Справа и слева начинают шевелиться.
— Идут! — сдавленным шепотом говорит кочегар.
На кромке балки выросли черные головы, затем поднялась цепь и побежала к нам, пригибаясь к земле. Боясь нечаянно выстрелить, я вынимаю руку из спусковой скобы и кладу на прицельную колодку, ощущая под горячей ладонью острые углы и холодок стали. За первой цепью над краем балки поднялась вторая цепь. От волнения по телу пробегает дрожь, я грызу ногти и до ряби в глазах смотрю на чехов. Сердце неистово колотится в груди. По спине ползут мурашки.
Уже не более трехсот шагов разделяет нас. Я вижу головы и руки, вижу сверканье на солнце штыков. От чехов к нам ползет синяя тень. Ветер доносит до слуха отрывистые слова команды. Я грызу яростно ногти. Мне хочется пить. Мне кажется: горло покрыто слоем соли.
Мы начинаем оглядываться. Военрук стоит, привалившись спиной к сосне, осыпанный желтыми иглами. Он колючими глазами смотрит в степь. Под кожей щек медленно двигаются желваки. В опущенной руке сверкает никелем свисток. Встречая наши взгляды, военрук мотает головой:
— Лежа-ать!
Меня от волнения трясет. Я кусаю губы. Я не могу выдержать. Я сейчас буду стрелять. В этот момент я слышу за спиной свистящий шопот:
— …ю…ю…а-ю-щ-щему… Ого-онь!
Короткий толчок в плечо.
Рядом грохнуло, затрещало, точно отодрали доски от забора. Сверху посыпались ветки. Захлебываясь, застучали пулеметы.
Выпустив обойму, я начал было заряжать, не спуская с глаз припадающие к земле цепи чехов. Кто-то меня толкнул в бок. Мимо моего носа поехал штык.
Я оглянулся.
Сзади меня лежал усатый красногвардеец с забинтованной головой, протягивая винтовку.
— Стреляй, я заряжать буду! — крикнул усатый.
Рядом с ним другой раненый вталкивал здоровой рукой обойму в магазинную коробку. Этот, очевидно, «работал» на Евдоху.
…Чехи падают. Смыкаются на ходу, вскочив, бегут, согнувшись до земли. Над нашими головами метет пулями. Нас отделяет не более ста шагов.
Ветер кидает в лицо ошалелый вой.
Выбросив штыки вперед, чехи с криком бросились на нас. Но, точно под сильным ветром, цепь закачалась, закрутила и, осыпая фигурами, внезапно поредев, упала.
Толкая обойму в магазинную коробку, я вижу: чехи пятят назад.
Цепь легла, степь закипела под лопатками.
В небо взлетела ракета. Одна. Другая. Третья.
— Эх, дьявол, — слышу тоскливый голос Волкова, — артиллерию зовут.
Слышны глухие, сверлящие воздух звуки.
— Ж-ж-ж-ж!
Прижимаю нос к холодной земле.
— О-о-ох!
Оглушительный взрыв сбоку.
— Дз-з-а-а-ан!
Осколки со свистом летят над головами. Кто-то дико закричал и смолк.
Земля задрожала. Железный грохот ударил в уши. Затем с треском и гулом ухнуло наземь дерево. Начался артиллерийский обстрел. Воздух наполнился скрежетом, воем, шипеньем, грохотанием полосового железа. Взрывы — один за другим! Опушка леса превращается в грохочущий ад. Впереди, сзади, по сторонам — сплошное огненное море, взлетающие столбы земли. Густой, едкий дым заволакивает воздух. Отдельных взрывов уже не слышно. Все сливается в потрясающий рев. Земля дрожит, трясется, гудит. Снаряды корежат лес. Сыплются комья земли, щепы, сучья, свистят осколки.
