Тверд сердцем чёрт, хоть на ногу нетверд.
О жидкий мир и мир густой и твердый,
Кто есть надежный, грешный кто из вас?
Как ледяные горы, ходят лорды,
Блестя, и тонут, как матрос, слова,
Что прыгают на сю неверну почву,
Как письма на испорченную почту.
А в море оны всё ж идут на дно.
Уж в этом преимущество одно.
1925
Пифон-тайфун*
Вадиму Андрееву
Чудесное морское избавленье,
Соизволенье. Ба! Да, се циклон,
Антициклон. В пониженном давленье
Усматриваем мы: мотоцикл он.
Цыц, вы, матросы, всякие отбросы,
Пожните клевер, кливер в вышине;
Но выше не носите папиросы,
Плавучей поручившись хижине.
Гремучею змеею ветр ползет,
Слегка свистит на реях, как на ветках.
Слегка молчит, прикрывши рот.
Мы в кубрик лезем, как в песок креветки.
Но вдруг Пифон на палубу упал,
Шарахнулись испуганные снасти,
И, повторяя слабости гопак,
Судно колени клонит пред ненастьем.
Склоняет разны капитан слова.
Но по пятам за ним летают волны.
И, как мотается у мертвых голова,
Орудия катаются по челну.
Развертываясь, паруса летят,
Насос огромный их вбирает – ветер,
Мяучат блоки, как семья котят,
Но кошка-смерть спешит, бежит ответить.
И, набок лапой положив корабль,
Его облизывает языком, любя,
И видят даже те, кто очень храбр,
Как скачет пена на ее губах.
Ломающийся треск и босый топот.
Ползем на мачту – на бревно дыбы.
И я, заканчивая стихотворный опыт,
Смотрю – корма привстала на дыбы,
Перевернуться медленно дабы.
Потом немало выпил я воды.
Армейские стансы*
А. Папазулову
Ты слышишь, колокол гудет, гудет,
Солдаты пришли домой.
Прав, кто воюет, кто ест и пьет,
Бравый, послушный, немой.
Прав, кто оправился, вышел и пал
Под терновой проволокой, сильно дыша,
А после – в госпиталь светлый попал,
В толстые руки врача.
В толстые руки – на белый стол,
В синие руки – под белый плащ.
Сладкую маску не снять, хоть плачь,
Хоть издай человек последний свисток.
Лежат солдаты в сырой земле,
Но в атаку идти – из землянки долой.
Идут солдаты в отпуск, как в бой,
Возвращаются навеселе.
С легоньким треском кончают вшей,
С громким стуком Господь их ловит и давит.
А потом, поевши холодных щей,
Ложатся спать – не спать не заставишь.
Или по линии прямой –
Равняясь, стоят вдоль своей казармы.
Но – время. Прощай, действительная армия,
Солдаты пришли домой.
Солдаты пришли в рай.
Летит солдат на белых крылах,
Хвостиком помахивает,
А внизу сидят старики в домах, –
Им черт твердит: скорей помирай,
И трясет за плечо прозрачной рукой,
Будто пьяного милицейский какой.
Армейские стансы – 2*
Александру Гингеру
Как в зеркало при воротах казармы,
Где исходящий смотрится солдат,
Свои мы в Боге обозрели бармы
И повернули медленно назад.
Добротолюбье – полевой устав
Известен нам. Но в караульной службе
Стояли мы, и ан легли, устав.
Нас выдало врагам безумье дружбы.
Проходим мы, парад проходит пленных,
Подошвою бия о твердый снег.
По широтам и долготам вселенной
Мы маршируем; может быть, во сне.
Но вот стучат орудия вдали,
Трясутся санитарные повозки,
И на дороге, как на мягком воске,
Видны таинственные колеи.
Вздыхает дождь, как ломовая лошадь,
На небесах блестят ее бока.
Чьи это слезы? Мы идем в калошах.
Прощай, запас, уходим мы. Пока.
Идут нам вслед не в ногу облака.
Так хорошо! Уже не будет плоше.
1925
«Листопад календаря над нами…»*
Брониславу Сосинскому
Листопад календаря над нами.
