КОРОЛЬ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Приговорен?
Увы!
Так. Но в монаршей воле
Помиловать. У нас Людовик на престоле!
Не плачьте. Снизойдет и не к такой вине
Сын Генриха...
Кому служил я на войне.
Да. Мы его отцу немало послужили!
Немало панцирей железных износили,
А не шелков. Теперь вас, старый друг, молю:
Вы лишь Ventre-Saint Gris[78] скажите королю, —
И Ришелье тогда ни с чем, наверно, будет.
Покамест спрячьтесь тут.
Сюда король прибудет.
К тому же, милый мой, печальный ваш наряд
Покажется иным, пожалуй, смешноват.
Над трауром шутить!
Фатишки!.. Кум любезный,
Побудьте здесь пока. А я, чтоб быть полезным
Вам, против Ришелье настрою короля,
Вас, топнув, вызову. Как нравится моя
Затея вам?
Спасибо.
На два слова!
Что делает король?
Уединился снова
С тем, в черном, государь.
Я верно угадал:
Он смертный приговор кому-то подписал.
Мужайтесь!
А пока глядите восхищенно:
Сам Приматиччо[79] здесь писал цветы плафона.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Сударыня, нельзя!
Прошу вас!
Входа нет.
Здесь против женщины блеснул бы пистолет,
Не за нее!
Лови!
Прочь эту алебарду.
Я во дворец иду, и к герцогу Бельгарду.
Ох, эти старички!
Войдите.
Ну и ну!
Старик не так уж стар, и, верно, в старину
Король его за то, что волю дал он сердцу,
Послал бы в башню.
Тсс... Там открывают дверцу.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Вы здесь зачем?
А вы?
А подпись вам видна?
О боже!
Хочешь ли?
Что ж?
Скройся, сатана!
Так не хотите вы?
Тебя бояться, что ли?
Здесь милует король, царящий на престоле.
Просите ж короля! Но с вами не шучу.
Вы проклянете час, когда я расхочу.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Вы, герцог, всем дворцом владеете свободно.
Прелестная, вы — здесь!..
Но что же вам угодно?
Мне к королю...
Когда?
Сейчас.
Зачем?
Молю!
Явиться поскорей велите королю.
Какая скорая!
Отказ ли это?
Что вы!
Друг с другом никогда мы не были суровы.
Отлично. Но когда увижу короля?
Побудьте с герцогом, красавица моя.
Я слово вам даю, что здесь король проходит.
Но побеседуем. Что, детка, происходит?
Вы в черном! Как у дам придворных, строг убор,
А прежде вы всегда смеялись!
Монсеньор,
Я больше не смеюсь.
Она в слезах! Что это?
Как свидеться с его величеством, совета
Прошу.
А цель?
Ах! За...
Обидел кардинал,
Как и маркиза, вас?
Да.
Спрячьтесь в этот зал,
Все недовольные должны там собираться.
Пока не подан знак, прошу не появляться.
Я рад был для Нанжи сил не жалеть моих.
Не будет мне трудней трудиться для двоих.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Привет вам, герцог!
Вам!
Какие толки света?
Что новый кардинал...
Епископ Арльский это?
Отенский, слышал я. Что он получит сан,
Уверен весь Париж.
Да-с!
Хвалю решенье Рима:
Из пушек должно бить по людям.
Эх ты, шут!..
Ну и дурак же ты...
Да, так меня зовут.
Шут, это кто еще в плаще из горностая?
И всякий льнет к нему, от восхищенья тая.
Я, кажется, его не видел никогда;
Не брат ли короля прислал его сюда?
Не так бы встретили!
Он словно гранд Испаний!
Да это Лафемас — он интендант Шампани
И первый из судей...
Творящий адский суд.
Палач при Ришелье — ведь так его зовут?
Да, да!
Он — при дворе?
Вас это удивляет?
Тигр лишний никогда в зверинце не мешает.
Представить вам его?
Шут!
Честию клянусь!
Вот с ним бы я дружил, признаться не боюсь.
Взгляните на других. Все превзошли науку:
Он срубит голову, коль не пожмет вам руку.
Я, герцог, ваш слуга.
Я очень рад.
Мой бог!
Нет, только Ришелье нас так унизить мог.
Прелестно!
