Из толпы выскочил человек, толстяк в синем костюме, упал перед гигантами на колени и принялся скулить:
— Я ничего вам не сделал. Это все они. Я ничего не делал. Я на вашей стороне. Просто скажите, что вам нужно, и увидите, что я готов вам помочь. Я ваш друг...
Гиганты поглядели на него и отвернулись.
Тогда сделал шаг вперед Блейн Уэллмен. И сделал нечто такое, после чего я стал любить и уважать его еще больше. Он пнул толстяка прямо в жирную задницу.
— Вставай, ты, крыса! — сказал он. — Мы должны умереть, как мужчины!
Гиганты устремили к нему взгляды. На лице Блейна по-прежнему не было ни малейшего страха.
— Если один представитель рода человеческого может принести извинения за действия другого... — Он безнадежным жестом развел руками.
И гиганты улыбнулись ему! Клянусь чем угодно, они улыбнулись! На их безразличных, неподвижных лицах внезапно появилось сочувствующее понимание. Что-то в поступке Блейна тронуло их, по крайней мере, мне так показалось. Затем они продолжили совещаться, забыв о Блейне.
Глядя на их зеркала, я сумел кое-что уловить из их разговора. Они говорили, что надежда умерла.
— Хорошая планета.
— Вполне подходит для нас.
— Лучшее из всего, что мы нашли.
— Но здесь обитают эти сквиджи, эти пигмеи...
— Мы можем устранить их. Просто выпустив в их атмосферу газ, а он уж сделает все остальное.
— Они бесполезны.
— Мы видели, как они сражаются друг с другом...
— Безумцы.
— Они не достойны того, чтобы думать о них. Давайте, уничтожим их прямо сейчас. Это очень просто. Начнем с этого города, затем освободим остальную часть континента... — принялся убеждать остальных какой-то юный гигант.
Я увидел лицо Блейна. Впервые там показался страх.
— Но, справедливости ради, нужно все рассмотреть, — серьезно возразил более старый.
— Да, — согласился еще один. — Мы должны быть уверены в том, что поступаем справедливо.
— Вот еще! — бросил младший. — Мы уже провели тщательное расследование. Если вам нужны еще доказательства, то их только что предоставил толстяк.
— Но тот, который вмешался... в нем не было страха. И в командире канонерки тоже. Эти двое...
— Двое из миллиардов!
— Могут найтись и другие.
— Сомневаюсь в этом. Но даже если и так, их все равно мало. Мы же вели расследование.
ТАК ОНИ БЕЗМОЛВНО совещались. Остались лишь немногие сомнения, и сомнения эти быстро исчезали. Блейн стоял молча, глядя поочередно на их зеркала. Они лишь немного были не уверены, очень немного. Вес перышка мог бы склонить чашу весов в любую сторону.
А потом они приняли решение. Сердце мое замерло в груди. И как только они приняли решение, с верхнего уровня спустился еще один гигант. Они почтительно повернулись к нему.
— Мы закончили...
Но тот показал головой.
— Погодите. На втором уровне есть нечто, что тревожит нас. Мы не можем понять его назначение.
— Что это?
— Идемте. Вы должны увидеть это. И захватите с собой пленников.
Нечто на втором уровне. Что же у них там было?
Они отвели нас наверх, и я увидел, что там было.
Статуя.
Они притащили статую сюда, на верхний уровень, и пока внизу изучали нас, наверху изучали эту статую.
— Когда мы впервые увидели ее, то подумали, что это крепость. Вот почему мы ее захватили. Затем нам показалось, что это пигмей-переросток. И мы притащили ее в шар.
— Но что же это? — спросил кто-то из гигантов.
Они спросили об этом капитана эсминца, и тот вызывающе ответил:
— Статуя Свободы.
— А что это такое?
— То, за что я сражаюсь.
— Да... Да... Но...
Затем они задали тот же вопрос толстяку.
— Статуя, статуя, — затараторил тот в ответ. — Сделана из меди. Послушайте, господин, я не имею с ними ничего общего. Это все моряки...
Они перестали обращать на него внимания и стали задавать нам всем поочередно тот же вопрос. Их озадачивала эта статуя, сильно озадачивала. Они тщательно исследовали ее, говорили о ней, думали о ней. Они проанализировали ее состав до последней молекулы.
Что же в статуе так озадачило эту расу? Почему это казалось столь важным для них? Почему они так волновались о ней? Зачем задавали все эти вопросы? Почему?
И внезапно я понял. Сердце мое сильно стукнуло один только раз и перестало биться.
Они все еще пытались решить, что делать. Они все еще решали судьбу планеты и судьбу сквиджей, населявших ее.
И решение их зависело от этой статуи и от того, как мы отвечали на вопросы о ней. Это и было то перышко, которое могло нарушить равновесие.
Блейн смотрел на них и ничего не говорил. Но лицо его не было неподвижным, а в глазах горели нетерпеливые огоньки. Потом лицо внезапно изменилось. Оно вдруг словно вспыхнуло изнутри каким-то великолепным сиянием. Если бы «Мыслитель» Родена мог додумать до конца свои мысли, мог поднять взгляд вверх и увидеть звезды, лицо его стало бы точно таким же, каким было лицо Блейна Уэллмена в этот момент. От него исходило бы сияние. Сияние преображения.
