Том 1. Стихотворения — страница 65 из 88

Как молоко сбегает навсегда.

Не верю я Тебе, себе, но знаю,

Но вижу, как непрочны я и Ты

И как река сползает ледяная,

Неся с собою души с высоты.

Как бесконечно трогателен вечер,

Когда клубится в нем неяркий стих,

И, как пальто, надетое на плечи,

Тебя покой убийственный настиг.

1925

Ночлег*

Ах, чаянье живет, но мало веры.

Есть нежность, но немыслима любовь.

Садятся птицы на деревья сквера

И скоро улетают в небо вновь.

Вода реки похожа на морскую,

Душа людей – на ветер или сад,

Но не покроет улиц, негодуя,

И не развеет тучи или град.

Мечты вздымают голову, как парус,

Но море наше – ох как далеко!

Мне умереть? Но если медлит старость,

Живу, во смерть безудержно влеком.

Так, всюду видя на земле препоны,

А в небе стражу, что не побороть,

Я покрываюсь облаков попоной

И спать ложусь, как кобель у ворот.

«Как замутняет воду молоко…»*

Как замутняет воду молоко,

Печаль любви тотчас же изменяет.

Как мы ушли с тобою далеко

От тех часов, когда не изменяют.

Туман растекся в воздухе пустом,

Бессилен гнев, как отсыревший порох,

Мы это море переплыли скоро,

Душа лежит на гравии пластом.

Приехал к великанам Гулливер,

И вот пред ним огромный вечер вырос,

Непобедимый и немой, как сырость,

Печальный, как закрытый на ночь сквер.

И вновь луна, как неживой пастух,

Пасет стада над побежденным миром.

И я иду, судьбой отпущен с миром,

Ее оставив на своем посту.

1925

«Фонарь прохожему мигнул…»*

Фонарь прохожему мигнул

Как закадычный друг

Но слишком яркий луч лягнул

В лицо ударив вдруг

Упал прохожий как солдат

С стрелой луча в груди

Ее не вытащить назад

Он мертв хоть невредим

Так прикоснулась Ты перстом

Слегка ко лбу зимы

И пал стоящий над постом

Солдат слуга Фомы

Ты невидимо подошла

Как серый снег сухой

И виселицы обняла

Пеньковою рукой

1925

«Садится дева на весы…»*

Садится дева на весы

Свой задний вес узнать желая

И сходит человек в часы

Из вечности то есть из рая

1925

Авиатор*

От счетоводства пятен много,

Пятнист безмерно счетовод,

Душа же вьется, как минога,

Несется, как водопровод.

Она играет на ковре,

В садах, как на клавиатуре,

Она гуляет на горе,

Не расположена к халтуре,

Иль в слишком синей синеве

Она вздыхает, издыхает,

Проспясь, идет на голове

И с лестницы друзей порхает.

Так жизнь ее слегка трудна,

Слегка прекрасна – и довольно.

Смотри, она идет одна

По крыше – ей легко и больно.

Как вертел, нож-громоотвод

Ее пронзил, она кружится,

Указывая: север вот –

Восток, а нам на юг разжиться.

Бесшумно рукавами бьет

Живой геликоптер-пропеллер.

Качнулся дом на огород

Навстречу к моему веселью.

Я осязаю облака,

Они мокры и непрозрачны,

Как чай, где мало молока,

Как сон иль человек невзрачный.

Но вдруг – хрустальный звон и треск,

Пропеллер лопнул как попало:

В него, летя наперерез,

Земная стрекоза попала.

1925–1926

«Закончено отмщение; лови!..»*

навылет на бегу

В. Кемецкий

Закончено отмщение; лови!

