Как снег с горы, нас не спросясь, смела:
Бежим, барашки, скачет волк-пастушка!
Ты бьешь нас, ножницами не стрижешь,
Летит руно, как кольца над окурком.
Зима. Большой безделия снежок,
Бессмыслия приятнейшая бурка.
Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.
Но глупому барану в дом не хотца.
Баран, баран, почто ты не кентавр,
Лишь верхней частью с ним имея сходство?!
Уж сторож тушит над полями свет.
Почто упорствовать, строптивый посетитель?
Но, утомясь игрой, ушел служитель.
Сплю в горном зале на столов траве.
1925
«Соутно умигано халохао…»*
Соутно умигано халохао,
Пелаохо́то хурато́ ара́н.
Незамара́н: холо́тно у, хала́тну о
Так бурида́н, дон дирисо́н ура.
Урал уро́н, каминабу́ тубу́ка.
Хулитаску́ка касаси́ вали́,
Но поразбу́кай му́кали азбу́ка
Теласмуро́ка саона́р али́.
Вапо́рис синео́р жопинео́р,
Ужопали́ка синева́на ме́йга.
Курена тро́мба, гни огни орма́,
Моросейга́ма синега́тма ге́йна.
Ра григроа́ма омари́на га́.
Рати́ра посарти́на сенео́.
Ленеоо́ роа́на панои́ра
Полимие́ра то́сма эоне́с.
Статья в медицинском журнале*
Так жизнь бежит, бесправно щуря глаз.
Так рот танцует, тихо притворяясь.
Так, претворяясь, возмущает газ.
Так полюс улетает, испаряясь.
Всеобщему примеру нищеты
Завидует еще один испанец.
Коротким пальцем хочет задавить,
Смешной гильотинировать рукой,
Увы, не зная, что совсем бесправно,
Беспечно, беззащитно и безвольно
Танцует «возмутительное счастье»,
«В альбом коллекционирует жуков».
Увы, «нэ веря» верному отмщенью,
Доподлинному отвращенью носа,
Доказанному кровообращенью,
Развязному и каждому уму.
Петя Пан*
Стеклянная жена моей души
Люблю твой непонятный быстрый голос
Я ль тя когда отшил иль заушил
Иль сверзил ниц един свинцовый волос
Безлунную мадеру шустрых дней
Я пил закусывая пальцем как индеец
Жил все бедней смешней и холодней
Смеялись Вы: «Он разве европеец»
Но желтого окна кривая пасть
Высовывала вдруг язык стеклянный
Я наклонялся с рисками упасть
И видел тя (с улыбкой деревянной)
Зелеными пальцами шевеля
Играла ты на мостовой рояле
Вокруг же как срамные кобеля
Читатели усатые стояли
И ты была тверда кругла худа
Вертлява точно мельница экрана
Ложилась спать посереди пруда
А утром встав как Ио слишком рано
Верхом вбегала на парохода
(О если бы добраться до попа
Что нас венчал – всадить как в землю пулю –
Но он на солнце с головой клопа
Показывает огненную дулю)
Слегка свистишь ты пальцы набелив
Отчаливаю я беспрекословно
Как пуля подымаюсь от земли
Но мир растет кругом клубясь условно
И снова я стою среди домов
Зеленые скелеты мне кивают
И покидая серое трюмо
Ползут бутылки яды выливая
Вращается трактирщицы душа
Трясется заводное пианино
И на меня как лезвие ножа
Ты смотришь проходя спокойно мимо
И рвется мостовая под тобой
Из-под земли деревья вылетают
Клубятся скалы с круглой головой
И за волосы феи нас хватают
Идут пираты в папиросном дыме
Ползут индейцы по верхам дерев
Но ты им головы как мягкий хлеб
Срезаешь ножницами кривыми
Бегут растенья от тебя бегом
Река хвостом виляя уползает
И даже травы под таким врагом
Обратно в землю быстро залезают
Стекают горы ко́ морю гуськом
Оно как устрица соскальзывает с брега
А из-под ног срывается с разбега
Земля и исчезает со свистком
Но далее влачится наважденье
Опять с небес спускается вода
Леса встают и без предупрежденья
Идет трамвай взметая провода
Но страшный рай невозвратимо длится
И я трясом стеклянною рукой
Беру перо готовый веселиться
И шасть зашаркал левою ногой
1926
Бардак на весу*
Владимиру Кемецкому
Таинственный пришлец не спал, подлец.
Он шаркал, шаркал тонкими ногами,
Он грязною душой в одном белье
Ломался беспредметно пред врагами.
Варфоломеевская ночь была точь-в-точь,
Точь-в-точь такой же, водною с отливом.
Спала, спала убийственная ночь,
Счастливейшая изо всех счастливых.
В тумане лунный рак метал икру,
Лил желчь и длил молчание бесплатно.
Потом, измыслив некую игру,
Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно
На сальный мир стекает свет – светает,
Уж тает ледяная ночь, уже сквозит
Другая жизнь, не мертвая, святая.
Что ночью слышит, видит Вечный Жид?
О блядь! Дневная гладь, весна ночная,
Сгинь, подлежащий сон, парящий стон,
Вращающаяся и ледяная
Игла весны, входящая в пальто.
Средь майской теплоты, где ходят льды,
Побоище невидное, а выше
Переползающие в дыму столы,
И там – на них – поэты, сняв портища.
Алло! Алло! но спит облезлый сонм,
Уже издавши образцовый стон,
Оставившие низший телефон,
Проклявшие печатный граммофон.
И голый голос тонет без воды,
Прозрачный череп стонет без беды,
Возвратный выдох молкнет на весу,
Прелестный призрак виснет на носу.
Безумно шевеля рукой-клешней
С зажатой в ней плешивою луной,
Покойник жрет проворно колбасу,
В цилиндре пляшет нагишом в лесу,
И с ним, в него впившись, волшебный рак
Трясется в такт, как образцовый фрак.
Раскачивается небес барак.
Кракк!!!!
Флаги*
Dolorosa*
На балконе плакала заря
В ярко-красном платье маскарадном,
И над нею наклонился зря
Тонкий вечер в сюртуке парадном.
А потом над кружевом решетки
Поднялась она к нему, и вдруг
Он, издав трамвайный стон короткий,
Сбросил вниз позеленевший труп.
И тогда на улицу, на площадь,
Под прозрачный бой часов с угла,
Выбежала голубая лошадь,
Синяя карета из стекла.
Громко хлопнув музыкальной дверцей,
Соскочила осень на ходу,
И, прижав рукой больное сердце,
Закричала, как кричат в аду.
А в ответ из воздуха, из мрака
Полетели сонмы белых роз,
И зима, под странным знаком рака,
Вышла в небо расточать мороз.
И, танцуя под фонарным шаром,
Опадая в тишине бездонной,
Смерть запела совершенно даром
Над лежащей на земле Мадонной.
1926–1927
Черная Мадонна*
Вадиму Андрееву
Синевёли дни, сиреневёли,
Темные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели.
Наклоняли головы святые,
Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил.
Загалдит народное гулянье
– Фонари грошовые на нитках, –
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.
И еще раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Черным пивом из вспотевших рук.
И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия, в мундирах красных,
Артиллерия – назад с парада.
И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.
И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клешем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.
Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,