Весенняя пора в Приамурье переменчива, и рысенок дрожал.
Мы накормили его оленьим молоком и назвали Танькой.
— Танька! Танька! — возился я с рысенком, и мой друг-лесничий поддерживал такое мое отношение.
Иногда даже говорил:
— А ну, сюда! Ты Танька? Или нет? Слушайся, когда старшие говорят…
Танька была красива и ласкова. Как котенок.
Только шерстью чуть отличалась. Все оттенки — даже на лапах — черные, белые, бурые и с пятнами. А пятна тоже разных цветов. И мех — густой-прегустой!
Танька лизалась и ласкалась. И росла.
Дни шли.
Танька по-кошачьи мяукала.
— Танька, Танюшка, славная! — говорил я.
Недели шли. Танька начала повизгивать и фырчать.
— Танька, Танечка! — говорил я.
Лесничий редко приходил домой и не церемонился с Танькой.
— Покормил? — спрашивал.
— Покормил, — отвечал я.
— Не укусила? — интересовался лесничий.
— Да что вы! — говорил я.
Я и представить не мог, чтобы Танька кого-то укусила.
Прошел апрель.
Настал май.
Танька заметно подросла и похорошела.
Стала мохнатой, пятнистой, шелковой — хоть на выставку подавай!
— Танька! — говорил я, но она фыркала, рычала и пыталась цапнуть меня.
— Эх ты!
Что мне оставалось сказать!
В конце мая она исчезла.
— Не горюй! — сказал мне лесничий. — В тайге она не пропадет. А мы с этой Танькой здесь намучались бы. Спасли от гибели — и ладно! Добро и звери понимают. Глядишь, вспомнит нас Танька хорошим словом.
Лошадь в полоску
Наверное, нет на свете зоопарка, где не катали бы детей на малых лошадках — пони и осликах.
Есть и специальные круги для катания.
Трусят себе по кругу лошадки, запряженные в коляски с бубенцами, трусят равнодушно, ни на кого не обращая внимания. Ни на детей, которых катают, ни на взрослых, которые с детской радостью смотрят, как катаются их дети.
Пони и ослики привыкли к такой работе.
Пони и ослики привыкли служить людям.
Один мальчишка, шести лет от роду, чаще других бывал в зоопарке и чаще других катался на пони и осликах.
Все он знал, этот мальчишка, все понимал, потому что отец его работал в зоопарке.
— На эту лошадь не сяду, — говорил он вдруг. — Лучше на Орешке или на Кляксе.
Или:
— Сегодня хочу на ослике. Как его зовут? Задира? На нем хочу, а Орешек и Клякса мне надоели…
Фотографироваться на пони и осликах мальчишка не хотел:
— У меня уже есть такие фотографии!
Отец работал в зоопарке. Отец любил сына. Сын родился после войны. Как это хорошо!
Отец был на войне пехотинцем и артиллеристом. И в разведку ходил не раз. Под Москвой на брюхе, по-пластунски, ползал, а в Берлине на велосипеде гонял, виляя от немецких снайперов. Верблюда видел в Берлине, пришедшего из Сталинграда…
В зоопарке он заведует непарнокопытными — носорогами, тапирами, лошадьми.
Сын часто крутился рядом с отцом.
«Пусть жизнь познаёт, пока в школу не пошел», — думал отец.
— Этих я видел, — говорит сын про носорога.
— Этого — тоже! — про тапира.
— Опять — лошади! Пржевальского знаю! Куланы, зебры!.. Почему на зебре ты меня не покатал? На лошади в полоску?
Зебры были слабостью отца.
Зебры — странные лошади. К ним трудно привыкнуть, и они нелегко привыкают к человеку, даже в зоопарке.
Вроде и ласковы зебры, и добродушны, а что-то есть в них свое, недоступное пониманию.
— Хочу покататься на лошади в полоску! — говорил сын. — И других на кругу надо катать! А то пони, ослики — скучно!
— Подумаем, не торопись! — сказал отец.
Работа с непарнокопытными и с зебрами — самое сложное! Он чего только не делал!
Страусов и буйволов подселял к зебрам. Читал, слышал, что в Южной и Восточной Африке стада зебр ходят вместе со страусами и буйволами. Знал, почему так. И хотел, чтобы здесь, в зоопарке, было так, как там, на родине этих непонятных лошадок…
— Хочу на лошадь в полоску! На зебру хочу! — повторял сын.
Отец не мог отказать сыну.
Четыре зебры было у него. Вента, Слава, Спутник и Лотос.
Отец выбирал.
— Почему на кругу одни пони и ослики? — спросил сын. — А зебра, что, не может?
— Может, и может, — сказал отец.
Он выбрал Славу. Самую добрую, ласковую! Никогда не буянила. Характера не показывала. Добрейшая из добрейших!
Отец подсадил сына на лошадь:
— Давай! Поудобней! Вот так!
— Хорошо! — сказал мальчишка. — А ты не хотел… Пони, ослики!.. Еще говорил, что зебры не хотят служить людям!
И тут лошадка в полоску выдала.
Она подпрыгнула, сбросила мальчишку на землю и дважды ударила его сильными задними ногами. Потом виновато посмотрела на хозяина и на мальчишку: мол, этого никогда не будет! Я вам не пони и не ослик!
…Мальчишка отлежал в больнице три месяца.
