А то есть и сновий путь – плавь ползь скользь взлазь чуткая – в водяных глыбах, в недрах: на рыбу-слепоморду, на краба задомладного, на чилимса-усача расторопу, к трепанге-сочнице, в страшного спрута-многолапа: на капусту непритрогу, на инаку плавающую тварь, в подкаменную водь, в нырливую живь, в поджабрую чудь – волна душе приоткрыта.
А и четвертая – крылья тропа значится: на мелюзгу мельк летучую, на мошку расторопную, на мошкару непокойную-трескщелкучую, на комара свертяка тупоногого, на муху соньлакомку, на жука дремночинного, на бабочку бесполезницу беспечницу, на стрекоз проворниц – душе перепуть-леть-перекрыль попутчится.
Одно душе снисхождение положено: – не один путь ей, а – пути.
А душа выбирай, – куда свернет, туда и выпрыгнет.
Не сама, – так выкружит-выкинет с разгона в брюхо какое разбухающее от плода, иль в яйцо, в плод, в семь, икру – в меть какую, в скидь, снос – в плодь попутную…
Выворачивайся покойничек на жизнь сызнова канителиться да плодиться на той же земле под тутошним солнышкой.
Таков наказ боговий.
И вот теперь, после многих лет, когда Син-дзы окреп необычайно, возмужал и обзавелся своим хозяйством, – теперь ему слово в слово вспомнились рассказы поучительные дяди Ку-юн-суна о долге.
И вот почему: –
Только на днях Син-дзы одел белый наряд и в косу вплел белый шнурок: – умер почтенный любимый дядюшка Ку-юн-сун, который заменяя Син-дзы родного отца,
И вот теперь не дают покоя Син-дзы рассказы дядюшки именно о долге умершего человека, – ведь, недавно, незадолго до смерти, Ку-юн-сун, как нарочно, занял у него деньги и так не вернул вовсе свой долг…
Приснился сон Син-дзы, – будто кто-то говорит ему:
– «А дядя-то вернулся к тебе с долгом, – ишь!»
Чудно стало Син-дзы – он и проснулся, как раз в ту минуту, как в комнату вбежал работник его – Гун-дзы.
Впопыхах говорит Гун-дзы – себе наперебой:
– «Новость у нас, хозяин… – только что кобылка жеребчиком разрешилась…»
И побег с работником в конюшню.
Бежит, сердце придерживает – рука на груди…
Ну и порешил Син-дзы, что дядя покойник въютился в жеребенка-то, и явился в его двор – отрабатывать долг свой. Порешил, так и жеребеночка «Дядей» прозвал.
«Дядя» подрастал в заботе неотрывной Син-дзы и его работника.
Приказал Син-дзы кормить его только отборным овсом, не утруждать, лаской встречать, слова нежные перебирать, ладонью по мордочке проводить и пуще всего, всей скотинки беречь, холить.
И выходили «Дядю» в стройного уверенного красавца жеребца – на восхищение всякого, кто взглянет-заглядится, на радость достойную Син-дзы.
Пришла пора приучать к работе «Дядю» – не стоит, а ходуном пляшет без дела, просится, на волю подбивается.
И вывел Син-дзы коня на пашню…
Ходит в полосе Син-дзы за «Дядей», улыбается, радуется: – что за конь!!. – Как человек все понимает, ко всему догадывается, и обойдет, где след; остановится-то вовремя, и свернет толком, как раз у межи, – никак на чужь соседову не переступит, и не помнет, чего мять – не дело, и нет в нем устали! Ну, такой конь ладной!!. степенная тварь!.. не конь, а – нахождение!..
Подойди кто чужой не так – с обидою, – и не отступится, ухом не дотронется – не дрогнет, – куды!.. – нет. А, вот, скажи ласково, с сердцем: «отойди Дядюшка» – и отойдет в сторонку, смотрит натянуто, выпрашивая, – «не надоть, де, еще чего?» «Назад, Дядька» – и отступит, повернется, как надо… Такая тварь суразная!
Что и за конь! И всяк диву дивуется, Син-дзы похлопывают, за коня одобряют.
Засуетился как то Син-дзы на ярмарку, – через два села объявлялась.
Кобыла как раз занемогла – пасмурнится, неможется; – куда там через два села, на село не доскачет.
– «Ну», – думает Син-дзы: «что задумываться – „Дядю“ впрягу, хоть и даль – пристанет Дядюшка, что ж станешь делать, коль на „надо“ угораздило».
Так по причине и довелось с «Дядею» на ярмарку съехать.
Вкруг припоселкового колодца на поле пораспахнулась большая бойкая ярмарка, – на году первая.
Народу, – ни пройти, ни проехать…
Распряг Син-дзы передышать «Дядю» и так пустил, без привязи, – уж больно надеялся на него: «никаких хлопот не допустит – умная конь!» – думал Син-дзы.
И, как раз, точно человек, переступая в сутолоке промеж, людей, телег и товаров всяких, запросто по земле накиданных, заходил «Дядя», важно так по ярмарке, словно к чему то прицениться желая.
