Изломала дороги,
На каждом пороге
Показала свой лик,
Закричала на крик
И завыла, волчонок,
Пугая девчонок,
Что к теплу материнских грудей,
Как меж добрых людей,
Приютились
И пьют молоко.
Далеко-о-о
По пустыне по снежной,
По равнине безбрежной
Слышны шутки, что шутит метель,
Попадется ей щель,
Заиграет на флейте,
Сиротою заплачет она:
— Пожалейте-е-е! —
Никого на ответ,
В мире жалости нет!
Старушка
Старушка плетется,
Беззубо смеется:
— Ин, вишь, како дело,
Коза продается!
Сбывают нарошно,
Не очень молошна.
— Что пялишь глаза-то,
Нужна, что ль, коза-то?
Молоко густое…
— И-и-и, мелешь пустое,
Мы здешни, мы местны,
Нам козы известны! —
И дальше плетется,
Беззубо смеется:
— Что булки, аль сушки,
Аль напросто черный?
Да ты не втирайся,
Уж очень проворный!
А то вот — под шубу,
И дело с концами!
Где кашу-то брали?
Какая — с рубцами?
Вот на тебе! Пулей
Лети за кастрюлей.
Касатик, родимый,
Уважь мне, старушке,
Возьми без черёду,
Всего-то две сушки.
Да вы не орите,
Берите, берите!
Я так, попытала…
Согнулася, встала…
— Вчера ввечеру,
Вот те крест напужалась,
Вор, думаю, лезет,
А вышло на жалость!
Стоит на пороге
В шинели безногий,
Тощой, да небритый,
Невзрачный, убитый:
«Мне б ночь ночевать,
Дом колхозника полон».
Пустила. Побыл до утра и ушел он,
Такие рассказывал страсти до свету,
Спросила: «Ты плачешь?»
«Слез, бабушка, нету!
И жизнь мне постыла,
И люди постыли.
Поймешь ли ты это?
Подай-ка костылик!
Пойду потихоньку,
Уже развиднелось».
Мне бедному чем-то
Помочь захотелось.
Стою чуть не плачу:
«Сударик, сударик,
Возьми-ка сухарик,
Возьми-ка сухарик!»
— Довольно болтать-то!
Четыреста, что ли?
— Четыреста, милый!
А сиверко в поле.
Сердешный дойдет ли,
Жену-то найдет ли?
Чать, где-нибудь строит,
Копает аль роет.
Ведь ныне везде так:
Всё эдак да эдак.
Иззябла я что-то,
И всю меня ломит,
И в сон меня клонит, —
Старушка плетется,
Беззубо смеется:
— Ин, вишь, како дело,
Стемнело, стемнело!
Мать
За забором домок,
Над трубою дымок.
В двух окошках свет,
В третьем — нет.
Стала сыну мать
На войну писать.
Ничего не слышит,
Только пишет, пишет.
«Сколько темных ночек
Я не сплю, сыночек,
Весть подай скорей,
Поубавь скорбей!
Ветер в поле кружит,
Ох, и сильно вьюжит,
Вьюге ни во что,
Коль замерзнет кто».
Вышла утром в сенцы,
Защемило сердце,
Намело сугроб,
Ну, совсем как гроб.
Мать по сыну плачет:
Слезы в платье прячет:
— Нет, не может быть,
Чтобы был убит!
На бугре домочек,
Над трубой дымочек,
Смеркнулся денек,
Вспыхнул огонек.
Мать сидит вздыхает,
Скорбь не утихает.
Ничего не слышит —
Пишет… пишет… пишет!
* * *
Колокольчик позванивал
Всю дорогу,
Каждый встречный выранивал:
— Ну, и народу!
Присаживался иногда,
Вынимал кисет.
— Какие берут года?
— Все!
Впереди нас маячило
Столько дуг, столько дуг.
Что бы все это значило?
Расставанье, мой друг!
Расставались с тобой
Мы на камском на льду.
— Где тебя, дорогой,
Я теперь найду?
