», «Человек рассеянный», «Мастер-ломастер»:
«Эти веселые и легко запоминающиеся (благодаря формальному мастерству Маршака) куплеты не преследуют никаких воспитательных, агитационных или познавательных целей. Функция их чисто развлекательная». Далее рецензент возмущался переизданием этих стихов. В том же журнале (1933, № 12) критик С. Болотин негодовал по поводу одного из классических произведений советской детской литературы — «Почты» Маршака:
«В этой книге, посвященной описанию кругосветного путешествия письма за своим адресатом, почти совершенно отсутствует познавательный элемент». Но, пожалуй, шедевром критического недомыслия можно считать отзыв о знаменитом «Пожаре» Маршака (см. прим. к стихотворению). Большую роль в оздоровлении критической атмосферы сыграли выступления М. Горького по вопросам детской литературы. С. Я. Маршак вспоминает в письме к литературоведу В. Д. Разовой:
«В 1930 году Горький выступил в „Правде“ со статьями, в которых защищал то дело, которое делал я и мои ленинградские товарищи, от нападок педологов и рапповцев („Человек, уши которого заткнуты ватой“ и др.).