Что?
Марьон — там, в галерее новой!
Да?
Шутка у меня на этот счет готова:
Людовик девственный и грешная Марьон...
Прелестно сказано! Я прямо восхищен.
Скажите, господин волчатник, как с облавой?
И как охота здесь?
Ах, сударь! Горе, право!
Сожрали волки трех в Шамборе пастухов —
Обрадовался я, что тьма у нас волков.
Обрыскал все леса, а толку никакого.
Шут, что веселого?
Нет ничего такого...
А впрочем, в Божанси — казнь за дуэль. Изволь!
Возможно ли! За вздор такой казнить...
Король!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Все хуже с каждым днем...
Храни вас длань господня!
Я, господин Бельгард, совсем не спал сегодня!
Но, государь, уже давно никто не спит.
Так к бездне Франция и к гибели спешит?
Десница мощная ведет ее умело.
Да, трудное в руках у кардинала дело.
О!
Старость герцога я плохо берегу.
Не только царствовать, я жить едва могу!
Ведь кардинал не стар...
Теперь, Бельгард любезный,
Лишь будьте искренни — и будете полезны,
Что он за человек?
Кто, государь?
Ну он.
Кто? Кардинал?
Ну да.
О, взор мой ослеплен
И еле различит...
О, сколько слов прекрасных!
Но эминенций нет — ни серых здесь, ни красных[81],
Нет соглядатаев. Дозвольте королю
Знать ваше мнение о Ришелье...
Молю!
Увольте, государь.
Всю правду!
Всю? Он гений.
Вы это повторить решитесь, без сомнений,
И в Риме? Слышите ль, как стонет вся страна,
Меж Ришелье и мной страдать осуждена?
Ах!
Разве всем теперь не ведает он сразу —
Войной, законами? Он отдает приказы,
Ну чем он не король? Изменой разогнал
Он Лигу[82] и теперь свой грозный меч подъял
На друга — Австрию, откуда королева[83].
Но разрешил же вам он, государь, без гнева
Крольчатник завести...
Какая-то игра
Ведется с Данией...
Но цену серебра
Вы назначаете.
Меня он ссорит с Римом...
С благоволением, ничем не объяснимым,
Дал вам издать указ, чтоб денег тратил всяк
Не более экю, когда идет в кабак.
А договоры те, что держит он в секрете...
Зато он терпит сбор охотников в Планшете.
Он все творит один, и жалоб тяжкий стон
Летит к нему давно — я в тень преображен,
Молящих голос стал чужд царственному слуху.
Зато излечивать дано вам золотуху[84].
Гнев короля усиливается.
Он хочет орден мой дать брату своему, —
Я этим возмущен, я запрещу ему.
Но...
Все его родных поносят...
Зависть гложет.
А жизнь племянницы его на что похожа!
Навет!
А сколько сот пехоты держит он?
Но конных только сто.
Я этим возмущен!
Он Францию спасет...
Мою он губит душу.
Одной рукой у нас еретиков он душит,
Другой — со шведскими он пишет договор.
А как подумаю я, сколько под топор
На площадь Гревскую он шлет людей! Ужасно!
И всё друзья мои. На нем и платье красно
От крови их. Меня ж он трауром облек.
С своими кардинал не так же ль был жесток?
И если любит тех, с кем так он поступает,
Я горячо любим...
Мою он мать ссылает![85]
Желаньям вашего величества вполне
Он предан, кажется.
Он ненавистен мне!
Меня он душит. Здесь я больше не свободен,
Здесь не хозяин я, — а я на что-то годен.
Но он, меня давя тяжелою стопой,
Рискует разбудить дух королевский мой.
Пусть я и слаб и хил, а жизнь его пылает,
Ей каждое мое дыханье угрожает,
И потушить ее смогу я, как свечу,
Когда я вслух скажу, про что еще молчу.
Молчание.
Он все в моей стране, как может, ухудшает.
Хворает сам король — и Франция страдает.
Снаружи и внутри — повсюду кардинал,
Король — нигде. Как зверь, он Австрию глодал,
Он корабли мои не защищает в море,
Не хочет, чтоб я был с Густав-Адольфом в ссоре[86]...
Да что там! Он везде, он — сердце короля,
Полна им Франция, мой дом, моя семья.
