ствовании одинокий желтый муравей кампонотус, крутиться во все стороны, потерял направление, ищет его. Этот вид кое-как еще сводит концы с концами, разводит на корнях растений тлей, цикадок, щитовок, кормится их выделениями.
Началась массовая рубка ветвей шелковицы, деревья оголяют, оставляя одни коряжистые стволы. Несуразные и искривленные они подчеркивают безнадежно унылый ландшафт. Листьями шелковицы кормят гусениц шелкопряда. Шелководство служит подспорьем экономики страны.
Вьется черной лентой асфальтированное шоссе, мчатся по нему навстречу машины. Вдали однообразного пути показывается на горизонте полуразрушенное строение. Вскоре перед нами небольшой участок сухой вытоптанной пустыни. Здесь сохранились остатки караван-сарая «Раби-и-мелик», одиннадцатого века. Его ворота изумительны витиеватым орнаментом кирпичной кладки, настоящая поэзия, выраженная в камне. Вокруг него могилки и масса разнообразных осколков гончарной посуды. Когда-то здесь бурлила жизнь и ушла, сметенная нашествием монгольских орд. Ничто не вечно…
Тут же и мавзолей, вокруг него остатки былых построек, а также грунтовые захоронения. Они закрыли его основание слоем в пять-шесть метров. Прошедшая зима была многоснежной, а весна дружной. Талые воды промчались в проем мавзолея и залили его озерком. Воду мгновенно зачуяли поденки, отложили в нее яички и сейчас в тени отплясывают брачные танцы, бросаясь из стороны в сторону, вверх и вниз. Странно видеть это нежное насекомое среди тишины в маленьком мирке среди обожженной солнцем сухой и жаркой пустыни.
По стене мавзолея ползет ящерица-геккончик. Уставилась на нас странными, со щелевидными зрачками, глазами. Геккончик перебрался на потолок и замер там кверху ногами. Хвост геккончика весь в шипах, как напильник-рашпиль, на пальчиках — мельчайшие шипики.
Среди разрушенных могилок носятся оголтелые муравьи-тапиномы, из норок высовываются большие ящерицы агамы. Чем они питаются в этой обездоленной пустыне?
На воротах караван-сарая в выбоинах глины поселились воробьи и индийские скворцы майны. Самую большую выбоину заняли сизоворонки. Птицы громко галдят, нарушая покой и тишину пустыни.
У реки Заравшан вся долина возделана до предела полями хлопчатника. Лишнего не оставлено ни кусочка земли. Купаемся в реке, смываем грязь, затеваем стирку. К нам сбежались ребятишки, очень заинтересовались нашей Зорькой, пораженные ее длинными ушами. Один допытывается: не раскрасили ли мы свою собаку черными пятнышками. Здесь никто не видал таких собак.
Дамба канала, идущего из реки, покрыта верблюжьей колючкой и каперцами. Кое-где розовеют кустики тамариска. И все! Приглядываться не к чему. На толстых сочных стеблях каперца видны крупные галлы. Внутри галла большая камера и в ней — крохотная гусеничка. Хозяйка обширной квартиры неопрятна, в одном конце ее убежища устроена уборная. Большинство галловых насекомых не опорожняют свой кишечник, он закрыт, пока не станут взрослым насекомым. Рассматриваю другие галлы на этом растении. Везде по разному. В одном хозяйку-гусеницу гложет личинка наездника, в другом — в стенке прогрызено отверстие и прикрыто занавеской из паутиной ткани. Значит, скоро гусеничка окуклится. Став бабочкой, она, лишенная грызущих челюстей, нуждается в заранее приготовленной дверке. В третьем галле гусеничка отделила уборную тонкой кисеей, изолировалась от нее. И, наконец, нахожу в галле куколку. Скоро из нее вылетит бабочка.
Всюду видны муравьиные холмики и на них следы ящериц. Вот одна линейчатая ящеричка терроризировала несчастных муравьев, и те боятся выходить наружу, сидят в своем подземелье. Ящерица охотиться за муравьями не спроста. Вся земля возделана под хлопчатник, других насекомых нет.
Спала жара, и муравьи жнецы вышли на охоту. Они не боятся линейчатой ящерицы, видимо, не съедобны для нее. Вместе с рабочими выбрались на поверхность и две самки, бродят вокруг. Увидали меня, испугались, скрылись. Странные жнецы, почему у них несколько самок, наверное, лишние. Они не прочь уйти в другой муравейник, но куда? Самки на поверхности явно не у дел, не кладут яички. Их не уничтожили, наверное, свои, облетавшиеся, живут просто про запас, вдруг пройдут тяжелые времена, оживиться пустыня, возникнут новые поселения этого ее труженика. Напрасные надежды!
Появляется еще одна самка жнецов, слишком черная с матовой головой, другого вида. Пытается проникнуть в чужое владение. Но ее проделка не удается. Вскоре ее выволокли наружу, оттащили в сторону. Теперь ей следовало бы покинуть негостеприимных хозяев. Но у нее, отчаянной, завидная настойчивость или, быть может, сознание безвыходности придает такую смелость. Она вновь подползает ко входу в муравейник, преодолевая сопротивление хозяев, скрывается в его входе. Что теперь будет с нею? Жду терпеливо.
