Со щучьим-то аршином!»
У щуки сила есть (к чему самообман?):
Опомнившись, она затеет новый план.
Ерши, вам надо ждать великой передряги.
Объединяйтеся, миляги!
Молоко*
Передача врачебной помощи в руки самих рабочих.
В фабричную больницу, сам не свой,
Малец Лука примчал из красоварни.
«Где фершал?.. Хромбиком перетравились парни!»
«Ну, ладно там, не вой! –
Прикрикнул фельдшер строго. –
Беда невелика,
Снеси вот молока
Немного».
Бежит Лука назад. Но – не узнать мальца:
Согнулся, почернел, весь – будто спал с лица.
«Да что с тобой?! – к нему рабочие с тревогой. –
Аль тоже с хромбику?»
«Ой, – стонет наш Лука, –
Не с хромбику… а с молока:
Хлебнул дорогой!»
Добро тому, кто незнаком
С хозяйским молоком.
Друзьям*
Восходит день… И как там дальше?
Не мастер я по части од.
Не выношу нарядной фальши,
Хотя бис маркою свобод.
У одописцев – ну их к богу –
Рассудок с сердцем не в ладу.
Авось без вымыслов дорогу
Я к сердцу вашему найду.
И вряд ли кто меня осудит
И горький мне пошлет упрек.
Не говорю я – «дня не будет»,
Но говорю, что «день далек».
Утешен сказкою обманной
Тот, кто свободу жадно «ждет»:
Она – увы! – небесной манной
Сама собой не упадет.
Все, кто в тоске о сроке скором
Готов проклятья слать судьбе,
Все обратитеся с укором
К самим себе, к самим себе.
Вы, вы творцы свободной доли,
«Судьбу» куете вы одни.
От ваших сил и вашей воли
Зависят сроки все и дни.
От вас зависит: пить отраву
Иль гнать трусливую ораву
Тех, кто лукаво вам твердит:
«Порыв несдержанный вредит,
А – полегоньку, понемножку,
Мы, глядь, и выйдем на дорожку».
Да, говорю я, день далек.
Но пусть не робкий уголек,
Пусть ваше слово будет – пламя
Огня, горящего в груди,
Пусть, развернувшись, ваше знамя
Зареет гордо впереди,
Пусть гневом вспыхнут ваши очи
И с лиц сойдет унынья тень,
Тогда скажу я, – нет уж ночи,
Восходит день!
Волк-правитель*
Для сказки пользы нет в нелепом привираньи.
Баран, – пусть родом он хоть из заморских стран, –
Но ежли он – баран,
Так и мозги его – бараньи.
Однакоже беда научит хоть кого:
Барана одного
За что-то невзлюбил пастух – за что, не знаю.
Терпел баран, терпел и, наконец… того:
«Нет, баста! – говорит. – Довольно!.. Удираю!»
Болтался долго в стаде с краю
И, часик улуча, когда пастух уснул,
Улепетнул.
Гулял весь день баран по полю,
Наелся и напился вволю.
Под вечер с радости ну прыгать, ну блеять:
«Вот, мол, житье! Чего уж чище!
Ур-ра!» Ан в этот миг-то, глядь,
Прет прямо на него огромнейший волчище,
Ворча уж издали: «А-га».
Увидя страшного врага,
Баран застыл на месте.
«Танцуешь? – волк ему. – Ну, потанцуем вместе».
«Ва… Ваша честь… Ва… Ва… –
Бараша языком ворочает едва, –
Танцую-с… Малость угостился…
(Вот говорите ж вы: „баранья голова“.
В беде меж тем баран на хитрости пустился.)
Ах… стойте, Ваша честь… Я Вас… не отпущу!»
«Что?!»
«Боже, как я рад такой счастливой встрече».
«Как?!»
«Думал, что искать придется Вас далече».
«Искать!!»
«Так точно-с. Я… с утра все Вас ищу!»
«Тьфу, чтоб тебя! Да ты… Да говори ты толком,
В чем дело? Напрямки!»
«Я… Стало быть… Наказ мне дали мужики:
Сходи-ка в поле, мол, за господином волком,
Скажи, что перестал к нам ездить становой,
Что на деревне-де пошел сплошной разбой,
Что, приучась ходить по струночке сызмальства,
Мы жить не можем без начальства,
Что нынче-де у нас не жизнь, а сущий ад,
Разруха и разлад,
Тревога в ежечасье.
Скажи, что если волк изволит дать согласье
Принять над нами власть,
Так мы-де все ему готовы в ноги пасть,
Что будет, мол, у нас он жить на всем готовом,
По горло сыт и пьян, в довольстве день и ночь, –
Ну, словом…»
«Что ж, – перебил тут волк, – пожалуй, я не прочь.
Идем».
Пошли. Баран бежит вперед вприпрыжку,
А волк, стараясь скрыть голодную отрыжку,
Трусит рысцою вслед.
«В ночную пору нам являться б и не след», –
Хитрит баран.