Клочки летящие последних дней и ложных

Но белых белых белых,

Белых белых белых; белых! Плеч любви

Не забывают (это невозможно)

Стекает ниц холеный бок лекала

Сползает жизнь наперекор навзрыд

Покрыта мягким белым лунным калом

Она во сне невнятно говорит

Не возвращайтесь и не отвращайтесь

Сколзя по крышам падая слегка

Слегка бодая головой прощайтесь

Как лошадь-муза [нрзб.] старика

В возвращающемся голосе в ответе

Рождется угроза роза «у»

Доподлинно одна на ярком свете

Она несет на лепестках луну

Отравленное молоко несет сиренью

Шикарной ленью полон рот (воды)

Сгибает медленно пловец твои колени

Как белый лист бумаги навсегда.

Париж, 1926

Покушение с негодными средствами*

Ж. К.

Распускаются розы тумана

Голубые цветы на холме

И как дымы костров Авраама

Всходит фабрик дыханье к зиме

Спит бульвар под оранжевым светом

Розоватое солнце зашло

Сердце зло обожженное летом

Утонувшее счастье нашло

Стынет воздух и медленно меркнет

Уж скользят ветровые ужи

На стене католической церкви

Курят трубки святые мужи

В этот час белый город точеный

Покидает мадонна одна

Слышен голос трубы золоченой

Из мотора где едет она

Сквозь туман молодому Розини

Машет ангел сердец молодых

Подхожу: в голубом лимузине

Вижу даму в мехах голубых

Но прозрачно запели цилиндры

Шины с рокотом взяли разбег

И с мадонной как мертвый Макс Линдер

Полетел молодой человек

А кругом возмущались стихии

И лиловая пери гроза

Низвергала потоки лихие

Мы качались как стрекоза

Сон шофера хлестал по лицу и

Заметал бездорожье небес

(А на месяце синем гарцуя

Отдавал приказания бес)

Зеленели волшебные воды

Где айсберги стоят, короли

Океанские сны пароходы

Все в огнях, погружались вдали

Из воды возникали вулканы

Извергая малиновый дым

Алюминиевые великаны

Дирижабли ложились на льды

Буря звезды носила в тумане

Что звенели как колокол губ

И спешили с кладбищ меломаны

Труп актера и женщины труп

Петухи хохотали из мрака

Голоса утопающих дев

Прокаженные с крыши барака

Ядовитые руки воздев

И мадонна кричала от страха

Но напрасно: мы валимся, мы

Головой ударяем о плаху

О асфальтные стены тюрьмы

Мы в гробах одиночных и точных

Где бесцельно воркует дыханье

Мы в рубашках смирительных ночью

Перестукиваемся стихами

Париж, 1926

Дадафония*

Зеленое синело сон немел

Дымила сонная нога на небосклоне

И по лицу ходил хрустящий мел

Как молоко, что пляшет на колонне

Как набожно жена спала внизу

Вверху сидела в золотом жилете

Пила лозу что бродит по возу

Изнемогала в обществе скелета

Беспомощно но мощно о мощна

Таинственная мышь в стеклянной чашке

Как шахмат неприступная грешна

Сомнительна как опера-ромашка

Журчи чулан освобождай бездумье

Большое полнолунье ублажай

Немотствуй как Данунцио в Фиуме

Ложись и спи на лезвии ножа

Ржа тихо, нежно ржа, прекрасно ржа.

Париж, март 1926

Télégraphie sans fil*

В восхитительном голосе с Марса,

В отвратительном сне наяву

Рассекалась зеленая вакса,

Разносила на пальцах молву.

Первый, первый, первейший из первых –

Тише пела (так шмыгает мышь).

Так летает священная гейша,

Накреняя прозрачный камыш.

Так над озером прыгает птица

Вверх и вниз, не умея присесть,

Так танцует над домом зверинца,

Где пустая гостиная есть.

Издается, фигляру сдается,

Что она под шумок умерла,

Погрузилась в чернила колодца

Раскаленная света игла.

В лед вошла и потухла, оставшись

Черной черточкой вялой строки,

На веленевый полюс упавши,

Где кочуют пингвины-стихи.