Ах! Очень жалок я!
И дождь стучит докучно.
Вам тяжко, государь?
О мой Бельгард, мне скучно.
Молчание.
Мне, первому в стране, пришлось последним стать.
О, браконьеру я хотел бы трон отдать!
Весь день охотиться, другой не знать забавы,
Не знать стеснения и спать в тени дубравы,
Слуг короля громить, с грозою петь в лесах
И в чаще вольно жить, как птица в небесах!
Свободный селянин в дому своем хозяин,
А в Лувре у меня всегда пурпурный Каин, —
Так важен и так строг, и вечно шепчет он:
«Вам, верно, государь, угоден сей закон?»
Он разлучил меня с страной, мне богом данной,
И, как ребенка, скрыл под мантией багряной,
Когда вы спросите: «Кого туда, шаля,
Упрятал кардинал?» — вам скажут: «Короля!»
И вечно списки жертв рябят перед глазами:
То с дуэлянтами, а то с еретиками.
В дуэли грех какой, я что-то не пойму...
И трупы, трупы... Ах! На что они ему?
Бельгард топает ногой.
Входят маркиз де Нанжи и Марьон.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Управы!
На кого?
На злого беса в алом,
Что величают здесь министром-кардиналом.
И милости...
Кому?
Дидье.
И Саверни.
Два эти имени! Встречались мне они.
Пощады, государь!
А кто вам эти люди?
Я — дядя Саверни.
Дидье мне братом будет.
Что, дядя и сестра, вас привело сюда?
От правой — милости, от левой — я суда
Хочу! Я — де Нанжи, маркиз. И я владею
Ста копьеносцами и крепостью моею.
Я против Ришелье, Армана Дюплесси,
Взываю к королю и к богу в небеси.
И я по праву здесь и в этом не раскаюсь.
Гаспар де Саверни, о коем я стараюсь,
Племянник мой...
Маркиз, а мой несчастный брат!
Гаспар ввязался в спор, но кто же виноват,
Что поединком все окончилось некстати
С каким-то там Дидье — он из недавней знати;
Но благородства дух в них до конца пылал,
А кардинал своих ищеек разослал.
Известно дело мне. Довольно. Что еще там?
Пусть к вашим, государь, прибавится заботам
То обстоятельство, что кардинал-тиран
И замышляет зло и нашей кровью пьян.
Покойный ваш отец, наш Генрих незабвенный,
Со знатью в мире жил и в дружбе неизменной,
Хранимый ею, он умел ее хранить
И лишь преступника способен был казнить.
Дворянство Франции на лучшее пригодно,
Чем головы терять позорно и бесплодно.
И кто оплот всему — знал Генрих, чей кафтан
Был залит, и не раз, в сраженьях кровью ран.
Вот время, что своим я буду звать упорно.
Дух древней знати жил среди вельмож придворных;
Дворян священник бы не тронул никогда.
Невинный точно знал, что не придет беда.
И так как к временам приблизились мы скверным,
Храните, государь, дворян, престолу верных.
Поверьте старику — еще наступит час,
Когда, припомнив все, вздохнете вы не раз,
Что площадь Гревская у нас в таком почете,
И всех погибших там невольно перечтете.
Вы с горечью тогда свой оглядите двор,
Бесстрашных тех вблизи искать ваш будет взор
Вотще!.. Погибли все. А не были бы стары...
Междоусобицы еще горят пожары,
И в городе еще набатный слышен звон.
Палач не нужен нам. Пусть отдыхает он.
Пусть спрячет свой топор. Не надо плахи грозной,
А то начнете вы, когда уж будет поздно,
Оплакивать того, чей вот сейчас костяк
В цепях качается, нам предвещая мрак.
Нет, государь, ведь кровь — плохое орошенье.
На Гревской площади не вырастут растенья,
И никому не мил ваш царственный балкон,
Когда пустеет Лувр и люден Монфокон[87].
Позор придворному, что вас увеселяет,
В то время как палач топор приготовляет.
Пусть сладко льстец поет, пусть повторяет он,
Что вы — сын Генриха, прославленный Бурбон,
Как голос сей ни льстив, как он ни сладок будет,
Звук павшей головы скорей услышат люди.
