Что молодые готтентоты
Часы, свободные от тягостной работы,
Решили посвящать – неслыханно, чему? –
Уму!
Хотят «очистить ум от вековой коросты», –
И уж такие есть ученые прохвосты,
Что сами могут счет вести
До десяти.
«До десяти?!» Вокруг вельможи взвыла свита:
«Чем это кончится?» – «Не станут чтить властей».
Вельможа от худых вестей
Лишился сна и аппетита.
Два дня не выходил, на третий – поутру –
Явил свой лик двору
И молвил: «Верные мои чины и слуги!
Да будет ведомо всем жителям моей
Богоспасаемой округи,
Что не иссяк еще щедрот моих елей.
Так: хоть известно мне, что объявилась ныне
Болезнь губительней чумы,
Что многие в слепой, обманчивой гордыне
Решили изощрять науками умы, –
Я по любви своей к подвластному мне люду
На первый раз карать преступников не буду;
Однакож забывать не должно им о том,
Что от меня потом
Все эти умственные гады
За их продерзости не могут ждать пощады,
Зане в лице моем для черни всей дана
Великим духом власть одна,
И всяк, кто промышлять умом своим намерен,
Начальственных забот нимало не ценя,
Тот, стало быть, в уме начальства не уверен
И оскорбляет тем… меня!
А для такого злодеянья
Нет и не будет покаянья!
Сие обмысливши, в моих
Неисчерпаемых заботах
О низкородных готтентотах,
Для огражденья их
От столь жестоких бедствий
И тяжких мук,
То-бишь, от горестных последствий
Душегубительных наук,
Повелеваем всем рабочим готтентотам
Не изнурять ума головоломным счетом,
Но, применительно к простому их бытью,
Счет ограничивать – пятью!
Что ж более пяти и меньше пятой части,
О том судить не им, а небом данной власти!
А ежли кто пойдет сему наперекор,
С тем, не вступая в долгий спор…
Из-за одной овцы, чтоб не губить все стадо,
Вы сами знаете, как поступить вам надо!»
«Баталисты»*
(Пссвящ. военным «беллетристам» – А. Федорову, В. Муйжелю и им подобным.)
На все наведена искусно позолота.
Идеи мирные, как шелуху, отвеяв,
Бытописатели российского болота
Преобразилися в Тиртеев.
Победно-радостны, нахмурив грозно брови,
За сценкой боевой спешат состряпать сценку:
С еще дымящейся, горячей братской крови
Снимают пенку!
«Морока»*
Вот, братцы, сказочка про одного царя.
По правде говоря,
Мне сказки про царей изрядно надоели,
Но как же быть-то в самом деле?
Обычай сказочный нас с вами постарей.
Выходит: люди без царей
Жить раньше вовсе не умели.
Нередко царь иной чинил такой грабеж
И измывался так над бедным черным людом,
Что становилося народу невтерпеж
И делал он царя такого – черту блюдом.
Но так как всякий царь всегда защитник чей? –
Известно – богачей,
То в случаях таких все богачи согласно
Вопили в ужасе, подняв переполох,
Что, как-де царь ни плох,
Но вовсе без царя беда как быть опасно,
Что царству надобен порядок, то да се…
Глядь, не успел еще народ в суть дела вникнуть,
Как уж ему нельзя и пикнуть.
Пропало все!
В порфире царской и в короне
Вновь чучело сидит какое-то на троне.
Сегодня – чучело, а через день – злодей.
Да, вот как, милые. Посмотришь на людей
И затоскуешь так, что утопиться впору:
Однакож я того, охоч до разговору:
Болтаю языком,
Мудрю тут, в руки взяв указку,
И позабыл про сказку,
Про сказку о царе – не все ль равно, каком? –
Как повстречался он однажды с мужиком.
А только что мужик не рад был этой встрече:
Был он к царю силком
Приведен издалече.
«М-да… Стань-ко, милый, тут…
Как, бишь, тебя зовут…
Вот дело, брат, какое…»
Глаз на глаз с мужиком оставшися в покое,
Промолвил царь, уписывая щи:
«Ужотко не взыщи
На добром слове,
А петля для тебя давно, брат, наготове.
Слух про тебя идет, считай, который год,
Что ты мутишь честной народ,
Морокой разною морочишь
И царству нашему лихой конец пророчишь…
Постой… про что, бишь, я с тобою говорю?
Чегой-то голова как будто бы кружится…»
И стало тут мерещиться царю:
От жирных жарких щей пар по столу ложится
И вьется вверх… И там, у потолка,
Уже не пар, а облака…
Из облаков тех на пол
Вдруг мелкий дождь закапал,
Потом – как зашумит да как польет… беда!
Царь глазом не мигнул, как стол со всей едою
Бог весть куда
Снесло водою.
«Конец! Пропали мы с тобою!..»
Царь в страхе и в тоске взглянул на мужика.
А мужику хоть что: «Бог миловал пока.
