Но притворяюсь я отменно спящим.
Как счастлив я: не оскорблен был я
Не стоящим вниманья настоящим.
Потом встаю и бац! швейцара в хрящ.
Мне радостно участвовать в боях.
1925
Посещение второе*
Я Вам принес в подарок граммофон,
Но Вы невосприимчивы к музыке.
С акцентом немца говорите: ффон, –
О прокляты двунадесят языков.
Я завожу на лестнице его,
Он ан взывать, взывать проникновенно.
Открылись все парадные мгновенно.
Прет население, не помня ничего.
Меня ударило поспешное вниманье.
И, лестницы заняв амфитеатр,
Они пластинок шепчут мне названья
И чинно внемлют, как мальцы средь парт.
И нежно дремлют. Только Вы одне
Идете за бесчувственным консьержем,
Но ан консьержа в ейной ложе нет:
Он дремлет, рупора обнявши стержень.
Был страшный лев музыкою повержен.
1926
Словопрение*
Сергею Шаршуну
О часослов о час ослов о слов
Бесплатен ты бесплоден и бесплотен
Перенесли но нас не пронесло
Стал тёпел хладный адный стал холоден
Безденежный холён одеколон
Задушит он. На душу на души
Ужи вы духи вы духи блохи
Ухи клен (там рупор граммофон)
О драма эта прямо телеграмма
Программа танцев стансов про грама
Под гром громоотвод вот чадо вот паром
О дева Диогена древо мамы
Из рук ручьем нас покидает смысл
Мысль обручем катится закатиться
Что с дурачьем молиться и сердиться
Чьи вы мечи хоть медны но прямы
При мысли этой как к тебе влачиться
1925
«Неисправимый орден тихий ордер…»*
Неисправимый орден тихий ордер
Я на груди носил не выносил
Кругом рычали духи муки морды
И выбивались из последних сил
Мы встретились на небольшом бульваре
На больварке нам было бы верней
Мы встретились и мы расстались твари
Вернее кошки и коты верней
Лечу назад и позываю время
Оно спешит свой приподняв картуз
Так скачет лошадь я же ногу в стремя
Шасть дефилировать как счастья важный туз
И вновь в лесу ни весть какие вётлы
И мётлы месть иду спиною пятясь
О здравствуйте вы праведник иль мот ли
Я сам не знаю я бесследно спятил
Молчи молчи поэт не обезьянь
Ты обезьяна длинный скандалист
Ты глист ты Лист хоть не Густав но Лист
Шасть возвращаюсь во те и гуляно
«Мы молока не знаем молокане…»*
Мы молока не знаем молокане
Но канет канун не один для всех
Как мрет наш брат а как Американе
И как лошак сожрав иглу в овсе
Игру мы затеваем напеваем
Напаиваем хорошо паять
Кто не больны Тебя обуревают
Рвут разрывают доверху на ять
Такой рукой мы шевелимы мало ль
Валимы в потрясающий покой
Коль новоявлен не расслаблен кой
Убережен от жала от кинжала
Жаль иностранец неумел и страшен
Пошел пошел я от него молчу
Чу слышу я бегут агу мурашки
Но так и след как чудный плед лечу
Ну что ж Христос мне говорит Ты грит
Давно со мною не напился чаю
Я говорю так точно сухари
Мы ваше бродье он же мне на чай
Так знай Святой старшому отвечай
Январь 1925
«Дымилось небо, как лесной пожар…»*
Дымилось небо, как лесной пожар.
Откуда тучи брались, неизвестно.
И день блестел на лезвии ножа
Беспечно, безвозвратно и прелестно.
Я звал Тебя, весна слегка мычала,
Быть может, день или уже года,
Но ты молчала, пела, отвечала
И разговаривала как всегда.
Летели дни, качались и свистели,
Как бритва на промасленном ремне,
И дождики, что легкие метели,
Кружились надо мною и во мне.
Пропала ты! Ты растворилась, Белла,
В воздушной кутерьме святых ночей.
Мечта, почто пред жизнию робела –
Ужасной лампы в тысячу свечей?!
