Расцветут, как джунгли, слова.
Эти земли теперь покрыты
Покрывалом печальных снегов.
На моих островах неоткрытых
Уж возводят дворцы богов.
Этот город, вчера еще чумный,
Провожать меня выйдет, чугунного,
И потонет в дали годов.
Не найдет меня осень другая.
Так приходит, годами шагая,
Весна для души садов.
Константинополь*
Я слышу голоса на перевалах гор,
И в городах, и в шахтах, и на море –
О чем-то гибельном, о голоде, о море,
Чей шаг, через века приблизившийся, скор.
И в них один томительный укор –
Всем тем, что в улицы заплетены узоре,
О неизвестности того, что грянет вскоре,
К чему колосс земли уж протянул багор.
Но, чтобы все в собор небес сошлись
На службу патриарха-катаклизма
Прославить голосом евангелье конца,
Должны народы петь на языке Отца.
О, если для сего – сквозь наше сердце-призму –
Огнем всех языков его лучи зажглись!
Когда проходишь по Галатскому мосту
Над чудесами Золотого Рога,
То сердце ждет за красотой порога
Увидеть воплощенную мечту.
А там, на площади, двуликие растут
Трамвайные часы, и стекла магазинов
Рисуют пиджаки, что исчезают мимо
И чьи глаза сплетаются и ждут.
Но чьи глаза, всё ж ищущие, ищут,
Для тех оборванный и голосящий нищий
Вновь воскресит утерянный Восток.
А крик на улице, излом одежды модной,
А город, вечером забитый и холодный,
Всё тех же грез разоблачит поток.
Я знаю яркий деревенский Трапезунд,
Анатолийские другие города,
Но ни в каком порту так не ярка вода,
Не полон красок и цветов диапазон
И так мечетей не узорен горизонт,
Как в городе, где прошлые года,
Исчезнувши в иных кварталах навсегда,
На небе выцвели, как благодатный зонт,
От слишком яркого промышленного солнца,
И вот – решеток изумительная бронза
В плетенье четком металлических цветов
Открыла нежности читающего ока
О тех, кто жили здесь красиво и жестоко, –
Тяжелый перелет из времени пластов.
На окнах странный сад из сахарного хлеба –
То белых чашек разрисованы ряды,
А над каймою ассирийской бороды
Глаза у лавочника, как осколки неба.
А вечером над тусклыми огнями
Здесь собирается погаснувшими днями
Не покупающая ничего толпа,
И, сдвинув фески с выпуклого лба,
Хамалы спорят оживленно и серьезно
О том, что радостно, как и о том, что грозно.
А через мост накрашенные лица
Проходят в улицы блестящем карнавале,
А город с криком автовозов веселится
В многоэтажном электрическом провале.
Но презирающему времени полет
Народу сердце предпочтенье отдает.
Кричат охрипло продавцы,
И буйволы проходят в бусах,
На сене тыквы и арбузы
И мыла на лотках дворцы.
Открыты лавочек ларцы –
Заокеанская пшеница,
Консервы, яркие, как Ницца,
И люди, пестрые, как в цирке.
И Турция жива, как прежде,
В смешной промышленной одежде,
Но в волнах уличного гула
Окончилась греза Стамбула.
К иным Богам склонить колени
Пашей исчезло поколенье.
Бегут, курясь, по Золотому Рогу
Трамваи миньятюрных пароходов,
В лазури удивительной погоды
Чертят узорно маслянистую дорогу.
Старинные суда с лицом, подобным року,
Глядат орудьями из круглых куполов,
А радом – в лодочке застывший рыболов
И ветхий мост раскинулся широко.
Сегодня пятница. На тысячах магон,
Как маковое, поле красных флагов.
Но всё равно в котлах потух огонь,
И сотни кораблей не бросят в море лагов.
И знают все по сценам новых действий –
По декорациям: уж нет адмиралтейства.
Я помню яркие турецкие лавчонки,
Где свой товар гостеприимнейший народ –
На чём заметен труд изысканный и тонкий –
С открытою стеной на площадь продает.
И стружечный узор из-под резца поет,
Когда смычок токарного станка
Прошел над мундштуком, чья выдумка тонка
И где янтарный шар отметил острие.
