А потом весной забудет муки,
Возвратится листьями в лазурь.
Так и Ты во мраке неизбежном
В звездный мир взгляни и наглядись,
А потом усни и к жизни прежней
С новой силой поутру вернись.
1931
Напрасная музыка*
Вечером ярким в осеннем парке
Музыка пела: «Вернусь, вернусь».
Вечером дивно-прекрасным и кратким
Сердце не в силах забыть свою грусть.
Белое лето дождем отшумело,
Вот уж лазоревый август расцвел.
Сердце к туману привыкнуть успело,
К близости долгих метелей и зол.
Слишком прекрасно лазурное небо.
«Больно мне, больно, и я не вернусь».
Музыка тихо вздыхает без дела,
Сердце не в силах забыть свою грусть.
«В сумерках ложились золотые тени…»*
Д. Ш.
В сумерках ложились золотые тени,
Рыболов был тихо освещен.
Видели, должно быть, сны растенья.
Нищий спал, опершись о мешок.
Загорались лампы в магазинах,
И лежал на теплой мостовой
Высоты померкшей отблеск синий.
Ласточки прощались с синевой.
Скоро будем в сумерках обедать,
Слушать стекол сумрачную дробь.
Может быть, неловко напоследок
Перекрестим лоб.
Что ж, никто не знает, кто как жил.
Кто читал. Кто ждал освобожденья,
Тихо руки на груди сложил,
Превратился сам в свое виденье.
Высоко у имени Господня
Дух часов хранит его судьбу,
Звон раздастся в черной преисподней,
Утро вздрогнет в ледяном гробу.
Медленно спадает вечер. Ниже небо.
Дым блестит. В сиянье паровоз
В холоде отчетливо кричит.
Кто там в поле?
Поздней осенью темнеет рано.
Загораются на станции огни.
Ничего не видно за туманом,
Запотели стекла. Мы одни.
«Всматриваясь в гибель летних дней…»*
Всматриваясь в гибель летних дней,
В пыльный, яркий мир, лишенный счастья,
Гамлет-солнце в царствие теней
Тихо сходит, утомясь от власти.
Меж деревьев яркий газ горит,
Там вдали на желтом, пыльном шаре тленном
Еле слышный голос говорит
О высоком, странном и священном.
Солнечный герой, создавший мир,
Слушай бездну, вот твоя награда.
Проклят будь, смутивший лоно тьмы
Архитектор солнечного ада.
«Как ты смел», – былинка говорит,
«Как Ты мог, – волна шумит из мрака, –
Нас вдали от сада Гесперид
Вызвать быть для гибели и мрака».
«На желтом небе аккуратной тушью…»
На желтом небе аккуратной тушью
Рукой холодной нарисован город.
Иди в дожде. Молчи и слушай души,
Но не утешишься и не обманешь голод.
Душа темна, как зимняя вода,
Что отражает всё, всегда пустая.
Она в ручье стекает навсегда,
В огнях рекламы сумрачно блистает.
Как смеешь Ты меня не уважать?
Я сух – Ты говоришь, я бел – прекрасно!
Так знай: так сух платок, от слез отжат,
И бел, от прачки возвратясь напрасно.
Я научился говорить «всегда»,
И «никогда», и «некогда». Я вижу,
Как подымается по лестнице судьба,
Толчется малость и стекает ниже.
Не верю я себе, Тебе, но знаю,
Но вижу, как бесправны я и Ты
И как река сползает ледяная,
Неся с собою камни с высоты.
Как бесконечно беззащитен вечер,
Когда клубится в нем туманный стих.
И как пальто, надетое на плечи,
Тебя покой декабрьский настиг.
«Вечер сияет. Прошли дожди…»*
Вечер сияет. Прошли дожди.
Голос мечтает… Молчи и жди.
Над миром пены шутит стихами
И постепенно, устав, стихает.
Черная птица! Полно носиться,
Уж поздний вечер, а дом далече.
Темнеют своды. Последний луч
Ложится в воду, из темных туч.
Певец Мореллы! бойся воды,
Скользит в ней белый венец луны.
