Ветер встречный, прощай, прощай.
Напевая в сиренях млечных,
Буря смерти несется в рай.
1929
Романс*
Изумрудное небо сияет,
Темен город, таинственен сквер.
Саломея, душа забывает,
Как похож был твой голос на смерть.
Помню я, Ты пришла из заката
С черной чашею в тонких руках.
Вечер в пении белых акаций
Отходил за рекой в облака.
Всё казалось бесцельным и странным.
Черный рыцарь глаза закрывал.
Над болотом оркестр ресторанный
В бесконечной дали проплывал.
Спящий призрак, ведь я не умею
Разбудить Тебя – я Твой сон.
Пела, низко склонясь Саломея
Над болотной водой, в унисон.
Минет время, исчезнет вчерашний
Чернокрылый призрак земли.
Буду ждать Тебя в замке на башне,
Где звезда напевает вдали.
Золотая, иная, живая,
Неразлучна с тобою в веках…
Спи, мой рыцарь, над Ронсевалем
Так прекрасны огни в облаках.
Чтобы ты не увидел горя,
Прожил счастливо этот год,
Брошу черную чашу в море,
Отойду в сиянье болот.
На горах розовеют годы,
Все прошедшее близко к весне,
Где под яркой звездою свободы
Память спит, улыбаясь во сне.
1929
Розы Грааля*
Ольге Николаевне Гардениной
Спала вечность в розовом гробу.
А кругом всё было тихо странно.
В синюю стеклянную трубу
Ангелы трубили про судьбу
В изумрудном небе летом ранним.
В темном доме призрак спал на стуле,
На рабочий стол облокотись.
А в большом окне огни июля
Молча гасли, медленно тонули,
На огромной глубине светясь.
Высока заря над Ронсевалем,
Неподвижен вечер, кончен путь.
За стенами рыцари Грааля
Розу белую в снегу сорвали
И кого-то, улыбаясь, ждут.
Осветил закат святые своды.
Высоко на башнях спят цари.
А над ними в ясную погоду
Корабли весны идут, как годы,
С них играет музыка зари.
Колокол отбил часы разлуки.
Высоко в горах сияет осень.
Подойдет к дверям, забудет муку,
И в землей испачканную руку
Вложит розу золотой оруженосец.
Тихо скажет: лето миновало.
Повернулся золоченый шар.
Посмотри, как все возликовало!
Лишь цари прочли в закате алом,
Что вернулась к нам Твоя душа.
1929
Успение*
Софии Григорьевне Сталинской
В черном мире, где души враждебны,
Где закаты погибнуть зовут,
Тихо яблони в платье свадебном
Из предместья в поле идут.
В ярко-желтое дымное море
Легче им на заре отлететь,
Чем в пыли отцветать у дороги.
Ах, как дети хотят умереть.
Только редко над их ореолом
Раскрываются в небе глаза
И с прекрасным журчаньем веселым
Прилетает из рая гроза.
А наутро выходит приезжий
В мокрый сад погрустить в гамаке.
Видит – яблоня в белых созвездиях
Умирает на мокром песке.
И вступая в тяжелое лето,
Сестры нежно завидуют ей,
Отошедшей в закат средь рассвета
В бледно-розовом дыме ветвей.
1929
Жалость к Европе*
Марку Слониму
Европа, Европа, как медленно в трауре юном
Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.
Безногие люди, смеясь, говорят про войну,
А в парке ученый готовит снаряд на Луну.
Высокие здания яркие флаги подняли.
Удастся ли опыт? На башне мечтают часы.
А в море закатном огромными летними днями
Уходит корабль в конце дымовой полосы.
А дождик осенний летит на асфальт л иловатый,
Звенит синема, и подросток билет покупает.
А в небе дождливом таинственный гений крылатый
Вверху небоскреба о будущем счастье мечтает.
Европа, Европа, сады твои полны народу.
Читает газету Офелия в белом такси.
А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу,
Упав под колеса с улыбкою смертной тоски.
