Под охрипшую гармонь.
А в печи трещит огонь,
Всем разостлана солома,
Разместились, «словно дома»,
И, забыв о всем дневном,
Балагурят перед сном.
Вся изба до слез хохочет!
Распотешил Фролка Кочет
Всех побаскою смешной
«Про Луку с его женой,
Про измену бабы мужу,
И как вышло все наружу, –
Как Лука был плоховат:
Сам остался виноват!»
«Правда, братцы, очень колка,
Не серчайте! – хитрый Фролка
Подзадоривал солдат. –
Может, кто из вас женат.
Доложу серчать охочим:
Сам женат я, между прочим.
Да. Так случай был какой
С мужиком одним, с Лукой:
Помолившись утром богу,
Собрался мужик в дорогу.
«Все ль я взял? Прощай пока, –
Говорил жене Лука, –
Надо двигаться к соседу.
В город нынче с ним поеду.
Эк, пустила уж слезу!
Я гостинца привезу.
Завтра жди меня к обеду».
На прощанье муж с женой
Лобызнулись троекратно.
Только, глядь: Лука домой
Через час бежит обратно.
«Мавра! деньги позабыл».
Мавры дома след простыл.
«Знать, с тряпьем пошла на речку,
Аль куда неподалечку!»
Но, услыша у дверей
Частый топот, поскорей
Наш хозяин шмыг за печку!
Двери хлоп. Вошла жена,
Да вошла-то не одна:
Привела с собою кума,
Бакалейщика Наума.
«Эх, разлапушка, вдвоем
Славно ж ночку проведем!»
Кум к Мавруше скоком-скоком,
Мавра жмется боком-боком,
Обхватила, обвила…
Заварилися дела!
«Стойте, черти! Стойте, гады!» –
Не стерпевши, из засады
Зверем ринулся Лука.
От лихого тумака
Кум, хрипя, свалился на пол.
«Стой! – Лука Маврушу сцапал. –
Я ж те дам!» Но, словно уж,
Вьется баба: «Ай да муж!»
«Аль не муж!» – Лука опешил.
«Леший! Дьявол! Ну, хорош:
Женке веры ни на грош.
Неча молвить – разутешил!
Как не стыдно быть вралем?
В город нынче, дескать, еду.
Как не стыдно быть вралем?
„Завтра жди меня к обеду“.
Сам за печку лег кулем.
Как не стыдно быть вралем?!»
Бабья совесть в три обхвата,
С бабой спорить – слову трата,
С бабой лаяться – беда!
Баба, братцы, никогда
И ни в чем не виновата!»
«Постыдился бы ты, Фрол.
Сколько чуши напорол! –
Молвил тут солдат степенный,
Бородач – Корней Ячменный. –
Что смешно, так то смешно.
Зря ж болтать про баб грешно.
Есть, брат, всякие. Но чаще:
Горько нам, и им не слаще, –
В суете да в кутерьме,
С нами век в одном ярме.
И вопрос еще: чьей шее
То ярмо потяжелее.
Всех спроси – один ответ:
Без хозяйки дому нет.
Все – одна, за всех горюя…
Аль неправду говорю я?»
«Правда, брат!»
«Чего верней!»
«Славный ты мужик, Корней! –
Отвечали все тут хором. –
Только зря ты тож… с укором.
Нас за смех не обессудь.
Нам забыться б как-нибудь,
Затушить в груди тревогу…
Натерпелись, слава богу!
То в походе, то в огне,
В трижды проклятой войне.
Знаешь сам ведь, как горюем.
Хоть бы знать, за что воюем?
Аль цари да короли
Столковаться не могли
Без убийств и без пожарищ?»
«Эх, чудак же ты, товарищ! –
Рассмеялся с этих слов
Ротный слесарь, Клим Козлов
(До войны служил он вроде
На Путиловском заводе). –
Пусть бы путал кто другой,
Ну, а ты ведь, Фрол, с мозгой.
С повсесветного разбою,
Что ж, прибыток нам с тобою?
А не нам, так и война,
Стало быть, не нам нужна.
Вот башкой ты и распутай:
Кто ж повинен в бойне лютой?
Получил я два письма,
Примечательных весьма.
В этих письмах говорится,
Что там в Питере творится.
Молвить истину: содом!
Очутились под судом
От рабочих депутаты:
Очень, дескать, виноваты.
Что ж вменили им в вину?
Их призыв: долой войну!
На суде чуть не пытали.
Всех, конечно, закатали
В те погиблые места,
Где равнинушка чиста,
В снеговом весь год в уборе,
Ледовитое где море,
Где полгода – ночь и мгла.
Вот какие, брат, дела!»
Натянув шинель на плечи,
Ваня слушал эти речи,
А потом не спал всю ночь:
Не отгонишь мыслей прочь!
День пришел – и днем все то же
Стал задумчивей и строже
Наш Ванюша. Заскучал.
Но – крепился и молчал.