Блейн шагнул вперед. Каблуки его простучали по полу шара резко и отчетливо. Решительно. Наступила секундная тишина.
— Это не статуя, — сказал он, — и совершенно неважно, что она сделала из меди.
Слова его были четкие, ясные, звенящие. В зеркале устройства на груди заплясали световые лучи.
— Это символ, — выдохнул он, — символ мечты рода человеческого. Это символ истинной свободы, истинного равенства, истинного братства — всего того, чего пытаемся обрести мы, пигмеи.
Голос его эхом отдавался в тишине. Гиганты улавливали его мысль, глядя друг на друга.
— Но мы все осмотрели, — возразил один из них. — Ваши люди воюют на земле. По воде плывут военные корабли. Под водой крадутся субмарины. В воздухе... Чего вообще стоит ваш символ, когда происходят все эти вещи?
Лицо Блейна стало печальным, печально глядели глаза. Он откашлялся.
— Да, я знаю все это. Мечта о свободе и равенстве много раз превращалась в кошмар. Но всегда горел факел надежды, как горит и сейчас. Он никогда не гас и всегда после того, как затихало эхо топота сапог армии-победительницы, снова вспыхивал чистым пламенем, освещая души людей.
Мне вдруг стало страшно, как никогда прежде. В его словах бился ритм, словно удары человеческого сердца.
Они слушали, эти гиганты. Эсминец сражался с ними и проиграл. Линкор проиграл со своими орудиями. Этот шар мог победить любую армию мира.
Было ли что-то, что могло победить его. Его слова были поэтической перефразировкой величайшей мечты человечества. Неужели же они могли оказаться сильнее всех армий и всех флотилий на Земле? Могли ли слова эпической поэмы совершить то, чего не сумели боевые корабли?
Был ли Блейн Уэллмен в эту секунду глашатаем истины?
Он снова заговорил.
— Мы не достигли цели, но еще не утратили мечту и теперь собираем силы, чтобы когда-нибудь, хотя перед самым концом человечества, по нашему закону и по вашей справедливости добиться того, что теперь ищем. — Эти слова прозвучали криком в неподвижном воздухе, криком святого пророка, вскружившего головы всем, кто услышал его.
В гавань входила Атлантическая Флотилия в полном боевом построении, чтобы встретить захватчика и, если потребуется, погибнуть.
— Ну, и чего стоят теперь ваша свобода, ваше равенство и ваше истинное братство, пигмей? — спросил молодой гигант. — Вон они идут сюда, чтобы уничтожить нас, хотя мы еще не причинили никакого вреда.
Это был самый ужасный вопрос, на который должен был ответить человек.
И Блейн Уэллмен ответил на него, буквально прорыдал слова:
— Они просто ничего не знают. Не знают. Они думают, что вы хотите уничтожить их свободу, и плывут сюда, чтобы защитить ее. Слушайте! Слушайте! — Отчаянно закричал он. — Не один, не два человека, но миллионы отдали свои жизни за то, чтобы другие обрели свободу...
Слова его превратились в затихающий стон. Лица гигантов были бесстрастны, по ним ничего нельзя было прочесть. Затем раздался голос кого-то из них.
— Миллионы смертей пигмеев ради их мечты. Смертей...
Думаю, в этот момент они и приняли решение. Но тогда я не знал, в чем заключалось это решение. Они повели нас на нижний уровень шара. Затем бросились к инструментам управления их лучами.
Флотилия уже подходила к гавани. Мы сбились в кучу. Гиганты включили свое оружие.
Вспыхнули лучи, но гиганты направили их внутрь шара, на нас! Нас ослепили яркие пучки света. Я закричал и потерял сознание.
Дальше все спуталось у меня в голове. Я так и не смог точно вспомнить, что произошло.
Помню, как пришел в себя в Бэттери-Парке, куда принесли нас лучи, и помню, как шар поднимался в воздух. В груди была лишь ледяная пустота. Шар поднимался все выше. Он улетал. Мы были спасены. Спасены!
Я ПОМНЮ, как кричал Блейну, что он спас нас всех, и как Блейн кричал мне в ответ, что он не знал заранее, что получится.
— Почему я вообще надеялся на них? Они никому не навредили. Они не уничтожили эсминец. Они не разнесли на куски линкор «Вайоминг», а всего лишь выбросили его на берег. Они не убили пассажиров парома. Они всегда были очень осторожны. Поэтому я понял, что они миролюбивы. А их шар... Гармония в конструкции, гармония цветовой гаммы. Как это было красиво! Красота — вот мера истинного разума, а истинный разум всегда мирный. О, да, они были опасны, бесконечно опасны, и если бы не сочли, что мы достойны жить на Земле, то их решение было бы весьма радикальным. Но они были справедливы, и мы могли воззвать к их справедливости...
Позже, публикуя статьи об этом событии, газеты утверждали, что странный космический корабль испугался подхода военной флотилии. «Поняв, что вооружение у нас лучше, они решили бежать», — писали репортеры.
Возможно, газеты были правы, предположив, что линейная флотилии спугнула захватчиков. Но мне интересно, напугали ли их линкоры. Или слова поэта, который озвучил самую великую мечту человечества, и вид пигмеев, готовых умереть за эту мечту, а может, призыв к их чувству справедливости?