Довольно вам играть! Помыслите о том,
Что пред господним вы предстанете судом.
Чтоб вас предупредить, скажу вам без боязни,
Что битвы честные куда нужней, чем казни,
И то не честь стране и не венец удач,
Что воин не у дел, а нужен ей палач.
И горек Франции, где мы родились с вами,
Тот пастырь, что налог взимает головами.
Подобных извергов не терпит род людской.
Он скипетр ваш берет кровавою рукой.
Но монсеньор — мой друг, и все должны отменно
Быть преданны ему.
О!
Это непременно.
О!
Наставленьем нас не мучьте вы своим.
Вот что нас делает до времени седым.
Здесь молит вас старик, здесь женщина рыдает!
А час, что все решит, незримо наступает.
Чего хотите вы?
Пощады Саверни!
И милость для Дидье!
Видали в наши дни,
Что милость с правдою бывает часто в ссоре.
Мы молим, государь, участья в нашем горе.
Ведь вы не знаете, что дуэлянты те,
Почти что отроки, в безвыходной беде.
Смерть, боже правый! Смерть на виселице черной!
О, пожалейте их! Мне чужд язык придворный,
Я плохо говорю. Быть может, слезы — грех,
Но этот кардинал — ведь он страшнее всех.
За что разгневался, за что несчастных губит?
Не знает он Дидье. Кто знал его, тот любит!
Смерть в этом возрасте... За поединок!.. Нет!
У них есть матери!.. Подумать страшно... Бред...
Вы не допустите... Как женщина несчастна!
Не может убеждать она разумно, ясно,
У нас лишь вопли есть и слез невольных град,
Нам на колени стать велит ваш первый взгляд.
О! Если их вина вас чем-то оскорбляет,
Простите их скорей. Ведь молодость не знает
Сама, что делает, безумная, она;
За слово резкое уж ссора зажжена,
И оскорбления уж полетели роем;
Все это пустяки. Но мир наш так устроен.
Всем этим господам известно это — их
Спросите, государь! Не так ли?.. Вы моих
Спасти могли б друзей, произнеся полслова.
О! Я бы вас любить всю жизнь была готова.
Пощады! Господи, умей я говорить,
Вы так сказали бы: «Хочу ее простить,
То бедное дитя, молящее упрямо».
Как душно мне! Дидье! Прошу...
Кто эта дама?
Сестра несчастного. У ваших ног дрожу.
Народу вы родной...
Я всем принадлежу.
Дуэль — ужасный бич; бороться должно с нею.
Но жалость всем нужна.
Пример еще нужнее.
Позвольте, государь, вам дать один совет:
Сложите их лета — и будет сорок лет.
Но мать имеете, о государь, вы сами,
Жену и сына, тех, кто так любимы вами.
Ведь и у вас есть брат, — так сжальтесь над сестрой.
Нет, брата нет...
Ах да, есть... Герцог — брат он мой.
К маркизу де Нанжи мы обращаем слово:
В осаде ли дворец иль то поход крестовый,
Что с гвардией своей сюда явился он?
Вы герцог или пэр?
Бретонский я барон
И этих герцогов и пэров родовитей,
Что здесь вы, государь, указами творите.
Вот гордость адская, вот непокорный нрав!
Отлично. В замок свой несите ваших прав
Весь список, но хоть здесь оставьте нас в покое —
И будем квиты мы.
Невинны эти двое...
Хоть снисхождение имейте к их летам
И к сердцу старика, что к вашим пал ногам.
Когда родитель ваш и общий благодетель, —
Чей был соратник я, и я — увы! — свидетель
Убийства, — был пронзен кинжалом[88], я хранил
Всю ночь покойного — я долгу верен был.
Погибли мой отец и братья дорогие
В междоусобицы годины роковые.
Любившую меня я потерял, увы!
И ныне тот старик, с кем так жестоки вы,
Подобен вздернутой на дыбе жертве ката,
Что мучиться ее оставил до заката.
Так кости все мои господь переломал
Железной палицей. И вечер мой настал!
Удар последний здесь. Храни монарха, боже!
Король быть должен тверд, когда его тревожат.
Как трудно добрым быть... Он душу мне пронзил.
Не будет милости! Вчера я нагрешил.