Люди дивятся, толкуют на него:
– «Ладной конь!» –
– «Добрый конь!» –
– «Крепкой конь!..» –
Так со всех сторон и сыплется.
Тот в зубы заглядит.
Иной по морде к ноздре растопыренной ладонью проведет…
Этот шлепнет любя по заднице – опрокинутой пятерней костяшками.
А вот и овса в горсточке к зубам сунут…
– «Не продажный ли коняга?!»
– «Дурной продавать такого»…
Увлекся Син-дзы закупками да сговорами с купцами, «Дядя» и отстал от него в сторону.
И не думает о коне.
Только вдруг зазвенело, зашумело, затрещало – поодаль. А потом – и крик, и шум неладный с того же места… разобрал: – коня на чем свет костят…
Вздрогнуло сердце… Син-дзы – ну на шум.
Так и есть: «Дядю» за уздечку сдерживает кто-то, а «Дядя» отбивается, по черепкам горшечным перебитым переступает боком, – не дается…
А вокруг народ ходит, без толку переспрашиваясь…
Пропустили Син-дзы к коню, – узнали – его конь.
Не успел протискаться, – с криком налетел к нему горшечник, старый знакомый из соседского села – корявый Ван-вей…
– «Это твоя, сказываешь?!. Эх, ты пень расторопный!.. Разве можно шалопаю такому волю отпускать?! Голова твоя сучковатая! Коня такого спелого, по чужим товарам хозяйствовать допускать, голова твоя молодая!.. Ишь, – он все мое добро распотрошил – три горшка пощадил. Поплатишься ты, голова твоя заштопанная! – Не то, коня отберу!»
– «Не кипятись, Ван-вей. Ведь ты не конь – горшки разбивать! Проглоти на минуту язык, коль выпирает, аль откуси малость… Что ж делать – заплачу тебе сполна, – мой конь! Сосчитай расход, – займи язык, чтоб зря на воздухе не болтался…»
– «Ну и заплатишь!»
Горшечник принялся пересчитывать цену перебитой посуды. Насчитал семь рублей двадцать копеек и вымолвил.
Впервые огорчил «Дядя» Син-дзы. Син-дзы взял коня под уздечину, отвел печально и замотал головой:
– Что же, Дядюшка, ты сделал со мной. В какой расход ввел меня! Отдам,
вот, деньги и не останется на покупки, – так с голыми руками и вернусь в фанзу!.. ох, Дядя, Дядя!
Подслышал и залюбопытствовал горшечник:
– А к чему ты его? дядей называешь? Ведь, я с твоим покойником дядей в ладах жил. Не пристало обижать покойника – лошадью обзывать, голова твоя молодая.
Син-дзы порассказал Ван-вею все: и про дядины рассказы о долге, и про сон, и про рождение дядьево через жеребца…
Полез было Син-дзы рукою за пояс – деньги вынуть, но горшечник вдруг обмяк, схватил его за руку, остановил:
– Не трудись, Син-дзы… не надо мне вовсе твоих денег… Я, вишь, твоему дяде покойничку так и остался, не выплатил, а был должен как раз 7 р. 20 к. – копеечка в копеечку… Вот он и пришел за своим долгом… квиты теперь…
Гадальщик
У дверей харчевни
Стол гадальщика стоит.
Старец чужеземный
«Завтра» каждого таит.
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике,
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
Изредка прохожий
Остановится гадать
И старик находит,
Что судьба готова дать.
Мудро и спокойно
Отмечает всякий знак, –
И медлительной рукою
Тайны сдвинута стена.
Длинными ногтями
Придавил морщинки лба
И сонливо тянет
Напряженные слова.
Тайны покупатель
Отсчитал на стол гроши
И опять гадатель
Тайну «завтра» сторожит.
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике,
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
Три солнца*
Вместо Солнца в тот день взошел Каравай Хлеба.
Ароматные лучи заливали землю.
И люди потянули глаза и руки к новому солнцу.
Миллионы тянулись жадно.
Хлеб карабкался по небу, дразня людей и всю тварь земную.
Люди бешено гнались за солнцем и на закате настигли его…
Разнесли по крошкам новое солнце по всей земле.
<…> солнце голод[ные люди]
В день второй вместо Солнца на востоке выступило зеркало.
В полдень зеркало опрокинуло в себя всю землю и всех людей.
На закате зеркало стряхнуло прочь землю и людей и задернулось ночью.
В день третий вместо солнца взошел каравай хлеба, отраженный в зеркале.
И снова, как и в день первый, люди тянулись глазами, руками, бешено гнались.
В полдень зеркало опрокинуло в себя людей.
И люди тщетно вгрызались в хлеб отраженный.
Бесплодно!.. Бесплотно!..
На закате люди настигли солнце третьего дня.
Но хлеб недостижимо таился в зеркале.
Люди втащили зеркало с отраженным хлебом на землю.
И века горят глаза миллионов у зеркала над хлебом.
Зеркало блекнет тускло.
Плеснь и ржавчина выступают в отраженном хлебе.
А люди над ним снова и снова…
Скомкай сердце и вышвырни в века.
Пусть болтается под ребрами бессмертия…
Россия без «Ъ»*
ИВАНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