«Так что ж? Приляжем». Полежали.
В деревню прибежали
Как раз в обед.
Собаки первыми накинулись на волка.
За ними – весь народ. «Ай, волк!»
«Держи, Миколка!»
«Беги наперерез!» – «Колом его, сосед!»
«Бей по башке!» – «Хватай на вилы!»
Последние напрягши силы,
Волк, весь израненный, кривой,
Из бойни вырвался едва-едва живой.
Добравшись кое-как до лесу,
Он горько взвыл:
«Ну, и народ!
Ай мужики же, ну вас к бесу!
Ведь это что ж? Разбойный сброд!
И впрямь, начальства нет: весь люд перебесился.
Черт с вами!.. Ох-ох-ох! Беда, как ломит грудь!
Да будь вы прокляты, чтоб я когда-нибудь
Деревней править согласился!!»
Клад*
Жил да был мужик Ермил,
Всю семью один кормил.
Мужичонка был путящий:
Честный, трезвый, работящий;
Летом – хлебец сеял, жал,
А зимой – извоз держал.
Бедовал и надрывался,
Но кой-как перебивался.
Только вдруг на мужика
– Подставляй, бедняк, бока! –
Прет несчастье за несчастьем:
То сгубило хлеб ненастьем,
То жену сразила хворь,
То до птиц добрался хорь,
То конек припал на негу…
То да се, да понемногу –
Дворик пуст и пуст сарай,
Хоть ложись да помирай!
Не узнать совсем Ермила –
Злая дума истомила.
Холод-голод у ворот,
Ни гроша на оборот.
То вздохнет мужик, то охнет,
День за днем приметно сохнет.
«Все, – кряхтит, – пошло б на лад,
Ежли мне б напасть на клад».
Спит бедняк и кладом бредит:
То с лопатой в поле едет,
То буравит огород.
Взбудоражил весь народ,
Перессорил всех соседок.
Сам плюется напоследок
И бранит весь белый свет.
Кладу нет!
«Клад не всякому дается:
С заговором клад кладется.
Вишь, – Ермил башкой тряхнул, –
Что ж я раньше не смекнул?»
Мчит он к знахарке Арине.
Баба дрыхнет на перине,
Опивается бурдой:
«Что, Ермил? С какой бедой!»
«Так и так, – Ермил старухе, –
Как хозяйство все в разрухе…
Что почать? Куда идти?..
Помоги мне клад найти.
Чтоб узнать к нему дорогу,
Нужен черт мне на подмогу.
Хоть последний самый сорт,
Лишь бы черт!
Вот в награду… поросенок…»
«Ладно… Есть как раз бесенок,
Только мал еще да глуп,
Ты бы дал ему тулуп
Да еды принес поболе,
Пусть бы он в тепле и в холе
И подрос и поумнел.
Клад, не бойся, будет цел».
У Ермила дух спирает,
Сердце сладко замирает,
В голове и стук и шум.
Потеряв последний ум,
Бабий брех приняв на веру,
Он ей тащит хлеба меру.
Потерпев денечков пять,
К бабе мчит мужик опять:
«Как здоровьице бесенка?»
«Съел и хлеб и поросенка.
Ты б еще принес муки».
А меж тем бегут деньки.
Пролетели две недели.
«Что ж бесенок, в самом деле,
Слышь, бабуся, отпусти…»
«Дай мальцу-то подрасти…»
«Хоть взглянуть».
«Не сглазь заране,
Твой бесенок вон… в чулане, –
Рад кормежке и теплу,
Под тулупом спит в углу».
Обнищал Ермил до нитки,
За гроши спустил пожитки.
Дом весь по миру пустил:
Беса малого растил!
Потеряв совсем терпенье,
К бабе в полночь под успенье
Мужичонка прыг в окно.
«Бес, бесенок – все равно!
И с бесенком клад достану!»
Подобравшися к чулану
И стрелой шмыгнув туда,
Ищет всюду. «Вот беда!
Бесик!.. Бесенька!.. Бесенок!..
Не спужался бы спросонок…»
Шарит с пеною у рта.
Ни черта!
«Бесик!.. Бесенька… – Ни звука. –
Что за дьявольская штука?
Тут стена… и тут стена… –
Чиркнул спичкой. – Вот те на!
Провалился, что ли, бес-то?
Ну, как есть, пустое место!!»
Жалко, братцы, мужика,
Что Ермила-бедняка!
Уж такая-то досада,
Что не там он ищет клада.,
А ведь клад-то под рукой,
Да какой!
Как во поле, чистом поле
Реют соколы на воле,
Подымаясь к небесам.
Кабы к ним взвился я сам,
Шири-воли поотведал,
Я б оттуда вам поведал,
Что сейчас наверняка
Не сорвется с языка!
1913 г.
После долгого ненастья
Дождался, Ермил, ты счастья.
Не останься ж в дураках.
Клад теперь в твоих руках.