<1913>
Тразименское озеро
Зеленое, все в пенистых буграх,
Как горсть воды, из океана взятой,
Но пригоршней гиганта чуть разжатой,
Оно томится в плоских берегах.
Не блещет плуг на мокрых бороздах,
И медлен буйвол, грузный и рогатый,
Здесь темной думой удручен вожатый,
Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах.
Лишь иногда, наскучивши покоем,
С кипеньем, гулом, гиканьем и воем
Оно своих не хочет берегов,
Как будто вновь под ратью Ганнибала
Вздохнули скалы, слышен визг шакала
И трубный голос бешеных слонов.
<1913>
На палатине
Измучен огненной жарой,
Я лег за камнем на горе,
И солнце плыло надо мной,
И небо стало в серебре.
Цветы склонялись с высоты
На мрамор брошенной плиты,
Дышали нежно, и была
Плита горячая бела.
И ящер средь зеленых трав,
Как странный и большой цветок,
К лазури голову подняв,
Смотрел и двинуться не мог.
Ах, если б умер я в тот миг,
Нетвердо знаю, я б проник
К богам, в Элизиум святой,
И пил бы нектар золотой.
А рай оставил бы для тех,
Кто помнит ночь и верит в трех,
Кто тайно каждому стеблю
Не говорит свое «люблю».
<1913>
«Скоро полночь, свеча догорела…»
Скоро полночь, свеча догорела.
О, заснуть бы, заснуть поскорей,
Но смиряйся, проклятое тело,
Перед волей железной моей.
Как? Ты вновь прибегаешь к обману,
Притворяешься тихим; но лишь
Я забудусь: «Работать не стану,
Не хочу, не могу», — говоришь…
«Подожди, вот засну, и наутро,
Чуть последняя канет звезда,
Буду снова могуче и мудро,
Как тогда, как в былые года…»
Полно. Греза, бесстыдная сводня,
Задурманит тебя до утра,
И ты скажешь, лениво зевая,
Кулаками глаза протирая:
«Я не буду работать сегодня,
Надо было работать вчера».
<1913>
«Когда вступила в спальню Дездемона…»
Когда вступила в спальню Дездемона,
Там было тихо, тихо и темно,
Лишь месяц любопытный к ней в окно
Заглядывал с ночного небосклона.
И черный мавр со взорами дракона,
Весь вечер пивший красное вино,
К ней подошел, — он ждал ее давно, —
Он не услышит девичьего стона.
Напрасно с безысходною тоской
Она ловила тонкою рукой
Его стальные руки… было поздно.
И, задыхаясь, думала она:
«О, верно, в день, когда шумит война,
Такой же он загадочный и грозный!»
<1913>
«Мое прекрасное убежище…»
Мое прекрасное убежище —
Мир звуков, линий и цветов,
Куда не входит ветер режущий
Из недостроенных миров.
Цветок сорву ли — буйным пением
Наполнил душу он, дразня,
Чаруя светлым откровением,
Что жизнь кипит и вне меня.
Но так же дорог мне искусственный
Взлелеянный мечтою цвет:
Он мозг дурманит жаждой чувственной
Того, чего на свете нет.
Иду в пространстве и во времени,
И вслед за мной мой сын идет
Среди трудящегося племени
Ветров, и пламеней, и вод.
И я приму — о да, не дрогну я! —
Как поцелуй иль как цветок,
С таким же удивленьем огненным
Последний гибельный толчок.
<1913>
«Этот город воды, колоннад и мостов…»
Этот город воды, колоннад и мостов,
Верно, снился тому, кто, сжимая виски,
Упоительный опиум странных стихов,
Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.
В освещенных витринах горят зеркала,
Но по улицам крадется тихая темь,
А колонна крылатого льва подняла,
И гиганты на башне ударили семь.
На соборе прохожий еще различит
Византийских мозаик торжественный блеск
И услышит, как с темной лагуны звучит
Возвращаемый медленно волнами плеск.
<1913?>
«Долго молили о танце мы вас, но молили напрасно…»
Долго молили о танце мы вас, но молили напрасно,
Вы улыбнулись рассеянно и отказали бесстрастно.
