Том 1. Стихотворения 1939–1961 — страница 46 из 51

«Народ за спиной художника…»

Народ за спиной художника

И за спиной Ботвинника,

Громящего осторожненько

Талантливого противника.

Народ,

         за спиной мастера

Нетерпеливо дышащий,

Но каждое слово

                           внимательно

Слушающий

                    и слышащий,

Побудь с моими стихами,

Постой хоть час со мною.

Дай мне твое дыханье

Почувствовать за спиною.

«Все правила — неправильны…»

Все правила — неправильны,

Законы — незаконны,

Пока в стихи не вправлены

И в ямбы — не закованы.

Период станет эрой.

Столетье — веком будет,

Когда его поэмой

Прославят и рассудят.

Пока на лист не ляжет

«Добро!» поэта,

Пока поэт не скажет,

Что он — за это,

До этих пор — не кончен спор.

«Я очень мал, в то время как Гомер…»

Я очень мал, в то время как Гомер

Велик и мощен свыше всяких мер.

Вершок в сравненьи с греческой верстою,

Я в чем-то важном все же больше стою.

Я выше. Я на Сталине стою

И потому богов не воспою.

Я больше, потому что позже жил

И од своим тиранам не сложил.

Что может Зевс, на то плевать быкам,

Подпиленным рогам, исхлестанным бокам[45].

«Человечество делится на две команды…»

Человечество делится на две команды.

На команду «смирно»

И команду «вольно».

Никакие судьи и военкоматы,

Никакие четырехлетние войны

Не перегонят меня, не перебросят

Из команды вольных

В команду смирных.

Уже пробивается третья проседь

И молодость подорвалась на минах,

А я, как прежде, отставил ногу

И вольно, словно в юные годы,

Требую у жизни совсем немного —

Только свободы.

«В свободное от работы время…»

В свободное от работы время

Желаю читать то, что желаю,

А то, что не желаю, — не буду.

Свобода чтения — в нашем возрасте

Самая лучшая свобода.

Она важнее свободы собраний,

Необходимой для молодежи,

И свободы шествий,

Необходимой для променада,

И даже свободы мысли,

Которую все равно не отнимешь

У всех, кто

                    способен мыслить.

«Потомки разберутся, но потомкам…»

Потомки разберутся, но потомкам

Придется, как студентам — по потокам

Сперва разбиться,

                          после — расстараться,

Чтоб разобраться.

Потомки по потокам разобьются,

Внимательны, умны, неотвратимы,

Потрудятся, но все же разберутся

Во всем, что мы наворотили.

Давайте же темнить, мутить и путать,

Концы давайте в воду прятать,

Чтоб им потеть, покудова распутать,

Не сразу взлезть,

Сначала падать.

Давайте будем, будем, будем

Все, что не нужно или же не надо.

И ни за что не будем, нет, не будем

Все то, что нужно, правильно и надо.

«Поэты потрясали небеса…»

Поэты потрясали небеса,

Поэты говорили словеса,

А скромные художники

Писали в простоте

Портреты — на картончике,

Пейзажи — на холсте.

Поэт сначала требует: «Вперед!»

Потом: «Назад!» — с волнением зовет,

А тихие ваятели

Долбают свой гранит.

— Какие обыватели! —

Поэт им говорит.

«По кругу Дома творчества…»

По кругу Дома творчества

Медлительно мечутся

Самоуверенные,

Себялюбивые,

Не уважающие себя писатели.

Они думают:

В городе кислородное голодание,

Здесь природа, сыр-бор.

Спокойно дождусь переиздания.

Протяну до тех пор.

Они думают:

Жизнь прошла

Шумно, хлопотно, нескладно.

Ни двора, ни кола.

Дом творчества есть и ладно.

Они думают:

Навстречу идущий

Ругал меня в тридцать пятом году.

О, ты, загребущий и завидущий,

Подай тебе господи болезнь и беду.

Они думают:

До обеда

Ровно два с половиной часа.

А сколько до смерти?

Ее не объеду,

Она уже подает голоса.

Как змея, заглатывающая свой хвост,

В сущности, очень прост

Пережевывающий без риска

Воспоминаний огрызки

Писатель в Доме творчества.

«Разговаривать неохота…»

Разговаривать неохота

Ни обрадованно, ни едко.

Я разведка, а вы пехота.

Вы пехота, а мы разведка.

Мы окопов ваших не строим.

Мы не ходим державным шагом.