Я закрываю голову руками, жмусь к земле, царапаю ее ногтями. Мне кажется, что я открыт со всех сторон. Хочется зарыться в землю, уйти глубже, забраться в нору. В рот лезут травы; на зубах скрипит песчаник. Лязг и грохот обваливающегося железа усиливается. Горячее дыхание опахивает шею и руки.
Я теряю всякое представление о времени. Голова отяжелела. Глубокое безразличие охватывает меня. Опустошенный, я лежу, прислушиваясь к звону в ушах.
— И-и-и-и! — звенит на одной, высокой ноте.
Я сжимаю зубы. Звон прекращается. Открываю рот, и в уши снова вползает:
— Ии-ии!
Я пробую еще раз. Потом начинаю тихонько визжать, стараясь попасть в ноту звона. Но горло совсем пустое. Я чувствую, что тело мое пропало. Сколько времени продолжается обстрел, я не знаю. Я даже перестаю слышать грохот. Я растворяюсь в нем.
В голове — ни одной мысли.
Внезапно обстрел прекращается. От наступившей тишины больно ушам. Отупевший, я поднимаю тяжелую голову. Рядом поднимается голова Евдохи.
— Ага-а? Мы живы еще?
Усатый красногвардеец лежит, ткнувшись головой в землю, молча подтягивая под себя ноги, вздрагивая телом. На вытянутой руке медленно шевелятся пальцы.
Матерясь и стеная, приподнялся грузчик Кульник. Охватив руками сосну, он дернулся телом вперед. Его начало рвать кровью. Лес наполнился стоном и матерщиной. Кочегар поднял от земли серое лицо. Наши глаза встретились.
— Вот гады! — крикнул кочегар. Вытащив из-под себя винтовку, он перевернул ее, сбрасывая с затвора землю.
— Встают! — закричал «Всех скорбящих».
Вой разрывает тишину. Я вижу цепи чехов. С винтовками наперевес они бегут на нас, громко крича. Сзади — свисток.
Лес ожил.
Лихорадочно застучали пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы.
— Ага-а? Мы живы?
Злоба наливает меня до краев. Я поднимаю винтовку, стреляю, целясь в кучки атакующих. Внезапно Евдоха вскакивает. Выкинув левую руку вперед и раскорячившись, он подпрыгивает. К чехам летит граната.
Я хватаюсь за гранаты.
Одна.
Две.
Немецкая, ребрастая.
Кориц, гладкая бутылка.
Вскочив, кидаю гранаты. Падая на землю, лихорадочно хватаю винтовку, но тотчас же в голове проносится мысль: «Не заряжена! Не успеть!»
Тогда я снова хватаю гранаты. Чехи уже близко. Вот, вот. Сейчас, сейчас. Я тороплюсь. Скорей! Успеть бы! Я зацепляю крючком за ушко терки. Скорей! Ах, черт! Вскочив, рву левой рукой терку. Размахнувшись, с силой бросаю вперед. Падаю.
Шарю руками. Хватаю бутылку Корица. Кольцо? Здесь! Вскакиваю, верчу бутылку над головой. Бросаю.
Пулеметы захлебываются, заглушая винтовочную частую стрельбу.
Я чувствую: кто-то бежит за моей спиной. Глянув боком, вижу военрука. Он падает рядом со «Всех скорбящих», кричит ему что-то, берет его винтовку. «Всех скорбящих», поднявшись, бежит, согнувшись в три погибели, поддерживая шашку рукой! Куда он?
Чехи, падая, смыкаются на бегу.
Уже не более пятидесяти шагов. Внезапно справа и слева вскакивает наша цепь.
— Ур-р-р-ра!
С молниеносной быстротой я хватаю гранату, подкидываю ее в правой руке.
Волоча винтовку за ремень, кидаюсь вместе со всеми вперед.
Подпрыгнув, бросаю гранату.
— Ур-р-р-ра!
Шашка путается в ногах. Я откидываю ее назад. В голове проносится молнией тоскливая мысль:
«Без штыка винтовка!»
Я перевертываю винтовку прикладом вверх.
