То по загривку даст, то схватит за вихор,
То палкой взбучит!..
«Побойся бога, Клим! – вздыхал сосед Пахом. –
Опека бы твоя не кончилась грехом!»
Грехом и кончилась. Случилось: после порки
День целый опекун не мог сыскать Егорки.
«Вот, язва-то! Вот песий струп!
Полезем на чердак. Там негодяя нет ли?..
Есть! Вот!»… И обмер сам: на мужика из петли
Глазами страшными холодный глянул труп.
И плач и вой пошел по дому. Напоследи
Сбежалися соседи.
«Что? – все накинулись на Клима. – Что, злодей?!»
«Как будешь ты глядеть, скотина, на людей?»
«У, чтоб те руки обломало!
Дите, сироточку, побоями сгубил!»
«Бил! – огрызнулся Клим. – Беда не в том, что бил!
Беда – что бил, как вижу, мало!»
Нововременскую прочтя на днях статейку,
Где, изнасиловав убогую идейку,
Сеченье воспевал какой-то подхалим,
Я ахнул: батюшки! Да это ж пишет… Клим!
Свеча*
«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
А не потонем – все равно
Водой промочит все зерно».
Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
Дрожащим голосом бормочет:
«Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
Спасите от лихой напасти!
Я добрым делом отплачу…
Сведу в лампадах пуд елею…
Под первый праздничек свечу
Вот с эту мачту закачу…
И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, – умнее будешь! –
Хозяин отвечал сквозь слез. –
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, –
А там насчет свечи мы после… поглядим…
Укоротим, пожалуй, малость!»
Читатель, за вопрос нескромный извини:
Скажи, ты помнишь ли те дни,
Когда везде толпы народа
Гудели, как шмели
У меда:
«Свобода!»
«Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
Обмякли перед вольным даром.
Читатель, ежли ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, –
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
Что заслужил, то получи:
Заместо сотенной свечи –
Копеечный огарок.
«Натуралист»*
«Эх ты, карманчик мой! Расти, голубчик, пухни!» –
Так губернаторский лакей
Мокей
Пред всею челядью бахвалился средь кухни.
«Что, ирод? Знать, опять с кого-нибудь содрал?»
Вестимо!
Чужой целкач у нас не проплывет, брат, мимо.
Как вышло давеча. Проснувшись, генерал:
«Ну, что, брат? – эт-та мне, – в приемной много люду?»
«Порядком, – говорю, – набилось отовсюду».
«А ты, – и пальцем так изволил погрозить, –
Карман себе небось успел уж нагрузить?»
«Так точно, – говорю. – Греха таить не буду.
А только доложу: есть и для вас… „сюжет“…»
Тут барин мой, как был без брюк и без манжет,
К дверям-от – шасть, и к щелке – глазом.
«Где, говори скорей?»
«Вон… в шляпке с черным газом».
«Так… Недурна, хе-хе… Еще разок взгляну…»
А сам пустил слюну:
«Венера… истинно Венера…
Глаза потупила… Пикантная манера!
Не удержаться тут святому от греха.
Зачем пришла, Мокей?»
«Просить за жениха,
Что посадили вон намедни… землемера».
«За жениха, хе-хе… Ух, дьявол! Все забудь!
Видал, какая грудь?
Пусть не ломается, шепни, не будет дурой.
Скажи, что, дескать, я… что мы… не как-нибудь:
Облагорожены культурой!
Исполним, дескать, все… Мол, барин – холостяк,
И благодарность вся… пустяк:
Возьмем, хе-хе… натурой!»
1913 г.
За все свои дела волк отвечает шкурой.
Но этот самый вот «натуралист»-подлец
Попал в министры под конец.
И хоть при Керенском и был объявлен вором,
Но как сановникам еще была лафа,
То, вишь ты, для него «не подошла графа»,
И этот аспид был отпущен прокурором.
1918 г.
Урожай*
Как у попа Ипата
Не борода – лопата.
Расправивши ее оплывшею рукой,
Печальных мужиков намедни
В конце обедни
Поп речью потчевал такой:
«Ох, вижу: в помыслах мирских погрязли все вы.
Не богомольцы вы весной.
Все только думки про посевы:
А не побил бы град, а не спалил бы зной.
Почто мятетеся и плачетеся векую?
Бог видит вашу скорбь и всю нужду людскую,
Казня и милуя нас, грешных, поделом.