Раздваивается на углу прохожий,
Растраивается на другом углу.
В ушко мне ветер входит – как в иглу.
Он воздухом сшивает наши кожи…
Я с улицы приоткрываю дверь
И снова вижу улицу за дверью.
Была ли жизнь? Была; их было две:
Два друга, два мошенника, две пери.
Так клоун клоуна пустою палкой бьет,
Довольные своим ангажементом,
Иль гоночный автомобиль ревет
От сладкой боли под рукой спортсменки.
Но клоуны дерутся, не сердясь,
И в гонщиц влюблены автомобили.
И мы, в свое отечество рядясь,
Не франтами всегда ль пред Вами были?
1926
«На! Каждому из призраков по морде…»*
А. Гингеру
На! Каждому из призраков по морде.
По туловищу. Будут руки пусть.
Развалятся, отяжелевши, орды.
Лобзанья примут чар стеклянных уст.
Бездумно дуя голосом, падут,
Как дождь, как пепел, как пальто соседа.
Понравятся, оправятся, умрут.
Вмешаются в бессвязную беседу.
Пусть синий, пусть голубизны голяк
Их не узнает, как знакомый гордый,
Зад – сердца зад – публично заголя,
Но кал не выйдет, кал любови – твердый.
Они падут, они идут, иду.
Они родились по печаль полена.
Они в тебе, они в горбе, в аду –
Одиннадцать утерянных колена.
Париж, ноябрь 1924
«Воро́та-ворота визжат как петел…»*
Воро́та-ворота визжат как петел
Как петли возгласили петухи
Свалился сон как с папиросы пепел
Но я противен я дремлю хи! хи!
Который час каморы иль амура
Но забастовка камерных часов
Лишь кот им злостно подражает: ммурра!
Спишь и не спишь. Немало сих особ
Валюсь как скот под одеялом тая
Как сахар в кипяченом молоке
Как ток палящий на продукт Китая
Шасть мочится латунной по руке
И я храплю простой солдат в душе
Сигнув от неприступного постоя
Хозяйка повторяет букву «ше»
Зане се тише но теперь не стоит
1. XI.1924. На улице
Musique juive*
И каждый раз, и каждый раз, и каждый
Я вижу Вас и в промежутках – Вас.
В аду вода морская – жажду дважды.
Двусмысленная острота в словах.
Но ты верна, как верные часы.
Варнак, верни несбыточную кражу.
О, очеса твои иль очесы
Сбыть невозможно – нет разбить куражу.
Неосторожно я смотрю в лицо.
Ай, снег полярный не слепит так больно.
Ай, солнечный удар. У! дар. Довольно,
Разламываюсь с треском, как яйцо.
Я разливаюсь: не крутой – я жидкий.
Я развеваюсь, развиваюсь я.
И ан, собравши нежности пожитки,
Бегу, подпрыгивая и плавая.
Вы сон. Вы сон, как говорят евреи.
В ливрее я. Уж я, уж я, уж я.
Корсар Вы, полицейский комиссар. – Вишу на рее.
Я чин подчинный, шляпа в шляпе я.
1925
«Запыленные снегом поля…»*
Запыленные снегом поля
Испещряются синими маками.
В океане цветут тополя
И луна покрывается злаками.
Потому что явилась весна,
Разрушительная и страшная.
И земля откликнулась, жалостна:
«Хорошо было в сне вчерашнем».
Волны ходят по лестнице дней.
Ветром полны подземные залы.
Стало счастье льда холодней.
А железо становится алым.
Возникают вещей голоса,
Перекличка камней – как солдаты.
А немой человек – соглядатай,
Только зависть и весь в волосах.
Паровозы читают стихи,
Разлегшись на траве – на диване,
А собаки в облачной ванне
Вяло плавают, сняв сапоги.
День весенний, что твой купорос,
Разъедает привычные вещи.
И зеленою веткой пророс
Человек сквозь пиджак толстоплечий.
И не будет сему убавленья,
Избавленья бессмертью зимы,