Мне, герцог, кажется, еще до их прихода
Была у вас в речах излишняя свобода,
И это принесет вам очень сильный вред,
Когда всю суть моих сегодняшних бесед
Узнает кардинал. Впредь будьте осторожны.
Я плохо спал, Бельгард, и сны мои тревожны.
Идите, господа, прощайте!
Будь со мной!
А вам не место здесь. И что за срам такой,
Что на пороге вы, как статуя, застыли?
Идите, милая!
Жду, чтоб меня убили.
Пусть будет там она.
Останьтесь.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Ланжели!
Я болен, горечью мне сердце обожгли.
Я больше не смеюсь. Глаза оцепенели,
Слез нет. А иногда слова твои умели
Разгладить мне чело; величие мое
Забыв, склонись к душе, развесели ее.
Не правда ль, жизнь таит и горечь и страданье?
Увы!
А человек... он хрупок, как дыханье.
Дыханье скорбное...
А если он король,
То в сердце обречен нести двойную боль, —
Не так ли, государь?
Двойная ноша!
Верно;
В могиле лучше быть, хоть тьма ее безмерна.
Я думал так всегда.
В гробу быть иль на свет
Не появляться бы... другого счастья нет!
О, сколь мне речь твоя приятна и отрадна!
Молчание.
Но разве выход есть из той могилы смрадной?
Как знать! Но умереть сейчас хотел бы я.
Молчание.
Как я несчастен, шут! Поймешь ли ты меня?
Я вижу, государь, поникли вы в печали,
Истаяли.
Меня развеселишь едва ли!
Со мною, видишь ли, весь твой потерян труд.
И что за ремесло! Ты — королевский шут,
Паяц, который вдруг то поднят, то отброшен.
Твой смех, состарившись, гримасой перекошен.
Зачем ты в мире здесь, к чему игра твоя
И для чего живешь?
О, любопытен я!
Но вы... зачем вам жить? Я вас в душе жалею.
И что вы за король? Вы женщина скорее!
И пусть я лишь паяц, на нитке, слаб и хил, —
Плащ королевский ваш такую ж нить прикрыл.
А я бы предпочел, скажу вам без обмана,
Быть куклой короля, чем куклою Армана.
Молчание.
Ты шутишь, но ты прав. Пришел из ада он.
Не сам ли сатана в него преображен?
И не его ль в душе моей зияет метка?
Что скажешь?
Думал я об этом сам нередко.
Про это говорить теперь не должно нам.
Как беды гонятся за мною по пятам!
Сюда мне присланы испанские бакланы,
Но рыбной ловли нет. Кругом одни поляны.
Не может прихвастнуть прославленный Шамбор
Прудом, где бы вода дошла хотя б до шпор.
Я выйду с удочкой — поля, с мушкетом — море.
О, как несчастен я!
Полна тоски и горя
Вся ваша жизнь.
А ты б меня повеселил.
Напротив, огорчу. Я слышал, что вам мил, —
И очень правильно, — уход за соколами,
Что куропаток бьют. И знаете вы сами,
Как важен для того сокольничий.
Он — бог!
Так вот двоих из них я слышу смертный вздох.
Двоих?
Да.
Кто они?
Известные...
Но кто же?
Да те, из-за кого вас просьбами тревожат.
Дидье и Саверни?
Да, им подобных нет.
Вот неудача-то! Страшнее злейших бед.
Искусство их и так в упадке и застое.
Со мной оно умрет, как, впрочем, все другое.
Из-за чего дрались?
За странную мечту —
Что сокол кречета обгонит на лету.
Неверно. Но едва ль заслуживает казни.
Молчание.
Я мог бы их спасти, когда б не тень боязни,
Что слишком мягким он меня сочтет, увы!
Молчание.
Так хочет Ришелье повесить их?
А вы?
Они умрут!
Умрут.
Как быть? Моя охота...
Взгляните, государь!
На что?
Там видно что-то.
Что?
Смена часовых теперь идет.
Ну что?
И это все?
Кто в желтом там?
Никто, —
Капрал...
Сюда привел другого человека.
И что ему шепнул?
Пароль. Ведь так от века
Положено... Ну что?
