Любовь —
Как жажда истины,
Как право есть и пить.
Я, может быть,
Единственный,
Умеющий любить.
"Влюбленных шумно легок воз…"
Влюбленных шумно
Легок воз,
Зато любовь влюбленных тихо —
Как горе горькое без слез,
Как боль, болящая без крика.
Таюсь.
Молчу.
Боюсь наскучить.
Иным признанье — трын-трава.
Меня же долго будут мучить
В груди застрявшие слова.
Иной споет
И отпоется,
А у меня гудит душа,
И сердце тяжелее бьется,
Готовое для мятежа.
"Я не знаю сам, что делаю…"
Я не знаю сам,
Что делаю…
Красота твоя, —
Спроси ее.
Ослепили
Груди белые,
До безумия красивые.
Ослепили
Белой жаждою.
Друг от друга
С необидою
Отвернулись,
Будто каждая
Красоте другой
Завидует.
Я не знаю сам,
Что делаю…
И быть может,
Не по праву я
То целую эту, левую,
То целую эту, правую…
"О женщина, краса земная…"
О женщина,
Краса земная,
Родня по линии прямой
Той, первой,
Изгнанной из рая,
Ты носишь рай
В себе самой.
Я говорю
Библейским стилем
И возглашаю горячо:
Не Петр-ключарь,
А я, Василий,
Заветным
Наделен ключом.
Мы любим
По земным законам,
И соблазняешь ты меня
Не яблочком одним,
Зеленым,
А сразу спелыми
Двумя.
О женщина,
Душа томится,
И жажда мучит
Все сильней.
Пить!..
Пить!..
Мне пить
И не напиться
Бедовой радости твоей.
"Мы не подумали о том…"
Мы не подумали о том,
Хоть и нетрудно догадаться,
Что если поджигают дом,
То страшно
В доме оставаться.
Игра любви,
Игра до слез.
Довольно бы,
Но поздно…
Поздно…
И начинается всерьез,
Что начиналось
Несерьезно.
И сердится по доброте,
И упрекает:
"Грубый!.. Грубый!.."
А губы ищут в темноте
Уже заждавшиеся губы…
И запоздалое "уйди",
Но молодость,
Но звезды с нами…
И я прижал ее к груди,
Как потухающее пламя.
"Как второе пришествие…"
Как второе пришествие,
Как сто крыльев на взлете,
О веселое сумасшествие
Торжествующей плоти!..
Нежность
До первозданного
Побледнения лика,
До глухого, гортанного
Лебединого клика.
И восторг
До отчаянья,
До высокого очень,
До немого молчания...
До безмолвия ночи.
Лебедь
Крылья разбросила,
Замедляя движенье…
Как на заводи озера,
Ты — мое отраженье.
"Как наяву точь-в-точь…"
Как наяву точь-в-точь,
Шальное сердце билось.
Подряд из ночи в ночь
Ты, грешная, мне снилась.
Шептала: "Помолчи!..
Не предавай огласке…"
И были горячи
Неистовые ласки.
Но взял я не свое.
Под ласками моими
Чужое, не мое
Ты повторяла имя.
Я скованный лежал,
Стыдясь тебя коснуться,
Как будто крепко спал
И не хотел проснуться.
"Измаянная тишиной…"
Измаянная тишиной,
Мысль за тобою гонится.
За радость ночи
Той,
Одной,
Плачу
Сплошной бессонницей.
За страсть,
Сжигавшую дотла,
Я б согласился с карою,
Что узаконена была
Царицею Тамарою.
Счастливец
Много ли терял,
Когда от стона светлого
С ее груди
Летел в Дарьял,
Уже ко стону
Смертному.
И знал он,
Брошенный на дно.
Что после расставания
Его убили б все равно
Потом
Воспоминания.
Не длил бы я
Постылых дней,
Когда бы не иллюзия,
Что ты нежней,
Что ты умней,
Добрей царицы Грузии.
