И даже Стеха осталась такая же, разве что глаза немного потухли и печаль опустила уголки губ вниз… но осталась такой же красивой, как и в те дни, когда батушанские юноши поглядывали на нее с глухим желанием своего сердца.
…Днем у дверей сигуранцы толпятся хмурые парни и долго, не отрывая глаз, всматриваются в белый лист, висящий на решетке. На том листе большими буквами написано, что по селу Уникитешты объявляется призыв новобранцев, родившихся… Дальше идут мелкие строки, неприятные для тех, кто, на свое несчастье, родились в указанные годы.
А вечером шепчутся по вишнякам:
— Говорят, война будет.
— Да.
— На обласканную страну[57] пошлют…
С минуту помолчат, а потом снова начинают говорить о том, что придется им защищать гоцев, бояр защищать. Так говорит молодой Олтяну, бередит раны. Вот помолчал он и опять за свое:
— А из наших ребят, что в тот раз забирали, — восемь не вернулось… Может, и мы умрем под румынскими плетьми. Один в военной тюрьме умер.
И снова зашипели на молодого Олтяну:
— Чтобы ты сапогом гоца подавился, собака… Ну, зачем ты нас мучаешь?
Олтяну замолчал.
Парни лежали на земле, задумчиво покусывали былинки, всматриваясь в ночную тьму и в заросли бурьяна под заборами.
— А в Платарешты недавно привели обратно одного плугурула, год назад его забирали. Был денщиком у офицера, так ему жена офицера вылила на голову горячий суп. Теперь этот плугурул слепой.
Один из парней не выдержал и, размахнувшись, пнул Олтяну в живот:
— Чтоб ты сдох, сука!
Олтяну спокойно ответил:
— Не толкайся. Я говорю правду, я не вру… Зачем пинаешься? Я должен идти, я и говорю, как все будет.
— А мы разве не должны?
— Кто знает? Может, вы собираетесь дома остаться… В Фольтечанах так половина пошла служить, а остальные дома остались.
— А ты как думаешь?
Олтяну отвернулся:
— Я сам ничего не думаю… Если еще хотя бы трое будут думать так же как я, тогда останусь и я.
— Так ты остаешься?
— А тебе какое дело? Я еще не сказал, что остаюсь… Может, завтра первый явлюсь. О себе лучше заботьтесь!
Парни задумались. А разговоры об этом затянулись до рассвета.
Новобранцев пришло всего трое. Плутоньер вышел на крыльцо и, сладко зевнув, обратился к ним:
— Почему так поздно собираетесь?
— Мы явились, как было приказано — утром.
Плутоньер хмуро взглянул на них и неожиданно разозлился:
— Я спрашиваю, где остальные?
Но трое новобранцев ничего не знали. Этим двум кулацким сыновьям и поповскому выродку парни и не думали рассказывать про свой план.
А призыв пришлось отложить до следующего дня. И эта ночь была самой неприятной для домнуле Стадзило. Он ругал плугурулов последними словами, как только он не крестил их. Но на другой день с утра до полудня возле сигуранцы стояли те же трое вчерашних новобранцев, ожидая остальных.
Плутоньер ходил злой, гневно шептал ругательства и грозил в сторону крестьянских домов. А в полдень Стадзило собрал жандармов и со списком в руках принялся обходить село. По его указаниям жандармы врывались в хаты к плугурулам и переворачивали все вверх ногами.
— Где твой сын?
Плугурул делает вид, что ничего не понимает.
— Мой сын?
— Сын… сволочь… Я тебе покажу, как короля не слушать!
— Я слушаю короля. Налоги плачу, я…
— Молчать!.. Где твой сын, старый пес?
Плугурул застегнул воротничок рубашки и поклонился.
— Я уже с месяц с сыном не живу, он ушел от меня… я и сам не знаю домнуле, где мой сын.
Тяжелая вишневая палка, свистнув, разрезала воздух. Ударил промеж лопаток. Старик закричал, хватаясь за спину, что он ничего не знает.
Плутоньер дал распоряжение обыскать. Жандармы рассыпались по двору, вынюхивая везде, даже в таких местах, где вряд ли мог бы спрятаться даже двухмесячный ребенок. Но жандармы не так уж глупы. Знают, что в погребе вряд ли спрячется новобранец, но там плугурулы прячут вино. Знают, что в сундуки новобранца не спрячешь, но… разве жандарму не нужные тонкие полотняные рушники? Разве жандарму не нужно белоснежное тонкое полотно? Напрасно женщины оглашали воздух криками, напрасно доказывали жандарма, что полотно не имеет отношения к новобранцам — жандармы набивали свои бездонные карманы до краев и только тогда когда уже некуда было запихивать, они бросали его обратно и кричали.
— Ну, чего ты голосишь, глупая? Очень нужно мне твое полотно! На, подавись им!
Жандармы переходили из одного двора в другой. Вслед им летели проклятия, стоны и слезы. Кричало уже полсела, голосили бабы, посылая небесные кары на головы гоцев.
Зашел плутоньер Стадзило и к своему приятелю-румыну, к тому, что пожалел в прошлом году пару кур для домнуле плутоньера. Румын встретил плутоньера у калитки и, предупреждая события, проговорил.
— Ну, слава богу, у меня нет ни сына, ни дочери.
Стадзило мрачно взглянул на него, радуясь в душе возможности отомстить за курицу.
— Это еще не доказательство… Люди говорят, что у тебя в доме спрятались двое парней.