Веду я вот к чему:
Король — как часовой, и ведомо ему:
Не пика — скипетр длань его отягощает;
Как он отцарствует, тогда его сменяет
Капрал всех королей — смерть, чтоб другой король
Державу получил, а с ней такой пароль,
Как Милосердие, что прямо дан нам богом.
Нет, Правосудие! Хотя решенье строго,
Им должно умереть.
Как вам, как мне, как всем.
Смерть говорит: «Я все, что мне предложат, ем».
Хоть тесно мертвецам, но спать спокойно можно,
А с кардиналом вам и тесно и тревожно.
Да что там, государь, — день, месяц минут, год...
И, совершивши все, все трое в свой черед,
Дурак — я, вы — король и кардинал-властитель,
Спокойно мы уснем; и пусть, как победитель,
В великой гордости кичится человек —
В шесть футов будет гроб, чтоб спать ему навек.
И Ришелье давно уж изменяют силы.
Да, очень жизнь темна, и так светлы могилы!
Но ты со мной еще дурачься и шути.
Я, государь, пришел, чтоб вам сказать: прости.
Что?
Покидаю вас...
Послушай, что за бредни?
Из службы королям идут лишь в путь последний.
Да... скоро я умру.
Ты вправду помрачен?
Шут!
Вешает меня Людовик и Бурбон.
Так расскажи теперь всерьез об этом деле.
В несчастной той и я участвовал дуэли;
А впрочем, хоть не я, но шпага эта — вот,
Вот, государь.
Меня сомнение берет.
Да... Шпага... Отчего?
Рожден я дворянином.
Мы в преступлении замешаны едином
Все трое.
Так. Прощай. Позволь мне, бедный шут,
Тебя поцеловать, пока еще ты тут.
Ужасно, как всерьез он принимает дело!
Нет, правосудью я не ставил бы предела,
Но вас, Арман, не зря жестоким назовут:
Погибнут за дуэль сокольничьи и шут.
Утешься, бедный шут: вся жизнь — одно страданье,
Смерть лучше. Человек непрочен, как дыханье...
Черт!
Бедный шут, теперь приходит твой черед!
Однако у меня по лбу струится пот.
Коль не заступитесь...
А с кем мне веселиться?
Ты мне придешь сказать, что в мире том творится?
Вот случай редкостный.
Какой урок мне дан!
О Ланжели! Как вновь взнесется наш Арман!
Вернусь ли к власти я, вот что меня тревожит.
Монтень изрек: «Как знать?» Рабле сказал: «Быть может»[89]...
Шут, дай пергамент мне!
Я всех прощаю вас.
Как? Всех троих?
Ну да.
Сюда, скорей, сейчас!
И в ноги королю!
Оказана пощада?
И это я...
Но чьи ж лобзать колени надо —
Его иль ваши?
Что за странный поворот?
Иль это западня?
Помилованье — вот.
Обман?
Сударыня, прошу — повремените;
Где этот лист?
Бог мой!
Его вот здесь ищите
И с сердцем вырвите.
Держитесь, милый друг,
Король наш ни за что туда не сунет рук.
Отдайте, говорю.
Возьмите!
Чары девы!
Он не коснулся бы корсажа королевы!
Ступайте.
Я бегу их вырвать из оков.
Она — сестра Дидье, что холит соколов.
Мне это все равно... Но непонятна сила,
С которою она меня вот так смутила.
Молчание.
Тебя опять простить я должен, Ланжели!
Шут, ты меня провел.
Но знают короли,
Что милость оказать и самому приятно.
Шут прав! В дни казней я тоскую безотрадно;
И прав Нанжи: мертвец не годен ни к чему,
И людный Монфокон — смерть Лувру моему,
Как он посмел отнять, преступно и лукаво,
У сына Генриха помилованья право?
Обезоружен я, отцовский отнят трон!
Я в этом Ришелье, как в гробе, заключен,
И мантия его — мой саван погребальный.
Нет, этим юношам судьбы такой печальной
Я не хочу. Нет. Жизнь прекрасней всех даров.
Бог властен смертному раскрыть могильный ров,
Но не король. Прощу, не совершу злодейства,
И этих мальчиков счастливые семейства
Меня благословят. Решаю! Подписал
Король. Пусть бесится, как хочет, кардинал.
Зато мой друг Бельгард веселым глянет оком.
Подчас и королем быть можно ненароком.