Гляди, какую нам послал господь находку.
Садись-ка в эту лодку…
Жаль, сломано весло…»
Уселись любо-мило.
Тут лодку ветром подхватило
И понесло.
Носилась лодочка на воле
Дня три, коли не боле.
Для мужика – живот потуже подвязать
Да по три дня не есть – в обычай, так сказать, –
И наш мужик бровей не хмурил:
Когда не спал, то балагурил.
Такой чудак!
Совсем не так
Сказался голод на соседе:
И наяву и забываясь сном,
Царь бредил об одном:
О недоеденном в последний раз обеде.
А дождь все лил да лил, сегодня, как вчера, –
И лодку все несло теченьем.
Но вот настал конец мученьям:
На пятый, что ли, день с утра
Установилася погодка –
В тумане голубом зазеленел лесок.
По малом времени с разгону врылась лодка
В береговой песок.
Тут, выйдя на берег и помолившись богу,
Царь с мужиком пустились в путь-дорогу.
Шли, шли да шли.
Усталые, в пыли,
Прибились к деревушке.
Но в первой же избушке
Нерадостную им пришлось услышать весть:
Во всей деревне им никто не даст поесть.
То ж, дескать, самое и в деревнях соседних.
Такой-де мужики дождалися поры:
Пообнищали все дворы,
Давно уж в закромах нет выскребков последних.
Голодный царь, кляня судьбу,
Шел из избы в избу,
Не верил сам тому, что видел:
«За что так бог людей обидел?
Несчастье с этаким житьем –
Век вековать в лихом мытарстве!
Хотел бы знать я, в чьем таком проклятом царстве
Нам подыхать с тобой приходится вдвоем?»
«Аль ты еще не сметил? –
Мужик царю ответил. –
В твоем, отец! В твоем!»
«Что врешь ты, хам? За эти речи…
Вот где твой истинный-то нрав…
Да я… – Тут, голову втянувши глубже в плечи,
Царь проворчал: – Я… что ж…. возможно, ты и прав…
Но все ж я есть хочу… Терпенья больше нету…
Попробую зайти еще в избушку эту!»
Зашел – и в тот же миг оттудова стрелой
С огромным хлебом под полой.
А за царем старуха следом
Со старым дедом.
«Держи! Лови его! – кричат. –
Последний хлеб украл! Хранили для внучат!»
Царь, что есть мочи, без оглядки
Мчал огородом, через грядки,
Домчался быстро до реки.
Глядит: на берегу толпятся мужики,
Склонившися над мертвым телом.
А тело-то – без головы.
Стал царь как вкопанный: «Я… вы… я, братцы… вы…»
«Чего тут выкаешь? Ты за каким тут делом?»
«Гляди! Откелева такой?»
«Фома, пощупай-ка рукой,
Что он запрятал там под полу?»
«Ищи!»
«Ой, батюшки, находка какова:
Вить под полою… голова!»
«Да что ты? Мертвая?!» – «Ну, так и есть, гляди-ко!»
«В крови весь чуб!»
«Я… братцы… хлебец тут…» Царь озирался дико.
«Молчи! Убивец! Душегуб!»
«Чего нам с подлым этим гадом
Тут канителиться-то зря?
Веревка есть, осина рядом…»
К осине мужики приволокли царя.
«Ну, ирод, кайся!»
«Да не брыкайся!»
«Сунь в петлю-то башку!» – «Теперича тащи!»
«На добром слове не взыщи:
За подлые дела виси тут под откосом!»
Рванулся в петле царь… и угораздил носом –
Во что? – да прямо в щи,
Что на столе пред ним стояли!
«Фу!.. фу!.. – очнувшися кой-как от забытья,
Зафыркал царь. – Где ж это я?
Да вправду – это я ли?»
Дивуясь, царь вокруг глядел:
В покое у себя сидит он, как сидел.
Дымятся щи пред ним… Вот каша разопрела…
Вот ложка та, которою он ел:
Она еще как след обсохнуть не успела…
И тот же мужичок стоит перед столом:
«Бью, государь, тебе челом!..»
«От твоего от челобитья
Спокойно не смогу теперь ни есть, ни пить я! –
Сурово молвил царь, почуявши в груди
Жуть превеликую и тяжкое смятенье. –
Не знаю, кто ты! Явь, лихое ль привиденье?
Но… слышь, уйди отсель, – покуда жив! Уйди!»
1916 г.
Когда народ восстал, наш бывший царь, наверно,
Средь преданных ему персон
С надеждою скулил: «Да так ли дело скверно?
Да, может, это – черный сон?»
Чтоб царский черный сон стал нашей светлой явью,
Друзья, нам должно всем идти – и мы пойдем –
Одним путем!
И этот путь – к народоправью!
1917 г.
Басни Эзопа*
Лев, лиса и олень
У Льва
Болела голова
И кости старые ломило.
«Ох, ничего-то мне не мило,
И опротивели вы все! –