— Эй, «Всех скорбящих», — командует Перминов, — постереги его здесь!
— За мной! — шопотом говорит Акулов.
Мы входим в полуосвещенный подъезд и по лестнице поднимаемся вверх. Акулов останавливает нас знаком. Отогнув рукав, он смотрит на ручные часы.
— Три минуты ждать!
Мы подтягиваемся.
— Т-ш-ш!
Затаив дыханье, мы стоим на лестнице. Свет, льющийся через стеклянные двери, освещает наши настороженные лица. До нашего слуха доносится храп и сонное бормотанье.
— Спят!
— Т-ш-ш.
Акулов смотрит на часы, затем поднимает маузер вверх.
— Ногами не топать!
На носках мы поднимаемся к дверям. Акулов открывает дверь. Нагретый казарменный воздух свирепо лезет в ноздри.
Мы попадаем в полутемный коридор.
Дневальный спит, сидя на табуретке. Акулов хватает нас за рукава. Глазами показывает на дневального. Я и Волков подбегаем к дневальному и выдергиваем у него из рук бомбу.
— Не балуй! — мычит дневальный.
Волков тычет ему бомбу в зубы:
— Замри!
Дневальный глядит на нас красными похмельными глазами. Но, очевидно, ничего не понимает.
— Не дыши!
Волков остается у дневального, я бегу к Акулову.
— Осмотри классы по коридору, да смотри, без шума. Я бегу по коридору, заглядывая через стеклянные двери в пустые классы. В конце коридора останавливаюсь. Сдернув фуражку с головы, размахиваю по сторонам. Возвращаюсь обратно. Красногвардейцы стоят толпой около больших и темных стеклянных дверей, откуда все еще доносится храп. Акулов опять смотрит на часы и сквозь зубы ругается.
— Сволота! Так и знал, что подведут.
Он подзывает меня и говорит:
— Смотайся на площадь быстренько. Скажи рабочим: подвели нас эсеры. Не явились. Пускай человек двадцать оставят, остальных — сюда. Винтовки не бери. Отдай кому-нибудь.
Я спускаюсь по лестнице. Внизу сидит «Всех скорбящих», уперев штык в спину часового.
— Взяли? — тихо спрашивает монах.
— Взяли!
— А ты куда?
— Приду сейчас! Сиди!
Возвращаюсь обратно с отрядом рабочих. Монах сидит в той же позе.
— Готов, что ли?
— Т-ш-ш-ш!
Акулов встречает меня руганью:
— За смертью тебя посылать.
И шипит через мою голову:
— Как открою дверь — идите без шума вдоль левой стены. Не зацепите за винтовки. Свет зажгу — берите на изготовку.
Предосторожности оказались излишними. Перепившийся отряд спал, что называется, без задних ног. Никто не слышал, как мы вошли, как выстроились в большом актовом зале вдоль стен, и даже когда вверху вспыхнула огнями большая люстра, никто не пошевелился.
В причудливых позах спали вповалку отрядники. Весь пол был густо покрыт телами. Тяжелый винный перегар смешался с крепким духом пота и прелых портянок.
— Вставай! — гаркнул Акулов.
Несколько человек вскочили, как встрепанные.
— Браа-атва! — завизжал черный взлохмаченный парень и закрутился волчком.
Мы вскинули винтовки, щелкнули затворами.
— Сиде-еть! На ноги не подниматься!
Матюгаясь и в Бога и в святых, отрядники приподнимали головы, недоумевающе рассматривая нас красными от сна глазами.
— Смирно-о!
Размахивая маузером, Акулов вскочил на подоконник.
— Отряд арестован! — крикнул Акулов. — Семинария окружена войсками. Будете бузить — перестреляем. Кто командир?
С пола, около Акулова, поднялся детина с рябым лицом, с похмельными злыми глазами.
— По какому праву арестованы?
— По разному… Весь тут отряд?
— Ну, весь! А ты скажи, какое право у тебя? У нас самим Лениным мандаты подписаны.
— Это мы сейчас узнаем, кто подписал!
— Смотри, не много ли берешь на себя.
— Молчи, гад! — закричал Акулов. Лицо его покраснело, скулы зашевелились, по щекам засновали желваки.
— Тебе, выходит, плевать на Ленина? — угрюмо спросил детина.
Акулов спрыгнул с подоконника и рукояткой маузера ударил командира отряда по лицу.
— Гад! За Ленина прячешься?
Размахнувшись, он ударил детину в лоб.
— Убью, сволота!
Грозно сверкнув белками, он сделал шаг назад.
— Показывай мандат!
Детина порылся в кармане и, достав засаленную бумагу, протянул ее Акулову.
— Посмотри, посмотри! Ты еще мне ответишь, сволота!
Акулов развернул бумагу, взглянул на подпись и захрипел:
— Иди-ка, сюда! Покажь подпись Ленина.
Детина встал рядом. Ткнув пальцем в бумагу, он сказал злобно:
— Видишь: постановлением Совета народных комиссаров. А кто председатель? Знаешь?
В окнах зазвенел выстрел. Детина носом полетел на пол. Около головы расползлось багровое пятно.
Отрядники притихли.
— Кто из вас большевики? — закричал Акулов, размахивая дымящимся маузером.
С пола поднялось человек двадцать.
— Большевики?
— Большевики, — негромко ответили они.
— Б… вы, а не большевики! Чего смотрели? Вместе пьянствовали с этой бандой? Именем Ленина спекулировали? Пострелять вас надо! Товарищ Храмцов, возьми-ка у них билеты. Завтра явятся к Зорину. Он поговорит с ними.