Румын начал испуганно отказываться:
— Да вам же наврали, домнуле.
— А вот проверим, если наврали, так я привлеку лжецов к ответственности.
Вошли во двор. Плутоньер осмотрел его и, заметив кур, которые гуляли во дворе, улыбнулся:
— Хорошие у тебя куры, плугурул… Прекрасные куры.
— Может, домнуле прикажет прислать ему пару? — согнулся румын.
— Да нет… зачем? И, сказать по правде, у меня нет вкуса к курам с прошлого года, отбили мне вкус…
Румын побледнел. Понял румын, что теперь его не помилуют. Между тем начали обыск. Плутоньер командовал, расхаживая по комнате:
— А ну, посмотрите в печи… Нет? Странно. А ну, вытащите здесь кирпич… Кажется, тут тайный ход.
Жандармы начали ломать печь. Румын, засунув руки за пояс, молча опустил голову, сжал дрожащие губы и заскрипел зубами. Во время обыска у плутоньера Стадзило случайно выстрелил револьвер, и пуля разбила большое зеркало в доме румына. Кто-то случайно взял серебряные часы, кто-то побил ногами в погребе всю глиняную посуду и совсем случайно шомполом проткнули живот трехлетней свинье. Но новобранцев не нашли. Когда плутоньер вышел со двора румына, он пообещал ему строго наказать лжецов. Правда, он и сам не верил тому, что говорили, но…
— Служба, ничего не поделаешь… Прикажет начальство, так и у себя в кармане сделаешь обыск.
Уходи, сынок… У нас плутоньер и гоцы
Хорошее вино у старого Олтяну — крепкое, обжигает горло и такое пахучее, как дыхание роз долины Пояна-Узулуй.
Давно присматривался Стадзило к погребам старика, а тут и случай хороший выдался. Вечером вошел плутоньер с двумя верными гоцами и проговорил:
— Ну, лысый, есть сын? Что?.. Не пришел еще? Так ты его все же ждешь? Так, так. Подождем и мы твоего сынка, а до тех пор — не смотреть же на твою поганую морду… Вытащи-ка нам бутылку-другую!
Дед поспешно достал вино — выбрал самое лучшее, принес брынзы, положил мамалыги и сушеного винограда. И бабка проворнее засуетились. Побледнела старуха, глаза напуганные и руки дрожат.
Олтяну присел в уголок, а бабка стала у дверей, поглядывая на гоцев испуганными глазами.
…В полночь взошел месяц. Кукурузные поля укутались дрожащими бледно-синими покрывалами, загрустили, заплакали о чем-то тяжелыми росами. Долго стояли неподвижными, купаясь в лунном молоке, а затем зашевелились, задрожали и недовольно пропустили сквозь чащу стеблей с десяток молодых парней из Уникитештов.
Из кукурузы метнулась тень, прилипла к мокрому забору и перенеслась к двери. Два пальца осторожно стукнули в дверь, тень притаилась. Так же осторожно скрипнули петли. В приоткрытую дверь высунулась голова старухи Олтяну. Она тихонько испуганно вскрикнула и зашептала:
— Уходи, уходи, сынок… уходи быстрее. У нас плутоньер и с ним двое гоцев… Пьяные всё… Все вино наше выпили. Уходи, а то хуже будет.
Тень метнулась обратно в кукурузу. Дрожащим голосом Олтяну позвал парней. Навстречу ему выбежали несколько человек.
— Хлопцы, у нас сам плутоньер сидит.
— Один?
— С ним еще двое гоцев… Все наше вино выпили. Теперь они, наверное, совсем пьяные…
— Ну?
Олтяну помолчал и зашептал снова:
— У твоего отца, Негойц, они сделали настоящую руину, у тебя, Бачу, украли полотно, у тебя, Греч, все вино на пол вылили… Ну? В сушильне есть топор и лопаты, есть сапы и ножи… Ну?
И никто не ответил молодому Олтяну на его слова. Юноши бросились в сарай и пропали в дверях.
…Домнуле Стадзило делился впечатлениями с гоцами.
— Хорошее вино у собаки. Видимо лет двадцать стояло без дела… Сколько лет этому вину? Эй, тебя спрашивают — оглох, что ли?
Старик покорно подошел.
— Уж и не помню, домнуле… еще отец мой поставил, во время свадьбы нашей со старухой… Давно, домнуле, поставил, еще тогда, когда в последний раз плясал по-молодому.
Плутоньер икнул и вытаращил на старика мутные глаза:
— А теперь что же… Уже не танцуешь?
Жандармы захохотали.
— Черт побери… А я хотел бы увидеть, как этот лысый будет танцевать!
— А вот он сейчас нам покажет. А ну-ка, старый стервец, подвигай ногами, да покажи, как танцевали раньше молодые.
Олтяну качнул головой и показал пальцами на свою сухую грудь.
— Не танцую я… Легкие вот болят — испортил на работе. Когда хожу, и то трудно дышать.
Один из гоцев повернулся к плутоньеру:
— Может лысому стакан вина поднести, чтобы повеселел?
— Ого, с чего бы это? Как будто он что-то во вкусе понимает. А ну, танцуй, лысый! Ну?
Олтяну принялся просить, чтобы его освободили от этого. Он дрожащим голосом говорил о своей старости.
Плутоньер покраснел.
— Пляши, сукин сын!
— Сам танцуй, собака-гоц!
— Кто это?
Плутоньер повернул голову и увидел разгневанное лицо молодого Олтяну и других парней, выглядывающих из-за его спины.