Я был в аду сталелитейных фабрик
И в мастерских стеклянных бус на Капри –
Поэзии труда разыскивал мечту, –
Но сбруи в бусах и на мраморе рассказы,
Мангалы бедняков, как золотые вазы, –
Вы школа, где народ проходит красоту.
Нет ничего символистичней пустырей,
Мощеных улиц, чистых и покатых,
Где в рамах окон даль набросана, богата
Кусками моря и судами батарей.
Я становлюсь спокойней и старей,
Когда на башенках бескрыших минаретов
Слежу, как солнца равнодушная карета
У горизонта движется скорей.
Пороги – пасть заброшенной цистерны,
Фонтаны без воды, садов убогий терний
И мрамора побитый релиеф
Вам говорят, что здесь тоскуют долу.
Цените времени прозрачную гондолу.
Смотрите: будущего беспощаден лев.
Рокочущие кабаки
От электричества красок,
От диких лиц и ярких масок
Потусторонни и дики.
Под пианино моряки
Орут бессмысленные песни,
А улица от лунной плесени
Перекосила чердаки.
Еще во сне кривом и гулком,
Хрипя, блюет по переулкам
Осмеянная беднота,
А для меня, для них тоскующем,
О ельнике весной кукующем,
Луны позорна нагота.
Сейчас здесь сердце умирающей культуры,
Кричат газетчики турецкие газеты,
А там, над фесками щеголеватых турок,
Висят на небе минареты Баязета.
А на краю – поэзия ворот,
Парламент, в небо кампанилой обращенный,
Таинственный дворец за площадью мощеной
Собой являет государственный народ.
Но вот закат. О, это гений Турции,
Балконы башенек, как желтые настурции,
Вплетает в вечера из облаков корону.
Но из окон дворца вдруг ласковое небо
О смерти скажет, обескрышившей нелепо
И чьей рукой здесь каждый камень тронут.
Ольге Гардениной
Горят немеркнущим сияньем
Далекие небес окраины.
Нет столько синих рек слияния
Ни в Генуе, ни на Украине.
Землей у Господа украдена
Монета солнечного золота.
Даль кораблями разукрашена,
И небо вечером расколото.
На соловьиной окарине
Играет ночь в тени балкона,
Как странной рыбы плавник синий,
Белеет лунная магона.
И жаль узнать, что здесь покой,
А всё-таки тоска тоской.
Средь праздничных бортов буксиров и причалов
Живет, как луг, зеленая вода,
А солнца ярко-золотая борода
На бирюзе то искрится, то прячется.
Кефали на лотках узорные стада
На складах – и сосны оранжевые доски.
А турок ленточками стружит на суда
Топориком двухсаженные весла.
Торчат, качаясь, из шагающей корзины
Хвост и пила китоподобной рыбы.
А рядом грузовик раскашлялся до хрипа
Среди витрин инструментальных магазинов.
А труд, мое благословляя горе,
Вам говорит для глетчеров и моря:
У тех, кто не прошли дорогами усилья,
Здоровья на душе не развернутся крылья.
По вечерам над площадью Таксима
Белеют ролики, как птицы на столбах,
И праздной улицы нарядная толпа
Не слышала совсем про пулемет Максима.
А утром будет свод над черепицей синий,
И простоит, звеня, раскрашенный трамвай,
И снова вечера, и снова неба край,
Как на лотках у турок апельсины.
Лишь ночи балахон запутается в крышах
И побелеет в электричестве асфальт;
О рельсы молотков растрескивая альт,
Придут рабочие, как уличные мыши.
Быть может, завтра, только минет сон,
Забьется сердце с пулеметом в унисон.
Прощай, февраль, я не дождусь, как летом
Здесь зацветут глицинии мосты,
А я вне города печали и мечты
Останусь, как и был, и у тебя поэтом.
Благодарю тебя, где огневым полетом
Моя весна открылась на панели.
Теперь мою любовь уж не измерить лотом
Девичьих глаз, что в полутьме блестели.
Но твой тяжелый, исступленный образ,
В одеждах горя и с глазами кобры,
Распял мою вчерашнюю любовь.
О, город городов, безумием корящий,
Корабль души тебе дарю горящий, –
Меня, каким я был, ты не увидишь вновь.