О, если так, крыльцо простое,
Останься целым навеки,
Неси в сознанье молодое
Любви высокой навыки.
О, если так, младое племя,
Я за тебя порадуюсь,
И для тебя в любое время
Открою дверь парадную!
* * *
Вьюгам всласть побродяжить
Хватает зимы.
Город варежки вяжет,
Катает пимы.
Вижу светлые серьги,
Задумчивый взгляд.
И любовь и усердье
В работе девчат.
Их послушные спицы
Низают петлю.
В холод этакий птицы
Жмутся к людям, к теплу.
«Где ж ты, где ж ты, мой милый?»
Снег. Сугробы кругом.
«Не нарвися на мины,
Осторожней — с врагом!»
Плавку медную плавит
Багровый закат.
Труд свой доблестный славит
Старик-пимокат:
— Сделал прочно. Для фронта.
Не хвастаю тут,
Что пимы без ремонта
До Берлина дойдут!
Вьюгам всласть побродяжить
Хватает зимы.
Город варежки вяжет,
Катает пимы.
* * *
В пальцах девушки
Дрогнул платок и кайма.
— Что с тобою? — спросите.
Ответит:
— Война!
Над ребенком родившимся
Няньки сидят.
— Кто родился? — спросите.
Ответят:
— Солдат!
На письмо через слезы
Старушка глядит.
— Что там пишут? — спросите.
Ответит:
— Убит!
— Отстоишь ли себя? —
Мать-Россию спросил я свою.
— Если ты мне поможешь, сынок,
Отстою!
* * *
За Черным морем Турция
Белеет, как окурок.
Какая конституция
Придумана для турок?
Не очень-то хорошая,
Когда ее поэты
В казематы брошены
Во главе с Хикметом!
* * *
Еще тысячелистник свеж!
Все остальное выкрашено в охру.
Тревоги майские,
Свиданий трепет где ж?
Час от часу я к ним все больше
Глохну.
Вот-вот и снег пойдет.
В душе — зима, мороз.
Пишись, судьба, заглавною строкой!
Как много в сердце
Чувства собралось —
И вылилось. И нет его. Покой.
И некуда и не к кому спешить.
Иду, смотрю,
Как стебель в землю никнет.
Он попран смертью.
Мне еще здесь жить.
Была бы жизнь, а цель возникнет!
* * *
Без радуги, без грома и без молнии
Прошел едва заметный миру дождь.
Прошел в людском бесславьи и безмолвии,
Никто ему не выкрикнул: — Хорош!
Он был настолько тих и незаметен,
Что в памяти мог сразу умереть.
И было б так, когда бы вслед за этим
Луга не стали буйно зеленеть!
Иван Грозный и колоколПсковская легенда
Уж как ехал государь Иван во Псков город,
Что проведывал Васильевич свою землю.
Уж как кланялся свет Грозный своему люду.
Выносил народ на улицу хлеб с солью:
— Не побрезгуй подношеньем, государь наш!
У нас помыслы едины и един хлеб.
Как возрадовались храмы да в частОй звон,
Не тебя ль они приветствуют, Иван-царь?
Но откуда взяться горю средь согласья?
Кто-то в колокол ударил бунт, всполох.
Сдвинул брови царь собольи: — Что за пакость?
Еще есть во Пскове городе измена!
Приказал Иван снять колокол с собора.
— Ну-ка, вырвите ему язык поганый,
Чтобы попусту, негодный, не болтался!
Били молотом по колоколу гулко,
Говорили: — А вперед тебе наука!
После дождя
Кто-то всхлипывал всю ночь,
А под утро громко плакал.
Это старый странник-дождь
Крыши красил свежим лаком.
Все блестело на виду —
И дороги и растенья.
Каждый злак: — Иду! Иду!—
Говорил от восхищенья.
После ливня и грозы
В зоне царствия лесного
Появлялися грибы
И тотчас же брали слово.
— Мы — лесов своих князья,
Хоть живем мелкопоместно.
Что без нас никак нельзя,
Даже Пришвину известно.
Зеленел поблекший луг,
И светлел напев пастуший.
И один лишь ясный «кук»
Выдавал восторг кукуший.
И на вымытом челе
Существующего мира
Жизнь, чуть-чуть навеселе,
Улыбалась очень мило!
* * *
Скрипели сани, сыпал снег,
Стелился под ногами саван,
Метель смеялася, и сам он
Смеялся страшно вместе с ней.
Он звал ее:
—Княжна Снежна!
В безумном смехе, в трезвом хмеле,
Как сон, как стон, как в самом деле,
Она была ему страшна.
Сияли снежные леса,
Под этой искрившейся стынью,
И все казалося пустынью,
Мир в пыль снегов поизвелся.
И этот стон:
— Сюда! Сюда!
Шли санитары.
— Где же смертник?
И на снегах алел бессмертник,
И сонно плавилась слюда.
И шли саперы,
И сопел
На дальней станции санпоезд,
И что-то ахнуло вдруг, то есть
Гвардейский миномет запел…
— О, господи!
Он встал.
На лбу
Светился крупный жемчуг пота,
К нему стучался сильно кто-то
С вопросом:
— Ты закрыл трубу?
— Закрыл.
Сосед зашел.
— Закурим?
— Давай.
— А где бумагу дел?
— А я все счет веду тем пулям,
Что обогнули мой удел.
Ужли опять стрелять придется?
— Посмотрим дальше, что с весны…
— Тревожно сердце мира бьется
И мне опять дурные сны…
Два рядовые войн обеих
Нашли забаву в табаке.
Эй, мистер атомщик, добей их,
Что держишь смерть в своей руке?!
А за окном снега, сугробы
И светлый месяца озноб.
И вечер, парень чернобровый,
Сердца ворует у зазноб.
И на заснеженном безбрежьи,
Под синим инеем ветвей,
Нам видятся все реже, реже
Следы бессмысленных смертей.
* * *
Просился месяц ночевать
В забытой деревушке.
— Тебе привычней кочевать! —
Ответила старушка.
Засим захлопнула окно —
Чего пустое баить.
Сидит себе. В избе темно.
В потемках щи хлебает.
«Ну, что ж? Тогда устроюсь в стог,
На травяном постое.
У бабки нрав, видать, жесток,
С такой и спать не стоит!»
Наелся сена. Вышел пить,
В волне воды ломаясь.
«Не кипяченая! Как быть?
Я животом не маюсь!»
Напился. Фыркнул громко:
— Б-р-р-ы!
В себе души не чает.
И вот спустился под обрыв,
Там мельницу встречает.
На водяное колесо
Тотчас верхом уселся.
Не усидел на нем. Снесло.
Нырнул и осмотрелся.
Свои ученые умы
Ему представил омут.
Навстречу выплыли сомы,
Один рече другому:
— Какая светлость! Вот бы нам
Упрятать под корягу,
На удивление вьюнам,
И окуням-варягам.
Та мысль нечаянно далась
Красавцу в черном фраке.
Со дна решимость поднялась —
Мы говорим о раке.
Подплыл он к месяцу тогда
С огромными клешнями.
Что было дальше — навсегда
Останется меж нами.
Чего-то стоила гульба
По омуту светиле.
С тех пор с его большого лба
Отметки не сходили.
И коль рассматривать начну
Его лицо рябое,
Я вижу, что одну клешню
Он взял тогда с собою.
Пора подыскивать мораль
Писанию такому:
Старушка не пустила. Жаль!
Все было б по-другому!
* * *
Там, где никнут таволги,
Запевают иволги,