Белых листьев танцы без конца…
Сплю с совком, уборщик, ни при чем я.
Сын мне руку подает отца.
Возникаю на краю стола,
Возникаю у другого края,
По обоям ползаю, играя,
И сижу на потолке без зла.
Без добра по телефонной нитке
Я бегу, игла, вонзиться в ухо.
Я опасный слух, плеврит, бронхит.
Под столом открытка о разлуке.
Вылезаю, прочь, почтовый ящик.
Разрезаюсь, что твое письмо.
Развеваюсь, как твой черный плащ.
Вешаюсь на вешалку безмолвно.
Шасть, идет чиновник. Я надет.
Прилипаю ко спине, как крылья.
Бью его – он плачет, жук бессильный.
Обжигаю – он бежит к воде.
Превращаюсь в пар и испаряюсь.
Возвращаюсь, не спросись, дождем.
Вот иду, о други, подождем –
Вот и я, и я идти стараюсь.
Как листы идут с календаря
И солдат – за дурака-царя.
«Воинственное счастие души…»*
Воинственное счастие души
Не принимает ложности искусства.
Коль есть враги, беги врагов души,
Коль есть любовь, скачи к объекту чувства.
Я прыг на лошадь, завожу мотор.
Он ан стучать и прыгать с легким ржаньем.
Вскачь мы пересекли души плато,
Снижаемся в долину между зданий.
И ан с разбега в тесное кафе.
Трещат посуда и пустые люди.
Конь бьет хозяина рукой по голове,
Мнет шинами, надутыми как груди.
Живых вбирая чрез ноздрей насос,
В проход назад выбрасывает мертвых.
Но Вы знак вопросительный на морду
Ему накидываете как лассо.
Он рвется, выпуская синий дым,
Он бьется под шофером молодым.
И как кузнечик прыгает огромный
К шестому этажу, где Вы живете скромно.
И застывает на большом комоде
В летящей позе, по последней моде.
Берешь Ты статуэтку на ладонь,
Но ах, увы! роняешь, не в огонь,
А лишь на твердый пол, на крепкий на пол –
Гребут осколки красны девы лапы.
Нас бросили в помойное ведро,
Но оное взорвалось, как ядро.
Мы вновь летим искусства вопреки,
Со брега прыгаем, лови! любви реки,
Пока бензин дымящийся сей чувства
В лед мрамора полярный ветр искусства
Не обратит; чтоб конь, авто и я
На длинной площади Согласия
Недвижно встали, как для любопытства,
Для ванны солнечной иль просто из бесстыдства.
«Скучаю я и мало ли что чаю…»*
Александру Гингеру
Скучаю я и мало ли что чаю.
Смотрю на горы, горы примечаю.
Как стражник пограничный, я живу.
Разбойники мне снятся наяву.
Светлеют пограничные леса,
Оно к весне – а к вечеру темнеют,
И черные деревьев волоса
Расчесывает ветер – рвать не смеет.
Бежит медведь: я вижу из окна.
Идет контрабандист: я примечаю.
Постреливаю я по ним, скучая.
Одним что меньше? Пропасть их одна!
Они несут с усилием кули.
Медведи ищут сладкие ульи.
Влачат свои табаки, как надежды.
Пред медом, что пред модой, щурят вежды.
Так чрез границу под моим окном
Товары никотинные клубятся.
А им навстречу храбрые ребятца
Несут молитвы, вздохи прут равно.
И я, нескучной отдаваясь лени,
Торговли незаконной сей не враг,
Промеж страной гористою добра
И зла страной, гористою не мене.
1925
Подражание Жуковскому*
Обнаженная дева приходит и тонет,
Невозможное древо вздыхает в хитоне.
Он сошел в голубую долину стакана,
Огнедышащий поезд, под ледник – и канул.
Синий мир водяной неопасно ползет,
Тихий вол ледяной удила не грызет.
Безвозмездно летает опаснейший сон –
Восхищен, фиолетов и сладостен он.
Подходи, приходи, неестественный враг,
Безвозвратный и сонный товарищ мой рак.
Раздавайся, далекий, но явственный шум,