ОСТАВЬТЕ МНЕ ТАЙНУ…
Какое же диво
В твоих, Руставели, словах:
Века отшумели,
А слово
Все в тех же правах.
Века отзвучали,
А слову
И жить и звучать.
Кем был ты,
Как жил ты, —
Не знаю.
А надо ли знать?
Над миром тревожным
Ты крылья любви
Распластал.
Ты Индию левым,
Аравию правым достал.
У нас и поныне
Сердца и горят и болят,
У нас и поныне
Над сердцем
Царицы царят.
У нас и поныне
Усладу другие берут,
У нас и поныне
Кровавые слезы текут.
Прости мне, Шота,
Что, влюбленный,
В порыве страстей
Любимую славил
Превыше царицы твоей.
Прости мне, Шота,
Что забылся
В своей похвальбе,
А помнил лишь право
Любовью быть равным тебе.
Не знаю,
Кем был ты,
Как жил,
Но, читая твой стих,
Тебя создаю я
По страсти героев твоих.
Как бог триединый,
Во всех ты героях един:
В любви Антандила
И в нежных очах Тинатин.
Ты в каждой слезинке,
В кровинке
Отверстых их ран,
В тоске Тариэла
И в муках Нестан-Дареджан.
А что мне с того,
Что в чужом
Палестинском краю
Однажды найдут
Долговую расписку твою?
Унижен ли был ты,
Оболган ли был ты за труд?
Да мало ли лгали…
И многих еще оболгут!
Ах, что мне догадки!
В твой век, Руставели,
И в наш
Доподлинна песня,
А все остальное —
Мираж!
Во имя той песни,
Что пели мы все
И не спели,
Оставьте мне тайну
Великой судьбы
Руставели!
"Куда я — такой…"
Куда я — такой,
Кому я — такой,
От горькой любви
Потерявший покой?
И взгляд мой безумен,
И вид мой ужасен.
Спокойным и тихим
Я просто опасен.
Опасен я тем,
Что мечтой увлекаю,
Что страстью своей
На любовь обрекаю,
Что делом и словом
Творю поневоле
В любви не согласных
На малую долю.
Куда я — такой?
Кому я — такой?
"В горячке выпил все отравы…"
В горячке
Выпил все отравы,
До самой горькой и хмельной.
Капризы и любви и славы
Уже не властны надо мной.
Еще душа не долюбила,
Еще до радостей горазд,
Но радостней того, что было,
Мне, знаю, жизнь уже не даст.
Случится, память потревожу —
Тогда, повторов не терпя,
Начну бояться быть похожим
В любви на прежнего себя.
И радость встреч,
И провожанье
Под невысокое окно
Вдруг огорчит,
Как подражанье
Чему-то бывшему давно.
А слава?
Кто-то стал спесивей,
Кого-то в ней не узнаем.
Она была куда красивей
В воображении моем.
Я представлял себе, как знойно
Горит над чубом славы круг.
Она была моих достойна
Воображаемых заслуг.
Иному без нее тревожно,
А мне с давно пережитой
Спокойно,
Ибо все ничтожно
В сравнении
Со славой той.
Над глупым сердцем
Есть управа,
Над суетностью
Страж двойной.
Капризы и любви и славы
Уже не властны
Надо мной.
"Была любовь…"
Была любовь.
Была сомнений смута.
Надежды были.
Молодость была,
Да, молодость была,
Но почему-то
Она большого счастья
Не дала.
Она ушла,
Но слезы не прольются.
Ушла.
Иди.
И не зови трубя.
Нет, не хочу я
В молодость вернуться,
Вернуться к дням,
Где не было тебя.
"Все вижу. Твой немой укор…"
Все вижу.
Твой немой укор…
Ты смотришь,
Будто ждешь ответа:
Где живость,
Где горящий взор,
Где озарение поэта?
Глаза тусклы,
Почти что злы,
Как у пропойцы до загула.
О, ужас!
На плебейских скулах
Застыли желваков узлы.
Ты думала:
Неотразимый.
Ни в чем не знавшая потерь,