В ладонях скорее пригубь,
Светлые радости,
Счастье
К тебе прибегут.
Песни проснутся,
Начнут луговой хоровод,
Кудри завьются,
Твоя балалайка пойдет!
Смельство, весельство,
Душевность, открытость —
Все будет с тобой.
Только не пей,
Не губи себя,
Милый ты мой!
Мама!
Законом мне стал твой совет.
Не забулдыга я,
Не завсегдатай шалманов —
Трезвый поэт!
Слово твое,
Как священное знамя,
Несу я вперед.
Мне его дал твой родник,
И оно не умрет!
Как половодье,
Бушует, бурлит вкруг меня бытие.
Музыка жизни,
Музыка слова —
Вот пьянство мое!
* * *
Меня природа слухом не обидела,
Я это не боюсь теперь сказать.
Не потому ль Евгения Родыгина
Я заставляю музыку писать?!
Баяны всей России мне знакомы,
Они спешат ко мне из всех углов.
Как хлеба просят сельские райкомы,
Так музыканты просят: — Дай нам слов!
Берите!
Не мое богатство это.
Мне мать слова дала и мой народ.
В них и поля, в них и зима и лето,
В них сокол правды злую нечисть бьет.
Как музыку, я всюду чутко слышу
Всплеск рыбы, всполох птицы на гнезде,
И даже то, как ласточка за крышу
Заденет, чтоб напомнить о себе.
Не для того, чтоб музыку нарушить,
Осенний ветер прячется в трубе.
Из всех умений — есть уменье слушать,
Я за него признателен судьбе!
* * *
Что поэту дается от бога?
Очень мало и очень много!
Сердце чувствующее, живое,
Не лукавое, не кривое,
Пламенеющее, горящее,
Словом, самое настоящее.
Он не барин, не соглядатай,
Он рабочий с рябым лицом,
Добровольно идет в солдаты
Бить неправду своим свинцом.
Пулемет его содрогается,
Сутки целые отдыха нет.
Только так ему полагается,
А иначе поэт — не поэт!
Что за это в награду дается,
Кроме ссадин и синяков?
Ничего! Но поэт остается,
Как живая легенда веков!
Памяти Есенина
На Ваганьковском кладбище осень и охра,
Небо — серый свинец пополам с синевой.
Там лопаты стучат, но земля не оглохла —
Слышит, матушка, музыку жизни живой.
А живые идут на могилу Есенина,
Отдавая ему и восторг и печаль.
Он — Надежда. Он — Русь. Он — ее
Вознесение,
Потому и бессмертье ему по плечам.
Кто он?
Бог иль безбожник?
Разбойник иль ангел?
Чем он трогает сердце
В наш атомный век?
Что все лестницы славы,
Ранжиры и ранги
Перед званьем простым:
Он — душа-человек!
Все в нем было —
И буйство, и тишь, и смиренье.
Только Волга оценит такую гульбу!
Не поэтому ль каждое стихотворенье,
Как телок, признавалось:
— Я травы люблю!
И снега, и закаты, и рощи, и нивы
Тихо, нежно просили: — От нас говори! —
Не поэтому ль так охранял он ревниво
Слово русское наше, светившее светом зари.
Слава гению час незакатный пробила,
Он достоин ее, полевой соловей.
Дорога бесконечно нам эта могила,
Я стою на коленях и плачу над ней!
* * *
От модности не требуйте народности,
Народность — это почва, это плуг.
И только по одной профнепригодности
Решаются ее освоить вдруг.
Народность не играет побрякушками
И чужероден ей любой эрзац.
В ней золотом сияет имя Пушкина,
Ее не так-то просто в руки взять.
Народность — это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна,
Народность — это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.
Народность циркачам не повинуется,
Она для них — бельмо, живой укор.
В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются, —
Что мода для таких высоких гор!
* * *
Ревновать поэта невозможно,
Бесполезно это, как ни кинь.
Надо просто очень осторожно
Говорить: — Мой милый, чуть остынь!
Ну, пойми, что это не богиня,
Не Камея, даже не Кармен.
Погляди вокруг, идут другие,
Много лучше, краше — встань с колен!
Ревновать поэта просто глупо,
Это всю вселенную смешить,
Это все равно что из тулупа
Для невесты платье к свадьбе шить.
Все в поэте — людям. Только людям!
Он для них волшебная гора.
Мы ему по-ханжески не будем
За любовь давать выговора.
* * *
Душа, как линия прямая,
Как стонущие провода,
Идет проспектом Первомая,
Поет о радостях труда.
Кладите на крутые плечи
Мешки, рогожки и кули,
Не уклонюсь я — честно встречу —
И не согнусь — я сын земли.
Я сын отца, который тоже
На деле, а не на словах,
Всем существом своим, всей кожей
Любил трудиться на полях.
Душа моя, как подорожник,
Пыльцой лиловою звенит.
Я сын земли. И, как художник,
Я не могу ей изменить!
* * *
Я видел Русь у берегов Камчатки.
Мне не забыть, наверно, никогда:
Холодным взмывом скал земля кончалась,
А дальше шла соленая вода.
Я видел Русь в ее степном обличье:
Сурки свистели, зной валил волов,
На ковылях с эпическим величьем
Распластывались тени от орлов.
Я видел Русь лесную, боровую,
Где рыси, глухари-бородачи,
Где с ружьецом идут напропалую
Охотники, темней, чем кедрачи.
Я видел Русь в иконах у Рублева —
Глаза, как окна, свет их нестерпим,
Я узнавал черты лица родного,
Как матери родной, был предан им.
Ни на каких дорогах и дорожках
Я, сын Руси, забыть ее не мог!
Она в меня легла, как гриб в лукошко,
Как дерево в пазы и мягкий мох.
Она в меня легла всей нашей новью,
Всей дальностью дорог и дальних трасс
И той неиссякаемой любовью,
Которая дается только раз.
Крапива
Наша русская крапива
Очень добрая крапива!
Обожжешься — ненадолго,
И простишь ее за это.
От тропической крапивы
Ноги сводит в лихорадке,
Кровь течет без останову,
А отсюда делай вывод:
— Человека ей не жалко!
Наша русская крапива
Обожжет и пожалеет,
Кости в бане пораспарит!
Вот бы в тропики такую,
Все бы людям было легче!
* * *
Сердце катится, как горошина,
Через просеку, через гать.
Помогите мне, люди хорошие,
Все хорошее увидать.
Доведите до тихой деревеньки,
До седатого мудреца.
Вяжет он вдохновенные веники,
Мечет мудрые взгляды с крыльца.
— Здравствуй, дедушка! —
Тихо поклонится,
Свесит бороду с темных перил.
— Где же притчи твои и пословицы?
— Вместе с бабкой в могилу зарыл.
И нахмурится и затучится,
И дымком задымит голова.
— Побеседуем?
— Не получится!
— Что так, дедушка?
— Спят слова!
Дальше двинусь
То полем, то по лугу,
Где осока и белоус.
Ну, а самое главное — по людям,
Я от них красоты наберусь!
Раздумья у Мавзолея
На ленинском мраморе снег отдыхает,
Он послан с далеких планет.
И кажется — снег потихоньку вздыхает,
Что Ленина нет.
Снежинки касаются мрамора нежно
И тихо грустят.
Но что тут поделаешь — смерть неизбежна,
А годы летят!
А время, как маятник, тихо шагает,