Глава XVI
Отряд разогнали. У нас во дворе появились трехдюймовки и две сотни лошадей. В тот же день Акулов привел в казарму высокого красивого парня в длинной шинели.
— Отряд наш будет кавалерийским! А это — товарищ Краузе. Бывший офицер, а теперь наш военный руководитель или, короче говоря, военрук.
Офицер? Черт возьми, на этого стоило посмотреть. Ну-ка, ну-ка, что ты за птица? Я с любопытством впился глазами в выбритое до синевы лицо, которое, против моего ожидания, было лицом славного парня, любящего и пошутить, и разные штуки веселые выкинуть.
Офицер пристально смотрел на нас. Серые выпуклые глаза его немного щурились и как будто слегка посмеивались.
— Товарищ Краузе — доброволец! — сказал Акулов. — Такой же, как мы все. А сам из студентов.
— И член партии, — просто сказал офицер. — Я думаю, мы быстро освоимся.
Мы переглянулись. И, кажется, каждый спросил глазами:
«Офицеру-то чего надо в партии?»
Краузе перехватил наши взгляды.
— В партии я с февраля. Был арестован при Керенском. Во время взятия Зимнего дворца ранен. Верите теперь?
— Верим! — дружно крикнули мы.
Акулов улыбнулся:
— Вот и познакомились.
Во дворе поставили стол. Лист бумаги лежит, придавленный сверху наганом. За столом сидит Краузе. Голову он склонил немного набок; в зубах папироска. Дым тянется к глазу, и этот глаз щурится, затягивается морщинками.
Мы подводим к столу лошадей, смотрим на военрука.
— Ну-ка, поверните! Так! Поднимите ей голову. Проведите. Теперь можете ее передать кашевару. Не годится.
Как, черт возьми, не годится? Такой аховый конь и не годится.
— Чего ж так?
— Плох конь! Для кавалерии не годится!
— Почему?
— Наливы на ногах!
Краузе встает и тычет рукой, в которой зажат коробок спичек, на подкожные шишки, покрывающие сальцевые суставы ног.
— Плохой конь… Следующий!
Евдоха подвел к столу роскошного белого жеребца.
— Вот конь, товарищ! — восхищается Евдоха.
— Убери его подальше! — замахал руками военрук.
У Евдохи дрогнули веки.
— Такого коня?
— Да, такого белого коня, которого видно на сто верст и которого даже ночью не спрячешь.
Самые красивые и самые крупные лошади почти все были забракованы военруком.
— Не годится! Обратно!
— Почему?
— Спина прогнута! Слабый конь! Ну, еще и копыта, смотрите, в трещинах. Нет, нет, не годен конь.
— Неужто и этот вот!..
— Шея коротка, ноги толсты! Не годен! Сырой конь! Вы на красоту коня смотрите, а красота не нужна кавалерийской лошади. Строевой конь должен иметь длинную шею и высокую голову. Ноги выбирайте сухие и чуть-чуть отставленные назад. Зад должен быть длинный и широкий.
Мы выбрали коней снова, но и тут многие не угадали. Около десятка лошадей было со шпатом, с подлопатником, с «козинцем» и саблистыми ногами. Впрочем, выбирать уже было не из чего. Некоторых не слишком порочных лошадей пришлось оставить в строю.
— Не беда! Сойдет!
Отобрав лошадей, мы начали придумывать имена.
— Звездочка!
— Ярославец!
— Штукарь!
Военрук покачал головой:
— Названия коней должны начинаться с одной буквы. А так как здесь мы первая кавалерийская часть, то начнем с буквы А. Пусть каждый придумает своему коню название. Ну? Начинайте крестить. Подходите к столу за метриками.
Со смехом красногвардейцы потянулись к столу, держа лошадей под уздцы.
— Адъютант! — закричал «Всех скорбящих», подводя буланого коня.
— Дальше!
— Арап! — гаркнул Попов.
— Следующий!
— Анчутка!
— Что это за штука?
— А так просто! Анчутка, и все тут.
— Так и запишем. Следующий!
— Аналой!
— Ну куда такого?..
— Тогда… а… а… а… Арбуз.
— Есть Арбуз! Дальше!
— Адиёт!
Краузе захохотал:
— Зачем же коня-то обижать? Коня любить надо.
— Ну… Амбар!
Качая головой, Краузе записал коня Волкова Амбаром.
— Следующий!
— Афанасий!
— Может быть, назовем Аляской. Кобыла у вас?
— Аляска так Аляска. А между прочим, кобыла.
— Следующий!
— Анчоус.
— Дальше!
— Акробат!
— Следующий!
— Апрель.
— Следующий! Следующий!
Кавалерийская наука оказалась куда сложнее, чем мы это предполагали.
— Вон она, брат, — удивлялся Евдоха, — тут, пожалуй, скорее обезьяну выдумаешь, прежде чем гарцевать станешь.
— А ты думал сразу, да и казака переедешь.
Впрочем, мы не горевали долго.
— Не боги горшки обжигают! Научимся!
Началось обучение седловке. Краузе, показывая нам, как седлать лошадь, поучает.
— Во-первых, — растягивая слова, цедит Краузе, — все части сбруи должны быть чисты, мягки и хорошо смазаны жиром. Сбруя должна лежать на коне так же незаметно для него, как лежит на вас рубашка. Седло надевать следует, пригоняя его по шерсти. Вот так. Полицы седла ложатся вместе с потником, не нажимая на хребет лошади. Передний край потника держи на ладонь от холки. Вот так.