А солнце огромное клонится в желтом тумане,
Далёко-далёко в предместиях газ запылал.
Европа, Европа-корабль утопал в океане,
А в зале оркестр молитву на трубах играл.
И все вспоминали трамваи, деревья и осень.
И все опускались, грустя, в голубую пучину.
Вам страшно, скажите? – Мне страшно ль? Не очень!
Ведь я европеец! – смеялся во фраке мужчина. –
Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы.
Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом.
А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым,
И розы в магазинах вянут за толстым стеклом.
А гений на башне мечтал про грядущие годы.
Стеклянные синие здания видел вдали,
Где ангелы-люди носились на крыльях свободы,
Грустить улетали на Солнце с холодной Земли.
Там снова закаты сияли над крышами башен,
Где пели влюбленные в небо о вечной весне.
И плакали люди наутро от жалости страшной,
Прошедшие годы увидев случайно во сне.
Пустые бульвары, где дождик, упав и уставши,
Прилег под забором в холодной осенней истоме,
Где умерли мы, для себя ничего не дождавшись,
Больные рабочие слишком высокого дома.
Под белыми камнями в желтом холодном рассвете
Спокойны, как годы, как тонущий герцог во фраке,
Как старый профессор, летящий в железной ракете
К убийственным звездам и тихо поющий во мраке.
1929–1930
Дух музыки*
Над балом музыки сияли облака,
Горела зелень яркая у входа,
Там жизнь была, а в десяти шагах
Синела ночь и плыли в вечность годы.
Мы танцевали нашу жизнь под шум
Огромных труб, где рокотало время.
Смеялся пьяный, видя столько лун,
Уснувших в розах и объятых тленьем.
На зовы труб, над пропастью авгурной,
С крылами ярких флагов на плечах,
Прошли танцоры поступью бравурной,
Как блеск ракет, блуждающих в ночах.
Они смеялись, плакали, грустили,
Бросали розы к отраженьям звезд,
Таинственные книги возносили,
Вдали смолкали, перейдя за мост.
Всё исчезало, гасло, обрывалось,
А музыка кричала: «Хор вперед!»
Ломала руки в переулке жалость
И музыку убить звала народ.
Но ангелы играли безмятежно,
Их слушали трава, цветы и дети.
Кружась, танцоры целовались нежно
И просыпались на другой планете.
Казалось им – они цвели в аду,
А далеко внизу был воздух синий.
Дух музыки мечтал в ночном саду
С энигматической улыбкой соловьиной.
Там бал погас. Там был рассвет, покой.
Лишь тонкою железною рукой
Наигрывала смерть за упокой.
Вставало тихо солнце за рекой.
1930
Angelique*
Солнце гладит прозрачные льды.
Спит лицо восходящей зимы.
Солнце греет пустые цветы,
Что растут за стеной темноты.
Нежный мир пребывает во льду.
Спит с полярной звездою на лбу.
Но совсем на другой стороне
Сам себя видит отрок во сне.
На ките, на плешивой луне…
Дом любви видит призрак в стекле,
Металлических птиц в хрустале,
Пароход на зеленой скале,
Аполлона, что спит в земле…
Но поет граммофон под землей,
Дева ходит в реке ледяной,
И над крышами дворцов и дач
Пролетает футбольный мяч.
Этот мир – фиолетовый блеск,
Страшный рев отлетающих звезд,
Дикий шик опереточных див,
Возвращающийся мотив.
И проходит процессия душ
Под мечтательный уличный душ,
И у каждой печаль и вопрос,
Отрицательный адский нос.
А над ними, на хорах, в тюрьме,
Ряд иной проплывает во тьме –
Удивительных спящих лиц,
Не глядевших, не павших ниц.
Но меж ними волшебство и дождь,
Слой безумный, там адова дочь,
Отвратительный прекрасный цирк,
Где танцовщицы и мертвецы.
1926–1930
В отдалении*
Было тихо в мире, было поздно,