Нам бы ее на стану прокатать!
Вот уже радуга наша в Иванове,
Не удержали ее москвичи!
Видя такое жар-птичье пылание,
— Ситец! — с восторгом сказали ткачи.
В Волге уже ее веер павлиновый,
Недалеко и до Сальских степей.
— Спинка стерляжья, а бок осетриновый! —
Шутят по-волжски ловцы у сетей.
К Черному морю отправилась с Каспия,
Честь отдает ей военный моряк:
— Нам на тельняшки бы эту цветастую,
Чтобы украсить Октябрьский парад!
День был такой, что смотрели на радугу
В поле, на море, в цеху у станка.
День был такой, что поэзия радости
В сердце рождалась, как сталь и шелка.
Великие проводы
Холодной зимой
Под гудение провода
Я видел на Каме
Великие проводы.
Навалом в санях
Новобранцы, как месиво.
В дорожных мешках
Подорожное печево.
Навеки отчаяся,
Платочками машучи.
С сынками прощаются
Согбенные матушки.
Пока не острижены
Их чада любимые,
Пока не обижены
Своими старшинами.
Еще угловатые,
Домашне-наивные,
Как снег, непомятые,
Садовые, тминные.
Еще не обстреляны,
Еще не обучены,
Ресницы стыдливо
На слезы опущены.
Уходят обозы
По наледи Камою.
А с кровель не слезли —
Сосульки упрямые!
Тоска молодая
Просторами лечится.
Ведь с вами родная
Матерь-Отечество.
Рукою нас гладит
На раннем побужденье,
На сани нас садит,
Хлопочет об ужине.
А ночью не спит,
Душит дума угрюмая,
О первом окопе
Рыдаючи думает.
Но крепко храпят
Разбиватели Гитлера,
Такие простые,
Такие нехитрые.
Котомки у ног
Крепко петлями стянуты,
Портянки с сапог —
Как охранные грамоты.
Ночь. Месяц плывет
Над полями, над Камою.
А кто-то поет:
«Россия! Река моя!»
На месяце крест —
Это к горестям, к тяжестям.
Медведица ест,
К сену с конями вяжется!
Под берегом лед
Громко хлопает выстрелом.
А кто-то поет:
«Мы выживем! Выстоим!»
Ненастье
Темно-синий сумрак туч,
Как сорняк, ползет по небу.
Не скользит горячий луч
По неубранному хлебу.
В дрань, в солому ветхих крыш,
Как пырей, вросло ненастье.
Жмется, как под крышу стриж,
Человеческое счастье.
Слякоть, грязь и неуют,
Дождь ко всем дворам протянут.
Люди песен не поют,
Из печурки пар портянок.
Присмирело воронье,
До костей оно промокло.
Побирушкою спанье
Пробирается под окна.
Льет и льет из всех решет,
Несмотря на общий ропот.
Землю бог не бережет,
Как щенка, нещадно топит.
Я надену сапоги,
Выйду в даль, дождями донят.
Может быть, мои шаги
Тучи на небе разгонят!
* * *
Холодно, ветрено,
Дождь на обрыве…
Будто и нет меня
С вами, живыми.
Будто я — горечь,
Запах полыни,
Будто лоза винограда
В долине.
Будто я — ветви
Белесого лоха,
Будто и в смерти
Мне тоже неплохо.
Будто я вечно —
Зеленая туя,
Тихо расту себе,
Не протестуя.
Будто я — холмик,
Камень надгробья.
Кто-то приходит
Ко мне и сегодня.
Не узнает,
Что я — травы и вереск,
Соль Черноморья,
Кефалевый нерест.
Хочет в моем
Меня видеть обличье,
Будто я новый,
Не то же величье!
Нет! Я живой!
Ясно вижу и слышу,
Хлопаю дверью,
Прячусь под крышу.
Руки к огню
Простираю и греюсь.
Волю творю
И на счастье надеюсь.
* * *
Пять памятников лета на лугу!
Не бронзовых — из донника и мяты.
Я заночую эту ночь в стогу,
Под облаками, мягкими, как вата.
Я попрошу у ночи слух совы,
У камышей — умения не зябнуть,
У скошенной, идущей в рост травы
Неистребимо жизненную жадность.
Придет рассвет, и пасмурен и мглист.
Я буду птичьим выкриком разбужен.
И на плечо мне сядет первый лист,
Как первенец осеннего раздумья.
Я был ручьем
Е. Евтушенко
Я был ручьем под травами,
Я грузом был под кранами,
Я тек каширским током на Москву.
Меня за белы рученьки
Вели по трапу грузчики
К ржаному и соленому куску.
Каспийская, балтийская,
Соленая, смоленая,
Высокая, веселая волна
На грудь мою кидалася,
При встрече улыбалася,
Ласкала, как любимая, меня.
На яростном, и радостном,
И на сорокаградусном
Морозе я калил себя не раз.
Ветра меня проветрили,
Моря меня приметили,
Мне руку жали Север и Кавказ!
И чем я в жизни выстоял?
Душой ли гармонистовой,
Смирением ли девичьим,
Иль тем, что я — бунтарь?
Иду в лесах аукаю,
Не прячу и не кутаю
Свой травяной букварь.
А надо мною — радуги,
А подо мною — ягоды,
И льющийся, смеющийся,
Щебечущий восторг.
И сквозь настилы старые,
Как из подземной камеры,
Моя трава растет!
Застольное слово
Нет! Не целил стихи свои в вечность!
Не рисуюсь я в этом, не лгу,
Я хотел, чтобы только сердечность
В них росла, как трава на лугу.
Не хотел я себе хрестоматий.
Пусть вольнее гуляет строка!
Я хотел, чтобы стих мой с кроватей
Подымался по зову гудка,
Шел на стройку в своей телогрейке
Класть бетон в угловые торцы,
Или где-нибудь струйкою в лейке
Опрокидывался на огурцы.
Я хотел, чтобы он пробирался,
Как спаситель, в гнездовье беды,
Чтобы он под плотами плескался
У днепровского края воды.
Я не знал ни почета, ни славы,
Знал лишь бури, волненье в крови.
Полновесное жито державы
Тяжелило ладони мои.
Мне могучие сосны по росту,
Стих мой тонет по шею в хлеба,
И влюбленно ласкают колосья
Бороздящие прорези лба.
* * *
Е. Винокурову
Мну слова, как глину, как тесто,
На кирпичи и на калачи.
Каждое слово не минет ареста,
Если не будет острей, чем мечи.
Сколько с утра у стола их толпится,
Возле скрипящей биржи труда.
Каждому слову на полке не спится,
Каждое слышит: — Туда! — Не туда!
Нежное слово, как нерест налимий,
Грубое, как рукава кузнеца,
Яркое, как переспевший малинник,
Горькое, как аромат чабреца.
Слуги мои! Я — ваш царь! Не покиньте!
Врезался крест мой в покатости плеч.
Самое свежее слово мне выньте!
Правду глаголить, истиной жечь!
Лебеди
Три метра дороги накатанной, санной
Весенняя льдина на Каспий несет.
А лебедя — вот непонятный и странный! —
От теплого юга на север влечет.
За что он так любит его? Непонятно!
Как жаворонок и как скромный скворец,