Не судьи мы господней воле.
Идите же со мною в поле, –
На всходах отпоем молебен всем селом.
И ущедрит вас бог зерном по вашей вере,
И будет хорошо приходу и попу.
С вас много ль надо мне: с копенки по снопу,
Аль с закрома по мере».
Читатель, не мудри и зря не возражай.
Поп линию свою ведет примерно:
Помолится, и будет урожай –
У мужиков? Бог весть! А у попа – наверно.
Утешение («Средь суеты дневной…»)*
«…Лубок, приютившийся в получивших распространение баснях».
Средь суеты дневной и давки,
Изрядно разморясь от зноя и винца,
Уставились в окно иконной лавки
Два подозрительных каких-то молодца.
«Скажи, – гнусил один, – уж сделай одолженье…
Не зря болтаю, нет… Душевный, братец, зуд…
Ученый ты… Скажи, ты веришь в Страшный суд,
То-бишь, в загробное отмщенье?
Вот посмотри… в окне…
Изображенье…
Подумай, каково тем грешникам в огне!
Тебе не чудится их тел горелый запах?
Друг, если правда все, – ведь быть тебе и мне
у черта в лапах!»
«Потише ты… – скосив глаза с опаской вбок,
Ответил „друг“ с брезгливой миной. –
Размяк!.. Пред чем размяк?.. Добро бы пред картиной –
А это же… простой лубок!»
О, меньшевистские кретины!
Вы – мастера писать волшебные картины.
Но мой пророческий, такой простой лубок
Без украшений и ретуши
Не зря на фабриках все знают назубок,
Брезгливо морщася от меньшевистской чуши.
Пройдет ли год, иль долгие года,
Но не уйдете вы, лакейские вы души,
Как не уйдут и ваши господа,
От беспощадного рабочего суда.
«Свобода» печати*
С мигренью адскою проснулся поутру.
Всю ночь меня во сне (ты видишь сны, читатель?)
Тащил какой-то черт в какую-то дыру:
«Пожалуйте… в котел… мусью баснописатель!»
Все это – не к добру.
«Жена!»
«Ну что?!»
«Гляжу, как странно все сегодня:
Ты – с „Новым временем“!»
«И буду с ним всегда!»
«Газета тоже… Тьфу!.. А дай ее сюда…
Узнаю, чем тебя прельстила эта сводня?»
«Прельстилась! Вот… Читай…» В глазах – презренье,
гнев…
Совсем не узнаю моей смиренной Кати.
Читаю… Ба! «Проект устава о печати».
Ой… батюшки… Ой-ой!.. И, сразу ошалев,
Валюся кубарем с кровати.
Очнувшись, чувствую, что «не могу молчать»,
Лечу к редактору.
«Читали… про печать?»
«Ох, вечно, – говорит, – вы с новостью худою.
Опять какой-нибудь отчаянный проект?
Прочтем…»
Прочел, хе-хе! Разительный эффект.
Пришлось отпаивать несчастного водою.
«Не надо… – простонал, придя в себя, бедняк
И взором грустным все вокруг себя окинул. –
В буфете, – говорит, – пошарьте… есть коньяк…»
Поднес ему и сам рюмашку опрокинул.
Немного отлегло… Сердечный разговор…
Потом какой-то вышел спор…
Спор кончился глупейшей ссорой
За рюмкою… не помню, за которой.
Домой приплелся с черного крыльца,
Не всеми чувствами владея,
И тут же выпорол в сердцах сынка-мальца:
За азбукой застал его, злодея!
Преступник! Сам влетит и подведет отца!
«Аль скажешь ты, что враг я своему дитяти?! –
Взволнованно потом я объяснял жене. –
Володю грамоте учить совсем некстати,
Ведь нынче дураки стоят в большой цене:
Возьми-ка вот, как я, да обмозгуй вполне
„Проект устава о печати“.
Нет, баста! Кончено. Теперь я вижу сам:
Текла свобода по усам…
Насчет свобод мы на диете.
Катюша! Ты же мне милей всего на свете.
Не плачь… Я понял все… Сатира? Чур меня!
Авось и без нее мы не потонем в Лете».
Читатель, не горюй, и с завтрашнего дня
Ищи моих сатир… в отчетах о балете.
Азбука*
Не знаю, как и почему –
Гадала ль тетенька ему,
Аль за особые заслуги? –