Не роимся вашим роем

Под развернутым вашим флагом.

Вы — хорошие. Мы — другие.

Мы — без денег и без моторов.

Мы — не черная металлургия.

Мы — промышленность редких металлов.

Мы — выигрыш. Вы — зарплата.

Вы — нормальные, вроде плана.

Мы — цветастые, как заплата

На дырявой спине цыгана.

Уважаю вашу дельность,

Сметку, хватку, толковость, серьезность,

Но люблю свою отдельность,

Единичность или розность.

«Меня не обгонят — я не гонюсь…»

Меня не обгонят — я не гонюсь.

Не обойдут — я не иду.

Не согнут — я не гнусь.

Я просто слушаю людскую беду.

Я гореприемник, и я вместительней

Радиоприемников всех систем,

Берущих все — от песенки обольстительной

До крика — всем, всем, всем.

Я не начальство: меня не просят.

Я не полиция: мне не доносят.

Я не советую, не утешаю.

Я обобщаю и возглашаю.

Я умещаю в краткие строки —

В двадцать плюс-минус десять строк —

Семнадцатилетние длинные сроки

И даже смерти бессрочный срок.

На все веселье поэзии нашей,

На звон, на гром, на сложность, на блеск

Нужен простой, как ячная каша,

Нужен один, чтоб звону без,

И я занимаю это место.

«Жалкой жажды славы — не выкажу …»

Жалкой жажды славы — не выкажу —

Ни в победу, ни в беду.

Я свои луга

                  еще выкошу.

Я свои алмазы —

                          найду.

Честь и слава. Никогда еще

Это не было так далеко.

Словно сытому с голодающим

Им друг друга понять нелегко.

Словно сельский учитель пения,

Сорок лет голоса ищу.

И поганую доблесть терпения,

Как лимон — в горшке ращу.

«Завяжи меня узелком на платке…»

Завяжи меня узелком на платке.

Подержи меня в крепкой руке.

Положи меня в темь, в тишину и в тень,

На худой конец и про черный день.

Я — ржавый гвоздь, что идет на гроба.

Я сгожусь судьбине, а не судьбе.

Покуда обильны твои хлеба,

Зачем я тебе?

ПРИМЕЧАНИЯ

Время полного собрания сочинений Б. А. Слуцкого еще не пришло. И дело не только в том, что большое количество его произведений — поэтических в первую очередь — никогда не публиковалось и, следовательно, не прошло даже первоначальной «читательской обкатки». И даже не в том, что такому изданию должна предшествовать большая и многосторонняя работа по изучению и творчества, и творческого пути поэта, в частности, скрупулезное исследование хотя бы приблизительных датировок рабочих тетрадей и отдельных стихотворений (уже сейчас известно, что Слуцкий лишь в редчайших случаях проставлял под своими стихотворениями даты их написания, да и те, что все же проставлены, не всегда достоверны — это касается прежде всего периода 40–50-х годов). Дело в том, что нашему читающему обществу и обществу вообще «полный» Слуцкий пока что, кажется, и не требуется.

Тем не менее уже ощущается необходимость собрать воедино наиболее ценное из того, что было опубликовано им при жизни и что оказалось возможным опубликовать после его смерти (за пять лет, прошедших со дня его кончины в феврале 1986 года, в печати появилось — в журналах, газетах, альманахах, в нововышедших книгах поэта — более 1000 стихотворных текстов). Эту задачу и призвано исполнить настоящее издание.

Перед составителями любого репрезентативного издания сочинений Слуцкого неизбежно вновь и вновь будет вставать вопрос об определении принципа расположения поэтических текстов, как встал он однажды перед самим поэтом. Готовя в начале 1977 года к печати свое «Избранное» (оно вышло в издательстве «Художественная литература» через три года, в которые поэт, будучи тяжелобольным, уже никакого участия в его судьбе не принимал), Слуцкий оказался перед дилеммой: выстроить ли его по девяти авторским сборникам (восемь уже существовали, девятый — «Неоконченные споры» — был только что сдан в «Советский писатель» и в следующем году вышел в свет) или воспользоваться тематическим принципом, удачно примененным в большинстве его сборников. Об этом Слуцкий советовался и с другими, в частности, с автором настоящих примечаний. Предложенный мною обычный хронологический принцип Слуцкий был вынужден отвергнуть по указанной выше причине (тогда-то я впервые услышал от него самого и об отсутствии датировок, и о неверных, «камуфляжных» датах).