Сейчас жив-здоров.
Похититель консервов
На одной северной пограничной заставе неожиданно стали пропадать консервы. Рыбные и мясные.
Доставит вертолет продукты на заставу, солдаты разгрузят их, отнесут в склад, запрут, а утром…
Утром повар обнаружит: нет двух-трех банок консервов. И ящики покорябаны, и следы чьи-то звериные — и в складе, и возле, на снегу. В снежную целину уходят.
ЧП, как говорят в армии. Чрезвычайное происшествие!
На заставе жили кошка и несколько собак.
Но это не их работа.
Даже по следам — не их.
Да и воспитаны они прилично, кошка и собаки, и сыты.
Пост у склада никогда не выставляли. Не было в этом необходимости. На сотни километров вокруг снега, тайга, а если что-то случится, пограничники и так всегда начеку.
Тут начальник заставы приказал выставить у склада ночной пост.
Выставили.
Солдаты дежурили всю ночь у склада.
И все было нормально.
Ни одной банки консервов за ночь не исчезло.
И вторую ночь — так.
И третью…
И пятую…
Снял начальник заставы пост.
Сказал:
— Что зря ребят по ночам мучить! А вот внимательность свою повысьте и во что бы то ни стало обнаружьте мне этого жулика. Кстати, обратите внимание и на такую деталь: макароны он не таскает, муку не трогает, сахар не берет… А следы на снегу оставляет… Банки катает… Лапами катает… Проследите! В общем, проявите находчивость!
На седьмые сутки к начальнику заставы прибежал солдат:
— Обнаружил! Песец! Самый что ни на есть песец!
— А голубой или белый? — пошутил начальник заставы.
— Этого не знаю, — признался солдат. — Своими глазами его, стервеца, видел, но… В темноте никак не поймешь, какого он цвета… А ночью все вокруг бело-голубое…
Похвалил начальник заставы солдата.
— Может, пристрелить его? — спросил солдат. — Я готов, выслежу…
— Стрелять не надо, — сказал начальник. — Песец дорогой зверь, на вес золота ценится… Беречь его надо, а не стрелять. А вот обмануть его надо. Придумайте у склада что-нибудь… Чтобы песец не ходил! Да вы придумаете!
И пограничники придумали.
Теперь стоит у склада фигура часового с автоматом в руках. Да не просто чучело, а почти живая фигура. Каждый час автомат вроде бы тихо стреляет. Пограничники придумали такой механизм на батарейках, что он хорошо срабатывает.
Свои не слышат, а песец, видимо, слышит.
Следы его пограничники видят, но не ближе пятидесяти — ста метров от склада.
Ближе песец не подходит.
А может, и не он, а другой песец?
Но и консервы с пограничного склада никто пока не ворует.
…А было это на Камчатке, на самом дальнем краю ее.
Буйволенок черный Ким
Очень красива северная корейская земля зимой!
Мороз. Голубое небо. Солнце. Степи и горы со снежными вершинами. Все розово! Тихо!!!
Только «Волга» наша шумела по асфальту. И от «Волги» шел бензинный душок…
Мы проехали древние деревянные пагоды, повстречались с пионерами в сельском доме культуры, в двух городах прошли по цехам новых заводов и приехали в Паньминчжо́н — на границе между Северной и Южной Кореей. Советских людей там не было, кроме нас, а вот американцев — полно. Почему-то именно американцы защищают Южную Корею!
Как говорится, бог с ними!
Мы прощались с американцами в белых касках, с какими-то знаками на форме — и там и всюду их было много, включая пограничный мост, — и поехали в сторону Пхенья́на.
Мороз крепчал. И небо голубело. И солнце, почти красноватое, садилось за горы. Снежные шапки гор розовели.
Наша «Волга» дала ход.
Скорей бы в Пхеньян!
Дорога была почти свободна.
Изредка по обочине шли редкие пешеходы — чаще женщины или ребятишки.
Но вот впереди оказался пешеход, мимо которого никак нельзя было проехать.
Он жался в сторонку от редкого в эту пору транспорта и от нашей машины, как я заметил, заранее шарахнулся в сторону. А на поводке он держал маленькое подобие черного буйвола. Гаур — так зовут его в Индии, Китае, Бирме, Индонезии… Я не мог ошибиться, хотя это был буйволенок…
— Остановите, пожалуйста! — попросил я своих корейских друзей, и «Волга» остановилась рядом с путником и буйволенком.
Мы вышли из машины.
Корейцы говорили между собой.
Я гладил буйволенка.
От него шел пар. Шерсть лоснилась и покрывалась инеем.
Дал ему печенье.
Буйволенок принял.
Печенье кончилось, и я дал ему две конфетки, подаренные пионерами в сельском доме культуры.
Буйволенок лизал мне руки шершавым языком.
На морозе он был теплым, горячим.
Уши его и изогнутые рожки вздрагивали.
Он не мычал, а издавал тихий ласкающий лай. То ли на собачий похожий, то ли на слоновий. Иногда маленькие слоны так говорят с людьми.
Корейцы поговорили между собой, и мы сели в машину.
— Кто этот человек? — спросил я своих друзей.
— Из Южной Кореи, — объяснили мне. — Идет к нам. Там его начисто ограбили, убили сына, сожгли дом. Он не коммунист, но теперь хочет им стать. Мы объяснили ему, куда идти, что делать…