В синем ли небе звездочкой,
В черном ли хлебе корочкой?
На лугу былинкой?
На шляху пылинкой?
Пусть уж будет враг
Подкопытный прах,
А тебе под каской-невидимкою
Сквозь бой пройти
Невредимкою.
Слезы наших разлук
Я умел беречь.
Я их помню, мой друг,
Не о них речь.
Слезы этой разлуки
Камский лед прожгли.
Они каплями ртути
Сквозь меня прошли.
Слезы этой разлуки,
Как ртуть, во мне,
Никогда их не высушить,
Ни в каком огне!
Загорода[1]
Сильная, вороненая,
Ни дождем, ни ветром не ронёная,
На Ивана Купалу
Не помялась, не упала,
Вызрела, выстояла,
Напоказ себя выставила,
Напоказ, на виденье,
Как невеста на выданье.
Я тебя, моя загорода,
Не продам ни за какие задорога,
Не дам с тебя ни единого цветка сорвать,
Не дам о тебе ни единого
Словца соврать,
По твоим задам
Проходить не дам:
Ни конному, ни пешему,
Ни ведьме, ни лешему,
Ни галкам, ни воронам,
Ни больным, ни здоровым,
Я сам тебя, моя загорода,
выкуплю,
Я сам о тебя свою косу вытуплю,
В твоей росе звенеть моей косе,
Плохо ли, худо ли,
Гулять моей удали!
Твою траву кашивать
Моим рукам,
Твое сено кушивать
Моим коням.
Коса литовская,
Хватка московская,
У меня отец
Хоть куда косец!
Я чуть похуже,
Прокос чуть поуже.
Над моей над загородой
Шмель гудит.
У меня на косьбу
Плечо зудит.
На моей на загороде
Сарафан цветной,
Посмотри, полюбуйся,
Народ честной!
Март
Везде в всюду сказывается
Март, старый капельмейстер.
Две капли с крыши скатываются,
Летят на землю вместе.
И падают на клавиши
Двух водосточных луночек,
От радости заплакавши,
Что снова неразлучны.
Что, если и поднимутся
Они обратно, наверх,
На этот раз обнимутся
Не как-нибудь, а навек.
Грачиного и галочьего
Март-месяц полон крика.
Он дирижерской палочкой
Нам воскрешает Грига.
По луночкам надраивает
Он радужную пену
И всю капель настраивает
На светлый звук Шопена.
И жмурится и светится
Капель, летя с карнизов,
Исполнена март-месяца
И всех его капризов.
Скупая
Цветок, травинка каждая
И каждый лист на дереве —
Все мучилися жаждою
И на нее надеялись.
В ее смотрели сторону,
Чтобы она заметила.
Черна, подобно ворону,
Она по небу медлила.
Синеющая, гордая
И молниями пылающая,
Верблюдица двугорбая
Паслась еще, пила еще!
Вот выросли два пробела,
Две проседи на выгорбье,
Два грома время пробили
Ко щедрости, к невыгоде.
Вся вызревшая, вот она!
И званая и зовущая,
Сейчас, сейчас польет она,
Напоит все живущее.
В такое время жаркое
С ней сотворилось странное —
Вдруг стало очень жалко ей
Раздать свое приданое.
Через село и по лугу,
Виновно понахмурившись,
Как бы под тонким пологом
Она прошла, зажмурившись.
И, против ожидания,
Луга, поля, селение
Остались вне внимания,
Не получив целения.
Заохали травиночки:
— Ни слезки, ни росиночки,
И-и-и, маменьки, и-и-и, папеньки,
Ну ни единой капельки!
Хоть маленького б дождичка,
Глоточек бы, немножечко,
А то ни капли на тебе —
Тогда зачем быть на небе?!
А туча, не оглядываясь,
Наскоро ступая,
Спешила вдаль, догадываясь,
Что ей кричат:
—Скупая!
* * *
У вновь занявших наше место
Была любовь такая ли?
И так же ли у жениха с невестой
Сердца при встречах таяли?