Ты не заметишь, как упадешь,
Невесту встретишь, царевну-ложь.
К земле стекает астральный свет.
Грустит: не знаю, вернусь иль нет.
Лежит в могиле Каменный Гость,
Поет Вергилий, цветет погост,
Над степью мчится мгновенный век.
Осока снится сиянью рек.
Трава ложится, клонясь внезапно.
Высоко птица летит на запад.
Цветок мечтает. Молчат гробы.
Никто не знает своей судьбы.
Август 1931
«Дали спали. Без сандалий…»*
Дали спали. Без сандалий
Крался нищий в вечный город.
В башнях матери рыдали,
Часового жалил холод.
В храмах на ночь запирали
Отражения планет.
Руки жесткие стирали
Лица дивные монет.
Чу! вдали сверчок стрекочет
У подземных берегов.
Там Христос купался ночью
В море, полном рыбаков.
И душа легионера,
Поднимаясь к высотам,
Миро льющую Венеру
Видела – к Его ногам.
Тихо бронзовые волки
Смотрят пристально на звезды,
В караульном помещенье
Угли тлеют в камельке.
А в огромном отдаленье
К Вифлеему, втихомолку,
Поднимается на воздух
Утро в розовом венке.
Флаги спускаются*
Над радами серых саркофагов,
Где уже горел огонь слепой,
Под дождем промокший ангел флагов
Продолжал склоняться над толпой.
Улица блестит, огни горят, а выше
Ранний мрак смешался с дымом труб.
Человек под тонкой черной крышей
Медленно идет во тьме к утру.
Дождь летит у фонарей трамвая
Тонкою прозрачною стеной,
Из витрины дева восковая
Дико смотрит в холод неземной.
Всё темно, спокойно и жестоко.
Высоко на небе в яркой ризе
Ты сиял – теперь сойди с флагштока,
Возвратись к обыкновенной жизни.
Спи. Забудь. Всё было так прекрасно.
Скоро, скоро над Твоим ночлегом
Новый ангел сине-бело-красный
Радостно взлетит к лазури неба.
Потому что вечный праздник длится,
Тают птицы, трубы отлетают,
Гаснет время. Снова утро снится
И про адский пламень воск мечтает.
Солнце всходит золотым штандартом.
Гибнут мысли. Небо розовеет.
Гаснет вечер. Солнце рвется в завтра,
И таить рассвета ночь не смеет.
Что ж, пади. Ты озарял темницу,
Ты сиял, приняв лазурный ужас.
Спи. Усни. Любовь нам только снится.
Ты, как счастье, никому не нужен.
1931
«Зимний просек тих и полон снега…»*
Зимний просек тих и полон снега,
В темноте шумит пустой трамвай.
Вороны летят, ища ночлега.
Со скамьи не хочется вставать.
Парк велик, до города далёко,
Цепенеет сердце, снег синеет.
Что Ты, друг мой, иль Тебе так плохо,
Что домой вернуться Ты не смеешь?
Нет, мне просто хорошо и глухо.
Как темно сейчас среди дерев.
Дальний грай доносится до слуха,
Гаснет свет, за лесом догорев.
Кто там ходит позднею порою?
Дева-память, спи, свидетель мой.
Кто поет во мраке со звездою,
Что Христос рождается зимой?
В нищете, в хлеву, покрытом снегом,
Вол и ослик выдыхают пар.
Кто кричит над снеговым ночлегом?
Это память мне мешает спать.
Спит Иосиф, в темноте белея.
Пролетает поезд над пещерой.
Над недвижной снеговой аллеей
Пастухи встают в тумане сером.
Глубоко в снегу не надо друга.
Далеко от жизни и обид.
Встанет месяц в середину круга,
Белый лес недвижно озарит.
Ярко, ярко средь узорных веток
Синие лучи зажгут снега.
Будет утро медлить. До рассвета
Всё сравняет белая пурга.
Скоро утро, шепчет Магдалина
Гостю ночи, отстраняя полог.
Ветви пыльных пальм Иерусалима
Сквозь дремоту ждут петуший голос.
1931–1933