Что есть Индия — чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые, —
Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели,
О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем — только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла
Все, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир — как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
И, таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
<1917>
Новая встреча
На путях зеленых и земных
Горько счастлив темной я судьбою.
А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,
Тайно наклоняясь надо мною.
Ты была безумием моим
Или дивной мудростью моею,
Так когда-то грозный серафим
Говорил тоскующему змею:
«Тьмы тысячелетий протекут,
И ты будешь биться в клетке тесной,
Прежде чем настанет Страшный суд,
Сын придет и Дух придет Небесный.
Это выше нас, и лишь когда
Протекут назначенные сроки,
Утренняя, грешная звезда,
Ты придешь к нам, брат печальноокий.
Нежный брат мой, вновь крылатый брат,
Бывший то властителем, то нищим,
За стенами рая новый сад,
Лучший сад с тобою мы отыщем.
Там, где плещет сладкая вода,
Вновь соединим мы наши руки,
Утренняя, милая звезда,
Мы не вспомним о былой разлуке».
<1917>
Отрывок из пьесы
Так вот платаны, пальмы, темный грот,
Которые я так любил когда-то,
Да и теперь люблю… Но место дам
Рукам, вперед протянутым, как ветви,
И розовым девическим стопам,
Губам, рожденным для святых приветствий.
Я нужен был, чтоб ведала она,
Какое в ней благословенье миру,
И подвиг мой я совершил сполна
И тяжкую слагаю с плеч порфиру.
Я вольной смертью ныне искуплю
Мое слепительное дерзновенье,
С которым я посмел сказать «люблю»
Прекраснейшему из всего творенья.
<1917?>
Хокку
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца.
Зачем Колумб Америку открыл?!
<1917>
Пропавший день
Всю ночь говорил я с ночью,
Когда ж наконец я лег,
Уж хоры гремели птичьи,
Уж был золотым восток.
Проснулся, когда был вечер,
Вставал над рекой туман,
Дул теплый томящий ветер
Из юго-восточных стран.
И стало мне вдруг так больно,
Так жалко мне стало дня,
Своею дорогой вольной
Прошедшего без меня.
Куда мне теперь из дома?
Я сяду перед окном
И буду грустить и думать
О радости, певшей днем.
<1917?>
Предупрежденье
Мне отраднее всего
Видеть взор твой светлый,
Мне приятнее всего
Говорить с тобою.
И, однако, мы должны
Кончить наши встречи,
Чтоб не ведали о них
Глупые соседи.
Не о доброй славе я
О своей забочусь,
А без доброй славы ты
Милой не захочешь.
<1917?>
Гончарова и Ларионов
Восток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.
В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.
Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.
От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия?
Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?
Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы!
Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.
В персидских, милых миньятюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых,
Восток и нежный и блестящий.
<1917>
Два Адама
Мне странно сочетанье слов — «я сам»,
Есть внешний, есть и внутренний Адам.
Стихи слагая о любви нездешней,
За женщиной ухаживает внешний.
А внутренний, как враг, следит за ним,
Унылой злобою всегда томим.
И если внешний хитрыми речами,
Улыбкой нежной, нежными очами
Сумеет женщину приворожить,
То внутренний кричит: «Тому не быть!
Не знаешь разве ты, как небо сине,
Как веселы широкие пустыни
И что другая, дивно полюбя,
На ангельских тропинках ждет тебя?»
Но если внешнего напрасны речи
И женщина с ним избегает встречи,
Не хочет ни стихов его, ни глаз —
В безумьи внутренний: «Ведь в первый раз
Мы повстречали ту, что нас обоих
В небесных приютила бы покоях.
Ах ты ворона!» Так среди равнин
Бредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.
<1917?>
«Я, что мог быть лучшей из поэм…»
Я, что мог быть лучшей из поэм,
Звонкой скрипкой или розой белою,
В этом мире сделался ничем,
Вот живу и ничего не делаю.
Часто больно мне и трудно мне,
Только даже боль моя какая-то,
Не ездок на огненном коне,
А томленье и пустая маята.
Ничего я в жизни не пойму,
Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится,
Было хуже Богу моему,
И больнее было Богородице».
<1917?>
Ангел боли
Праведны пути твои, царица,
По которым ты ведешь меня,
Только сердце бьется, словно птица,
Страшно мне от синего огня.
С той поры, как я еще ребенком,
Стоя в церкви, сладко трепетал
Перед профилем девичьим, тонким,
Пел псалмы, молился и мечтал,
И до сей поры, когда во храме
Всемогущей памяти моей
Светят освященными свечами
Столько губ манящих и очей,
Не знавал я ни такого гнета,
Ни такого сладкого огня,
Словно обо мне ты знаешь что-то,
Что навек сокрыто от меня.
Ты пришла ко мне, как ангел боли,
В блеске необорной красоты,
Ты дала неволю слаще воли,
Смертной скорбью истомила… ты
Рассказала о своей печали,
Подарила белую сирень,
И за то стихи мои звучали,
Пели о тебе и ночь и день.
Пусть же сердце бьется, словно птица,
Пусть уж смерть ко мне нисходит…
Ах, Сохрани меня, моя царица,
В ослепительных таких цепях.
<1917 или 1917?>
Песенка
Ты одна благоухаешь,
Ты одна;
Ты проходишь и сияешь,
Как луна.
Вещь, которой ты коснулась,
Вдруг свята,
В ней таинственно проснулась
Красота.
Неужель не бросит каждый
Всех забот,
За тобой со сладкой жаждой
Не пойдет?
В небо, чистое, как горе,
Глаз твоих,
В пену сказочного моря
Рук твоих?
Много женщин есть на свете
И мужчин,
Но пришел к заветной мете
Я один.
<1917 или 1918?>
Купанье
Зеленая вода дрожит легко,
Трава зеленая по склонам,
И молодая девушка в трико
Купальном, ласковом, зеленом;
И в черном я. Так черен только грех,
Зачатый полночью бессонной,