Шли дела меж тем все хуже:
Петля стягивалась туже
У врага – от пушек гром,
А у наших: за бугром
Батареи – для парада:
На пять пушек два снаряда.
Раз-другой, коль что, пальни,
Но уж больше – извини.
Где ж тут «доблестно» сражаться?
Впору б только удержаться.
Наши части под огнем
Убывали с каждым днем;
Отбиваяся штыками,
Гибли целыми полками,
Каждый час со всех сторон
Наносился им урон,
Не давала смерть пощады:
Днем косили их снаряды,
А среди ночной поры –
Ядовитые пары.
Гибло войско безответно,
Но кой-где уже заметно
Падать стал «военный дух»,
И уже роптали вслух.
Какой-то барабан – хороший аль плохой,
Вам скажет кто-нибудь другой:
Аз, грешный, мало смыслю в коже
И в барабанном бое тоже.
Но суть не в этом. Барабан,
Замест того чтоб тлеть средь всякой лишней рвани,
При сборах брошенный случайно в шарабан,
С обозом полковым попал на поле брани.
И хоть обоз стоял, как водится, в тылу,
Но в боевом пылу
Наш барабан решил, что, в виде исключенья,
Попал он на войну по воле провиденья, –
Что «сокрушит» аль «оглушит»,
Но некий подвиг он, конечно, совершит.
И вот, когда пехота,
За ротой рота,
Рассыпав осторожно строй,
В глубокой тишине шла в бой под кровом ночи,
Забарабанил наш герой
Что было мочи!
Взметнулся бедный полк!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, я умолк!
Про полк прочтете все вы в боевых анналах, –
Про барабан – скажу, что, к нашему стыду,
Его хрипящий бой в ту пору был в ходу…
Во всех газетах и журналах!!
Были дни: возьмешь газету,
Дочитать терпенья нету.
Не узнать совсем писак:
Не перо у них – тесак.
Так и рубят, душегубы.
Затрубили во все трубы,
Барабанят что есть сил,
Словно шмель их укусил.
Вдруг на всякие манеры
Про высокие примеры
Дисциплины боевой, –
Поднимают лютый вой;
Накликая злые беды
Против тех, кто ждет победы
Не царевых воевод,
Не помещиков-господ,
А победы всенародной
Рати нищей и голодной
Над оравой палачей,
Злых властей и богачей.
И статьи тебе и оды
Про блестящие походы,
Про геройские дела,
Про двуглавого орла,
Про царьградский щит Олега:
Как, мол, русская телега
Через тысячи преград
Мчит прямехонько… в Царьград!
То-то будет шум в Европах!
Ждут-пождут газет в окопах,
Как желаннейших гостей:
Нет ли, мол, каких вестей –
Хоть строки! – о мире скором.
Но газеты общим хором:
Тру-ру-ру да тра-ра-ра!
Что ни слово, то – «ура!»
«Что строчат, лихие гады!»
«Ну, чему они так рады?»
«Мало радости, кажись:
Ведь дела – хоть в гроб ложись».
«Аль они там все ослепли?»
Средь окопов слухи крепли,
Что газеты – не таё:
Подрядились на враньё!
Может, Правда где и бродит,
Да к окопам не доходит,
В письмах тож ей не пройти:
Гибнут письма по путч
От цензуры постоянной, –
Чтоб ей лопнуть, окаянной!
Шло меж тем из уст в уста,
Что, мол, штука не чиста, –
Прибежал кой-кто из плена,
Говорят: у нас – измена!
В деревушке поутру
Было дело на смотру.
Брови сдвинувши сурово,
Командир сказал: «Здорово!»
Гаркнул полк по всей статье:
«Здра… жла… ва… ско… бро… ди…е!!»
«Молодцы! Видать, что хваты!
Почему ж у нас, солдаты,
Что ни ступим, то беда?
Знайте все: из-за жида!
Подлый жид-христопродавец
С немцем снюхался, мерзавец!
Жид – потомственный шпион.
Мой приказ – для вас закон:
Для жида и для жидовки
Не жалели чтоб веревки;
Нет веревки – не урон:
Разряди тогда патрон!»
Ох, не скрыть! «Наука» эта
Много душ свела со света,
Злой росток дало зерно:
Много рук обагрено
Чистой кровью жертв невинных!
Не исчислить списков длинных,
Списков горестных имен
Всех, кто зверски был казнен.
Скоро поняли солдаты:
Не «жиды» тут виноваты!
Что «жиды» – один отвод,
Чтобы с толку сбить народ.
Что измена – где-то выше,
Что огонь – на самой крыше,
И давно разнюхать след:
В чем же корень наших бед?
Все в стихах выходит гладко,
А на деле – ой, не сладко!
Не пирог был на меду –
Жизнь в пятнадцатом году.
Но к чему – скажу я честно –
Повторять, что всем известно:
Быль худую повторять,
Злые раны ковырять?
Не вернуть Карпат нам снова,
Не видать нам больше Львова.
Что в чужое взор вперять?
Своего б не растерять.
А потеряно немало.