Под который, нежнейший медведь, я пляшу.
Отступает поспешно большая стена,
И, подобно змее, уползает она.
Но сей мир всё ж как палец в огромном кольце
Иль как круглая шляпа на подлеце.
Иль как дева, что медленно входит и тонет,
Там, где дерево горько вздыхает в хитоне.
Зеленый ужас*
На город пал зеленых листьев снег,
И летняя метель ползет, как пламя.
Смотри, мы гибель видели во сне –
Всего вчера, и вот она над нами.
На лед асфальта, твердый навсегда,
Ложится день, невыразимо счастлив,
И медленно, как долгие года,
Проходят дни, солдаты синей власти.
Днесь наступила жаркая весна
На сердце мне до нестерпимой боли,
А я лежал, водою полон сна,
Как хладный труп, – раздавлен я, я болен.
Смотри, сияет кровообращенье
Меж облаков, по венам голубым,
И я вхожу в высокое общенье
С небесной жизнью, легкою, как дым.
Но мир в жару, учащен пульс мгновенный,
И все часы болезненно спешат.
Мы сели только что в трамвай без направленья,
И вот уже конец, застава, ад.
Шипит апрельской флоры наваждение,
И пена бьет из горлышка стволов.
Весь мир раскрыт в весеннем нетерпении,
Как алые уста нагих цветов.
И каждый камень шевелится глухо,
На мостовой, как головы толпы,
И каждый лист полураскрыт, как ухо,
Чтоб взять последний наш словесный пыл.
Темнеет день, весна кипит в закате,
И музыкой больной зевает сад.
Там женщина на розовом плакате,
Смеясь, рукой указывает ад.
Восходит ночь, зеленый ужас счастья
Разлит во всем, и лунный ад кипит.
И мы уже, у музыки во власти,
У грязного фонтана просим пить.
Сентиментальная демонология*
Михаилу Ларионову
Снижался день, он бесконечно чах,
И перст дождя вертел прозрачный глобус.
Бог звал меня, но я не отвечал.
Стеснялись мы и проклинали робость.
Раскланялись. Расстались. А раз так,
Я в клуб иду: чертей ищи, где карты.
Нашел, знакомлюсь чопорно, простак,
А он в ответ: «Я знаю вас от парты.
Вы помните, когда в холодный день
Ходили вы за городом на лыжах,
Рассказывал какую дребедень
Я, гувернер курчавый из Парижа.
Когда ж в трамвай садились вы во сне,
Прижав к груди тетрадь без промокашки,
Кондуктор, я не требовал билет,
Злорадствуя под синею фуражкой.
Когда же в парке, с девою один,
Молчали вы и медленно краснели,
Садился рядом щуплый господин
В застегнутой чиновничьей шинели.
Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв,
Сквозь холод утра едет полуночник,
К вам с грохотом летел наперерез
С невозмутимым седоком извозчик.
Иль в бесконечной улице, где стук
Шагов барахтался на вилке лунной,
Я шел навстречу тихо, как в лесу,
И рядом шел, и шел кругом бесшумно.
И в миг, когда катящийся вагон
Вдруг ускорял перед лицом движенье,
С любимой рядом сквозь стекло окон
Лицо без всякого глядело выраженья.
Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,
До самой смерти и до смерти самой,
Подлец встречается повсюду с подлецом,
В халат одетым, или даже дамой.
Пока на грудь и холодно и душно
Не ляжет смерть, как женщина в пальто,
И не раздавит розовым авто
Шофер-архангел гада равнодушно».
Восьмая сфера*
Сергею Ромову
Еще валился беззащитный дождь,
Как падает убитый из окна.
Со мной шла радость, вод воздушных дочь, –
Меня пыталась обогнать она.
Мы пересекли город, площадь, мост,
И вот вдали – стеклянный дом несчастья.
Ее ловлю я за пушистый хвост
И говорю: давайте, друг, прощаться!
Слезой блестел ее багровый зрак.
И длинные клыки стучат от горя.
Своей клешней грозит она во мрак,
Но враг не хочет с дураками спорить.
Я подхожу к хрустальному подъезду,
Мне открывает ангел с галуном.
Дает отчет с дня моего отъезда.
Поспешно слуги прибирают дом.
