— А что с солдатом делать? — спросил Степан, вытирая лицо подолом рубашки.
— Надо затащить подальше в кукурузу… А его одежда нам еще пригодится… Легче будет идти в Кишинев. А ну, посмотрим, на кого налезет.
— Пожалуй, что на тебя. Солдат, похоже, одного с тобой роста.
Аржоняну подошел к солдату, равнодушно смотревшему в небо выпученными глазами.
Утром шедшие в Кишинев плугурулы видели, как по дороге в город веселый румын вел бедного плугурула, и удивлялись доброте солдата. Есть мол, хорошие люди и среди румын. Ведет бедняка и сигаретами угощает. Видимо везде есть хорошие люди, даже и среди румын.
Аржоняну действительно угощал Степана сигаретами, которые он нашел в кармане румына.
— Кури, друг, вот сдам в тюрьму, тогда не очень покуришь… Не покуришь! — говорил веселый стражник.
Степан улыбнулся. Этот чудак Аржоняну в одежде румынского солдата и с карабином за плечом действительно мастерски играл роль охранника, но с таким «стражем» Степану идти будет весело.
За поворотом дороги беглецы увидели раскинувшийся перед ними Кишинев, и сердца их заволновались. Беглецы прибавили шагу. Оба радостно в один голос воскликнули:
— Кишинев!
Кузнец тихонько перекрестился.
— Эй, а ну-ка иди сюда! — послышалось сбоку.
Кузнец и Аржоняну быстро повернули головы и замерли.
Перед глазами мелькнула фигура офицера, сидящего верхом на лошади и хмуро поглядывавшего в их сторону, а затем все заволокло туманом.
— Венан коч, — повторил свой приказ офицер, натягивая поводья.
Аржоняну рассерженно толкнул карабинкой Степана, окаменевшего при виде офицера, и, подталкивая кузнеца, подошел.
Офицер спросил — откуда они, кто, куда идут.
Аржоняну смирно вытянулся.
— В Кишинев… Отстал от партии… Большевик.
Собственно говоря, Аржоняну говорил правду. Только они не отстали от партии, а забежали немного вперед, но офицера удовлетворил и этот ответ. Офицер поехал мимо, уже не обращая внимания на Аржоняну, стоявшего перед ним навытяжку.
И только, когда Аржоняну увидел вместо страшных офицерских глаз офицерскую спину, он на радостях стукнул Степана карабинкой по спине и крикнул во все горло:
— Ступай вперед… Убью как собаку!
Не знаю, большевик ли я, но если вы против бояр, то и я с вами
Если повернуть на Александровскую улицу и пройти по городским закоулкам немного вправо, а затем, свернув налево, пойти мимо белых заборов, что отгородили густые сады от пыльной дороги, то можно попасть в самый глухой закоулок.
И Аржоняну знал, как найти здесь нужный им дом.
…Утром, когда сон еще удерживал город в своих липких объятиях и прочно закрытые ставни защищали предутренние сны, беглецы подошли к маленькому домику, спрятавшемуся во влажной зелени утреннего сада, и забарабанили крепкими кулаками в дверь. В доме, похоже, еще спали. Но вот где-то в комнате заскрипели двери, послышался кашель, и у двери послышались быстрые шаги. Заспанный, недовольный голос спросил:
— Кто стучит?
— Свои… Аржоняну.
— Какой Арж…а-а-а… Николай?
Человек за дверью застучал задвижкой и, открывая дверь, забормотал:
— Вот это удивил… Ну и дела. А я думаю, кто это в такой ранний час при…
Распахнув дверь, человек испуганно отступил назад, не окончив свою речь. Толстяк с испуганным удивлением смотрел на одежду Аржоняну, пытаясь свободной рукой закрыть дверь.
Аржоняну засмеялся:
— Что, не узнал? Ну, пускай уже, а то еще зубы сквозняком прохватит, если будешь так долго держать рот раскрытым.
Пили чай и рассказывали друзьям о своих приключениях. Хозяин гостеприимного домика — рабочий табачной фабрики, Вороняну, внимательно слушал рассказ Аржоняну, а потом задумчиво сказал, что дело их плохо. Придется неделю-другую пожить им у Мушатеску. Им же теперь надо паспорта получить и работу найти?
Аржоняну согласился — действительно, чужой хлеб они есть не собираются.
За окнами в утреннем воздухе завыли фабричные гудки…
— Ну, уже шесть часов. Я пошел… Пора… Полезайте пока в чулан и до обеда спите, на улицу выходить не советую.
Он спешил и на ходу обратился к женщине:
— Юля, ты сделай им тут все — обед и прочее…
Женщина молча кивнула Воронину.
А на другой день вечером кузнец и Аржоняну были уже на другом конце города, в маленьком доме с садом за высоким забором.
Аржоняну и здесь пришлось рассказать историю их бегства. Теперь он говорил об этом, как о веселом приключении, поскольку стража была где-то далеко и все события остались позади. Но друзья, собравшиеся в тесной комнате, весело смеялись, слушая рассказы Аржоняну. Потом перешли к делу.
Мушатеску, еще улыбаясь, спросил Степана:
— Вы что-нибудь слышали про большевиков?
— Только плохое, все, что поп говорил.