Опять выволокли наружу чужестранку, распяли за ноги. Появился палач, отсек брюшко, утащил в свой дом на съедение. Бродит самка без брюшка вокруг чужого жилища, жалкая, несуразная неудачница. Теперь она не опасна и никто не обращает на нее внимание, понимают, что она собою представляет. И сама она, будто сознавая свою обреченность, уже не пытается повторить бесполезные попытки обретения пристанища, так себе бродит без цели и без смысла…
На белой и ровной площадке в стороне от дамбы высится аккуратный, размером с обеденную тарелку, конус над входом в муравейник. Он очень похож на миниатюрную модель кратера вулкана, построен по идеально концентрической системе. Под ним располагается жилище муравья-бегунка. Такие идеально аккуратные конусы строят многие муравьи. Как они ухитряются возводить идеально круглый конус — трудно понять. Человеку для этого необходимо делать соответствующие промеры, предварительно начертанный план строительства, управление землекопами. Муравьи же трудятся сами по себе, каждый занят делом, конус растет с самого начала ровненький, аккуратный, плод труда многих тружеников, каждый из которых совмещает умение и навыки проектировщика, рабочего и архитектора. Может быть, муравьи, насыпая конус, руководствуются чувством наклона: рабочий несет груз земли в челюстях по наименьшему наклону, благодаря чему все время происходит выравнивание очертания конуса. Но для соблюдения этого правила, каждый, показавшийся с грузом из подземелья, должен тратить, хотя бы несколько секунд, не мешкая и не задерживаясь, но все строители сразу направляются в одну из сторон. Загадка строительного искусства муравьев остается нераскрытой. Такая идеальная форма конуса необходима и особенно хорошо выражена на солончаках, на участках пустыни совершенно голых и гладких. Если прольется дождь хотя бы и редкий, конус защитит от воды подземелье. Он — настоящая дамба от наводнения без слабых участков, где вода, найдя наименьшее сопротивление, совершила бы свою разрушительную работу.
И опять дороги, дороги, бесконечные и скучные. И встречные машины. Но не только. На большой арбе едут два живописных седобородых старика в халатах, чалмах, а рядом их обгоняет молодой парень на мотоцикле. По обочине дороги трусит на ишачке пожилая женщина в национальной одежде, на встречу ей мчится на легковой машине семья узбеков.
Облитый солнцем древний город Бухара. Светлая земля, светлые домики, светлое небо, все светлое, сверкающее и слепящее глаза. Старинные здания, глиняные лачуги и некоторые из них на фундаменте из древних квадратных кирпичей. Высокие минареты и на вершине каждого гнездо аистов, сложенное из сучьев, такое же старое, как и сам город. И контрасты: старики в чалмах, и халатах и молодежь в современной одежде, ослики, караваны верблюдов и между ними — автомобили.
Новый город растет рядом со старым, уходит к югу от древнего, навевающего ощущение суровой средневековой дикости, своенравия, религиозного фанатизма, беспредельного могущества власть имущих и бедности обездоленных. Старый город — свидетельство давно минувших дней исчезнувшего мира. Что осталось от людей, строивших храмы, мавзолеи, и думается, зачем они убивали друг друга, сутяжничали, добивались богатства и власти, множили себе подобных, забывая о мимолетности и суетности человеческой жизни.
На самой высокой и красивой башне аист на гнезде меланхолично перебирает клювом перья. Несколько других гнезд пустует. Птицы постепенно исчезают из обездоленной человеком природы, исчезают вместе со старой жизнью. Чем им кормиться на хлопчатнике?
Бухара позади. Вновь перед нами поля хлопчатника, сиротливые деревья тутовника, и вдруг перед нами будто другой мир — песчаная пустыня, саксаул, джузгун, разукрашенный светлыми шариками семян, песчаная акация и — жара с ослепительным солнцем.
Радуюсь песчаной пустыне, здесь все же природа меньше изменена человеком, и можно увидеть, что-либо интересное из жизни ее обитателей. Светлый и прозрачный саксаул украшен едва заметными цветами, крохотными, меньше булавочной головки, почти неразличимые желтые звездочки. Краснеют маки, желтыми пятнами расположилась пустынная ромашка. Местами выстроились высокие ферулы. Саксаул цветет рано. На каждой его веточке сотни цветов, на всем же дереве их, наверное, сотни тысяч. Но его цветы без запаха и не нарядно дерево в период своего цветения. Вскоре цветы саксаула исчезнут, превратятся в едва заметные бугорки, замрут на долгое жаркое лето, чтобы не отнимать у растения лишнюю влагу в трудное время жизни, и только осенью, когда уймется жара и кое-когда начнут перепадать скудные дожди, из замерших цветков неожиданно разовьются большие круглые семена, окруженные зелеными, розовыми, иногда даже красными летучками, очень похожие на настоящие цветы. Только тогда дерево становится веселым и нарядным.
Меня интересует, кто опыляет цветы этого дерева пустыни. Думается ветер, как уверяют ботаники. Но оказалось еще и насекомые. И самые разные. Вот на желтую звездочку присел крохотный комарик. Покрутился, что-то сделал и полетел дальше. А вот угнездилась на цветке большая муха-пестрокрылка. Рядом с цветком она будто слон с чайным блюдечком. И что ей делать на этой элегантной крошке? Массивным хоботком муха ощупывает желтую точку, тщательно, деловито, потом степенно перелетает к другому цветку. Ничего не подделаешь, в пустыне и цветок саксаула находка, здесь все на счету, и до предела используется.