Встряхают эльфы в воздухе гардины,
Толкутся саламандры у печей.
В прозрачной ванной плещутся ундины,
И гномы в погреб лезут без ключей.
А вот и вечер: приезжают гости,
У всех мужчин под фалдами хвосты.
Как мягко блещут черепа и кости,
У женщин – рыбьей чешуи пласты.
Кошачьи, птичьи пожимаю лапы,
На нежный отвечаю писк и рев.
Со мной беседует продолговатый гроб
И виселица с ртом открытым трапа.
Любезничают в смокингах кинжалы,
Танцуют яды, к женщине склонясь.
Болезни странствуют из залы в залу,
А вот и алкоголь – светлейший князь.
Он старый друг и завсегдатай дома.
Жена-душа, быть может, с ним близка.
Вот кокаин: зрачки – два пузырька.
Весь ад в гостиной у меня, как дома.
Что ж, подавайте музыкантам знак,
Пусть кубистические запоют гитары,
И саксофон, как хобот у слона,
За галстук схватит молодых и старых.
Пусть барабан трещит, как телефон:
Подходит каждый, слышит смерти пищик…
Но медленно спускается плафон,
И глухо стены движутся жилища.
Всё уже зал, всё гуще смех и смрад.
Похожи двери на глазные щели,
Зажатый в них, кричит какой-то франт,
Как девушка под чёртом на постели.
Стеклянный дом, раздавленный клешней
Небесной радости, чернильной брызжет кровью.
Трещит стекло в безмолвии ночном
И в землю опускается, как брови.
И красный зрак пылает дочки вод,
Как месяц полный над железнодорожной катастрофой.
И я, держась от смеха за живот,
Ей на ухо нашептываю строфы.
(Ведь слышал я, как он свистал во мгле,
Ужасный хвост, я хвать его и замер.
Лечу! Чу, лед грохочет на земле,
Земля проваливается на экзамене.)
Ах, радость, на тебе я как блоха
Иль как на шаре человек. Ха-ха!
Так кружатся воры вдоль камер – во! –
Или солдатик, пораженный замертво.
Астральный мир*
Ольге Каган
Очищается счастье от всякой надежды.
Черепичными крыльями машет наш дом
И по-птичьему ходит. Удивляйтесь, невежды,
Приходите к нам в гости, когда мы уйдем.
На высоком балконе, над прошлым и будущим,
Мы сидим без жилетов и молча жуем.
Возникает меж звезд пассажирское чудище,
Подлетает. И мы улетаем вдвоем.
Воздух свистнул. Молчит безвоздушный прогон.
Вот земля провалилась в чернильную лузу,
Застегните, механик, воздушную блузу.
Вот Венера, и мы покидаем вагон.
Бестолков этот мир четырех величин.
Мы идем, мы ползем, мы взлетаем, мы дремлем;
Мы встречаем скучающих дам и мужчин,
Мы живем и хотим возвратиться на землю.
Но таинственный мир, как вода из-под крана,
Нас толкает и ан, исчезает сквозь пальцы.
Я бросаюсь к Тебе, но шикарное зальце
Освещается, – и я перед белым экраном.
Перед синей водою, где круглые рыбы,
Перед воздухом: вертится воздух, как шар.
И над нами, как черные айсбергов глыбы,
Ходят духи. Там будет и Ваша душа.
Опускаются с неба большие леса.
И со свистом поют исполинские травы.
Водопадом ужасным катится роса,
И кузнечик грохочет, как поезд. Вы правы.
Нам пора. Мы вздыхаем, страшимся и машем.
Мы кружимся, как стрелка, как белка в часах.
Мы идем в ресторан, где стоит на часах
Злой лакей, недовольный одеждою нашей.
И, как светлую и прекрасную розу,
Мы закуриваем папиросу.
Искусство пить кофе*
Моисею Блюменкранцу
Знаменитая жизнь выпадает и тает
В несомненном забвенье своих и чужих.
Представление: шпагу за шпагой глотает
Человек, и смотрите, он все-таки жив.
Вот поднялся и пьет замечательный кофе,
Вот подпрыгнул и, мертвенький, важно молчит.
Вот лежит под землей, как весенний картофель,
Вот на масле любовном он мягко шипит.
Восторгается облаком глаз на открытке,