Любит высокое небо и древние звезды поэт,
Часто он пишет баллады, но редко ходит в балет.
Грустно пошел я домой, чтоб смотреть в глаза тишине,
Ритмы движений небывших звенели и пели во мне.
Только так сладко знакомая вдруг расцвела тишина,
Словно приблизилась тайно иль стала солнцем луна;
Ангельской арфы струна порвалась, и мне слышится звук;
Вижу два белые стебля высоко закинутых рук,
Губы ночные, подобные бархатным красным цветам…
Значит, танцуете все-таки вы, отказавшая нам!
В синей тунике из неба ночного затянутый стан
Вдруг разрывает стремительно залитый светом туман,
Быстро змеистые молнии легкая чертит нога. —
Видит, наверно, такие виденья блаженный Дега,
Если за горькое счастье и сладкую муку свою
Принят он в сине-хрустальном высоком Господнем раю.
…Утром проснулся, и утро вставало в тот день лучезарно,
Был ли я счастлив? Но сердце томилось тоской благодарной.
<1914>
«Пролетела стрела…»
Пролетела стрела
Голубого Эрота,
И любовь умерла,
И настала дремота.
В сердце легкая дрожь
Золотого похмелья,
Золотого, как рожь,
Как ее ожерелье.
Снова лес и поля
Мне открылись, как в детстве,
И запутался я
В этом милом наследстве.
Легкий шорох шагов,
И на белой тропинке
Грузных майских жуков
Изумрудные спинки.
Но в душе у меня
Затаилась тревога.
Вот прольется, звеня,
Зов военного рога.
Зорко смотрит Эрот,
Он не бросил колчана…
И пылающий рот
Багровеет, как рана.
<1914>
Сестре милосердия
Нет, не думайте, дорогая,
О сплетенья мышц и костей,
О святой работе, о долге…
Это сказки для детей.
Под попреки санитаров
И томительный бой часов
Сам собой поправится воин,
Если дух его здоров.
И вы верьте в здоровье духа,
В молньеносный его полет,
Он от Вильмы до самой Вены
Неуклонно нас доведет.
О подругах в серьгах и кольцах,
Обольстительных вдвойне
От духов и притираний,
Вспоминаем мы на войне.
И мечтаем мы о подругах,
Что проходят сквозь нашу тьму
С пляской, музыкой и пеньем
Золотой дорогой муз.
Говорили об англичанке,
Песней славшей мужчин на бой
И поцеловавшей воина
Пред восторженной толпой.
Эта девушка с открытой сцены,
Нарумянена, одета в шелк,
Лучше всех сестер милосердия
Поняла свой юный долг.
И мечтаю я, чтоб сказали
О России, стране равнин:
— Вот страна прекраснейших женщин
И отважнейших мужчин.
<1914>
Ответ сестры милосердия
…Омочу бебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые его раны на жестоцем теле.
Я не верю, не верю, милый,
В то, что вы обещали мне.
Это значит — вы не видали
До сих пор меня во сне.
И не знаете, что от боли
Потемнели мои глаза.
Не понять вам на бранном поле,
Как бывает горька слеза.
Нас рождали для муки крестной,
Как для светлого счастья вас,
Каждый день, что для вас воскресный, —
То день страдания для нас.
Солнечное утро битвы,
Зов трубы военной — вам,
Но покинутые могилы
Навещать годами нам.
Так позвольте теми руками,
Что любили вы целовать,
Перевязывать ваши раны,
Воспаленный лоб освежать.
То же делает и ветер,
То же делает и вода,
И не скажет им: «Не надо» —
Одинокий раненый тогда.
А когда с победой славной
Вы вернетесь из чуждых сторон,
То бебрян рукав Ярославны
Будет реять среди знамен.
<1914>
Новорожденному
С. Л<озжскому>
Вот голос, томительно звонок…
Зовет меня голос войны,
Но я рад, что еще ребенок
Глотнул воздушной волны.
Он будет ходить по дорогам
И будет читать стихи,