Прямо на меня бежит приземистый чех, выкатив оловянные страшные глаза. Белые, точно приклеенные усы вздернуты над широко раскрытым ртом.
Вот. Вот.
Я хочу отпрыгнуть в сторону, но меня плотно сжимают с боков.
«Ударить по винтовке!» — вихрем проносится мысль.
Чех спотыкается. Я налетаю на него. Со всего размаха бью плашмя прикладом по голове. Чех падает на карачки, мотает головой. Фуражка с кожаными ремешками летит на землю. Перевернув винтовку, я ударяю его по голове острым углом. В лицо брызжут горячие капли. Я хватаю его винтовку. Бросаюсь вперед. Все смешалось в кучу. Красногвардейцы, матюгаясь в бога, в веру и мать, остервенело дробят черепа, рвут чехов штыками в клочья.
— Бра-атв-а-а-а!
— Жмара-ай!
Лязг штыков, крики, тяжкое дыханье, стон. Глаза наполняются кровавым туманом. Сквозь туман вижу лысьвенского молотобойца Мельникова. Окровавленный, без фуражки, он отбивается винтовкой, точно дубиной, от двух высоких чехов. Я подскакиваю сбоку. Со всей силой бью штыком в неожиданно мягкое тело.
Чехи дрогнули. Я слышу сзади крик. Повертываюсь.
Из леса бегут с лошадьми отрядники. Вижу отца. Он тянет за собой трех коней. Бежит, вытягивая шею, шаря глазами по степи.
Сбросив штык, я перекидываю винтовку за плечи. Бегу к лошадям. Мои глаза встречаются с тревожными глазами отца. По лицу у него размазана кровь. Увидев меня, отец радостно дергает бровями. Бежит, спотыкаясь, ко мне.
— Жив, жив! — кричу я.
— Бери коня! — Бросив поводья Амбы, он прикладывает ладони ко рту. — Евдо-оха-а-а!
Запыхавшийся Павлов подбегает к отцу.
— Разберемся после! Давай! Давай!
И вскакивает на коня Евдохи.
Наша пехота обстреливает чехов. Они отходят расстроенными рядами, рассеиваясь по степи.
Мы быстро выстраиваемся лавой.
— Где тебя угораздило? — спрашиваю я у отца.
— Осколком! Сашу убило!
Впереди захрипел голос Акулова:
— Шашки во-о-он! В атаку, марш-марш!
Выдрав из ножен клинки, мы пускаем коней.
Конь стелется по земле. Я слышу, как играет у коня селезенка. Храп других коней настигает с боков. Навстречу летят пули, противно визжа над ухом.
— Ур-ра-а-а!
С гиканьем и воем мы летим к убегающим в беспорядке чехам. Кони храпят, жмутся, прерывистое дыханье несется вместе с нами. Дикая злоба подкатывается к горлу.
— А-а-а-а!
С коня через голову летит, растопырив руки, Желнин.
— Эх, вдарю!
Чехи сбиваются в кучу, образуя каре. Но уже правый наш фланг врезается с воем в каре: мнет, рубит чехов, топчет конями.
Голова работает с необыкновенной ясностью. Все кажется каким-то особенным. Стеклянным. Прозрачным. Я замечаю бегущего к балке высокого чеха. Раньше чем успеваю подумать, направляю коня за ним. Слышу тяжелый храп коней с правой и с левой стороны. Чех неожиданно выскакивает перед конем. Я опускаю клинок. Тупой удар отдается в руке: чех закрыл голову винтовкой. Конь взлетает свечкой. Рванув повод, я круто заворачиваю коня, кидаю его обратно. Чех снова поднимает винтовку. Упав на бок, я бью его клинком по руке. Бросив винтовку, он поднимает одну руку вверх. Перед глазами мелькает охваченное смертельной тоской лицо. Испуганный взгляд умоляет… Я с силою опускаю клинок. Чех падает под ноги коня.