А Мушатеску заговорил совсем иначе. Он говорил о притеснениях, которые чинят сейчас господа, и о том, что с этим надо бороться, что сначала надо использовать все средства агитации, которые так правильно использовали и продолжают использовать большевики. Надо рассказывать рабочим, кто они такие, кто их друзья. А то вот видишь — поп хорошо агитирует против большевиков, и даже такого, как Степан, сумели сбить с толку.
Мушатеску говорил долго, а потом повернулся к Степану и сказал девушке, что сидела рядом:
— Вот этого товарища поручаю вам, товарищ Труке. За время его пребывания у нас он должен узнать, почему он, сам того не понимая, стал большевиком.
— Кто, я? — удивленно спросил Степан.
— Да, вы, товарищ… Вы давно уже большевик.
— А я? — вскочил Аржоняну.
— И вы тоже, товарищ.
— Но я ничего не знаю о большевиках!
— Значит, товарищ Труке и вас возьмет к себе.
А Степан поднялся неловко и, почему-то долго краснея и протянув вперед свои огромные черные руки, произнес:
— Не знаю, большевик я или нет, но если вы против бояр, тогда и я с вами.
Аржоняну добавил:
— А если вы еще и за человеческую жизнь для людей, тогда я буду делать все, что вы мне прикажете.
Так в этот летний вечер, за плотно закрытыми ставнями в маленьком доме были приняты в Румынскую партию большевиков-коммунистов двое «несознательных» товарищей: рабочий Аржоняну, добивающийся человеческой правды и прекрасной жизни для всех, и кузнец Македон, несущий в своем сердце горячую ненависть к боярам.
Страницы книги золотой
И пошли дни новой жизни и красной правды. Девушка с прекрасными глазами — простыми и тихими, как вечерние зори, ежедневно подолгу разговаривала с этими двумя рабочими, незаметно ставшими большевиками.
Тихий голос и негромкие, но пламенные слова падали с шипением в мозг, словно расплавленное олово, и зажигали этих двух людей, которые не знали, куда девать во время разговоров свои мозолистые руки.
О борьбе и победе рабочей правды, о днях, что ведут к великой победе, о погибших и замученных, о тех, что гибнут в неравной борьбе, целыми днями рассказывали уста этой тихой, голубоглазой фурмозы.
Так, открывая страницу за страницей золотой книги революции, узнали они о пролетарской революции в СССР, о рабочем движении во всех странах и о рабочем движении у себя в боярской Румынии.
Аржоняну с каждым днем все больше удивлялся:
— Вот так штука получается, — тысячи гибнут за наше рабочее дело, а мы здесь ни в зуб ногой… Вот тебе и на — земля румынская маленькой кажется, а про такие вещи впервые слышать приходится… Вот и на тебе: наша дирекция словом «большевик» всегда нас позорит, отчего слово это стало ругательством. Ну и хитрые же, собаки! Значит, по-вашему, нам надо выступать всем общим фронтом?
А девушка с голубыми глазами рассказывала им, как они работают на других, не получая при этом ничего для себя. Почему трудно бороться беднякам и почему надо быть им вместе, чтобы победить так, как это сделали русские рабочие.
Аржоняну нетерпеливо перебивал:
— Ладно, а когда мы победим, тогда заживем по-человечески?
Девушка улыбнулась и тихо ответила:
— Я не знаю, Аржоняну, что вы называете человеческой жизнью, но, если вы хотите, я расскажу вам, как живут такие же рабочие в Советской стране.
— Вот это хорошо.
— Я расскажу вам о том, что так старательно замалчивают румынские газеты. Когда вы читаете наши газеты, в которых пишут про разруху в Советских странах, о восстаниях, о голоде и ежедневных убийствах — и если вы еще верите этому вранью — мне трудно будет убедить вас в том, как прекрасна жизнь в этой свободной стране.
Девушка тихо провела рукой по волосам и улыбнулась, потому что Степан и Аржоняну придвинулись ближе и глазами показывали — они ей полностью верят. Она начала рассказывать им, как побеждали рабочие в Советской стране, какие там сейчас законы по охране труда. О том, что фабрики и заводы там в руках самих рабочих.
Но как-то неожиданно, задумчиво, смутившись, Аржоняну спросил:
— А вы не врете? Вы меня простите, что я так говорю, но все, о чем вы рассказываете, выглядит словно какой-то сон.
— Дорогой Аржоняну, мне тоже все это казалось сказкой, пока я не увидела сама…
— Вы были там?
— Да. Я там прожила пять месяцев.
Степан и Аржоняну удивленно молчали и смотрели на эту странную девушку, что побывала в СССР и видела прекрасную землю с такой счастливой жизнью, и ее рассказы напомнили им времена далекого детства.
Уже синий сумрак подполз к окнам и в комнате стало совсем темно, когда молодая Труке закончила свой рассказ.
Степан смирно встал, вытянул руку вперед и сказал твердо:
— Ну, черт… Будет и у нас так… Ну?
Трудовой день господина Левинцу
Целую ночь горят два больших фонаря возле фешенебельного ресторана «Модерн». К роскошному подъезду ежеминутно подъезжают чистенькие ландо, тихо подкатывают автомобили, и прекрасно одетые дамы под руку с элегантными кавалерами со смехом поднимаются по ступеням, покрытым коврами и залитым электрическим сиянием.