Мне хочется проследить за деталями работы эвмены. Размазав по кругу кусочек глины, оса приготовила что-то похожее на тарелочку. Сейчас она отправиться за очередной порцией строительного материала. Далеко ей лететь! Вокруг ослепительный и сухой солончак, усеянный разноцветными солянками, а до реки не менее километра. Но оса, и это я хорошо вижу, описав в воздухе круг, направилась совсем в другую сторону к большому бугру и, мелькнув темною точкой на светлом фоне неба, исчезла.
— Наверное, проголодалась и полетела искать на цветках нектар! — решил я. И ошибся.
Через несколько минут оса вновь на тоненькой веточке старательно разделывает глину и, быстро закончив с очередной порцией принесенного материала, вновь улетает в ту же сторону к бугру.
Все происходящее кажется загадочным. Бугор довольно высок, его восточная сторона крута, западная — полога. Весь он оброс колючим чингилем, тамариском и терескеном. Где там найти мокрую глину?
На вершине бугра я вижу совершенно неожиданное. Здесь сочная зеленая трава, а в круглом углублении сверкает вода, в продольной ложбинке по длинной западной стороне холма вниз струится прозрачный холодный ручей. Он теряется у подножия холма в сухой земле солончаковой пустыни. И здесь, благодаря живительной влаге, растет несколько крупных развесистых деревьев лоха и тамариска.
Ручей на вершине бугра среди сухой пустыни кажется непонятной игрой природы. Высота бугра не менее восьми метров. До уровня же воды в реке Или от поверхности солончака, на котором расположен бугор, примерно то же расстояние. Какая сила подняла воду на высоту около пятнадцати метров?
Долго думаю о необычайной находке и постепенно начинаю догадываться. По-видимому, глубоко под землей располагается идущий полого вниз с ближайших гор Чулак слой грунтовой воды, над коренными водонепроницаемыми породами. (Это место располагалось по правому берегу реки Или в 35 километрах выше бывшего поселка Илийска. Теперь оно ушло под воду Капчагайского водохранилища). Когда-то в этом месте вода вышла наружу и вытекла ручейком. Возле него тот час же выросла трава, деревья и кустарники. Ветры, так часто дующие по долине реки Или, заносили почвой растения, образуя постепенно возвышения, но растения тянулись кверху и вновь обрастали ручей со всех сторон. Так постепенно в борьбе с ветром, рос бугор, а в его центре упрямо пробивался наверх ручей.
В этой местности бывает больше так называемых «верховых» ветров, дующих по течению реки с востока на запад. Поэтому бугор и получился крутым с восточной стороны, а ручей потек по более пологому западному склону и промыл в нем довольно глубокое ложе.
Тогда я вспоминаю, что недалеко от этого места в ущелье Чулакджигде, на склоне горы, высоко над ручьем, бегущим по ущелью, тоже есть странный бугор, будто кем-то нарочно насыпанный, высокий и крутой. Он весь зарос зеленою травой, тростниками и лохом, такими необычными среди выгоревших от солнца пустынных гор. На этом бугре, наверное, тоже когда-то бежал ручей. Теперь же его окончательно засыпало землею.
Сколько лет прошло, как вода из далеких глубин прорвалась наружу, и возле нее выросли такие высокие бугры?
У ручья много насекомых, страдающих от жажды, и тут среди бабочек, разнообразных мух я вижу и изящную осу-эвмену. Наверное, это она моя знакомая. Почему здесь так много собралось насекомых! Неужели родниковая вода вкуснее, богаче минеральными солями, чем речная?
Пока я рассматриваю бугор, на горизонте появляется всадник и приближается ко мне.
— Этот бугор, — рассказывает всадник — мы хорошо знаем. Он называется Кайнар. Говорят очень давно в этих местах жил охотник. Умирая, он просил похоронить его на бугре и обещал, что тогда с самой его вершины потечет вода. Просьбу его выполнили. На бугре возле могилы появился ручей. Потому и бежит вода на вершине бугра.
Я старательно объясняю моему собеседнику происхождение бугра и ручья, рисую на бумаге схему. Он внимательно слушает, как будто со всем соглашается. Но в его глазах я вижу недоверие. Легенда проще, понятнее. Умирающий охотник, наверное, был добрый, святой. Он и заставил воду подняться кверху и служить людям.
— Какая вода, пить ее можно? — спрашиваю я.
— Вода хорошая, сладкая вода. Попробуй, мы всегда ее пьем, когда здесь бываем.
Недалеко от первого бугра есть еще такой же второй. На его вершине барсук нарыл норы, и тоже стала сочиться вода. Этот бугор тоже создан ручьем и в этом не может быть сомнения. Но ручеек покорил ветер, засыпал его землей. Кто знает, быть может, в легенде о заповеди умиравшего охотника есть доля правды. На первом бугре вода тоже была засыпана землей, а когда вырыли могилу, она вышла на поверхность.
Сколько времени отнял у меня этот таинственный бугор. Солнце вовсе склонилось к горизонту, спала жара и белый солончак сперва поголубел, а потом стал совсем синим.
Я спешу к кусту тамариска и разыскиваю знакомую тоненькую веточку. Оса-эвмена молодец! Она закончила домик. Теперь мне не за чем наблюдать. Но я не досадую и благодарю маленькую строительницу за то, что она привела меня к прозрачному прохладному ручью, вытекающему из таинственной глубины земли.
3. Забота о потомстве
Мы мчимся вниз по асфальтовому шоссе через Кокпекское ущелье мимо голых красных скал да редких кустиков. За поворотом показывается зеленая полоска растений, а выше ее синеют заросли шалфея. Такое место нельзя проехать мимо, надо остановиться. Заскрипели тормоза, вся компания выбралась из кузова и рассыпалась по склону ущелья. У каждого свои дела: кто интересуется жуками, кто мухами, кто пчелами. А у меня — муравьи. Какие здесь живут виды, каковы дела у маленьких тружеников нашей планеты?
Но муравьями заняться не удается. У самого края дороги вижу осу-аммофилу, черную с красным пояском на брюшке, как всегда быструю, очень занятую. Еще бы! У нее очень важное дело. Точными ударами жала в нервные узлы она только что парализовала большую зеленую гусеницу совки и теперь тащит свою добычу. Гусеница весит в два-три раза больше хищницы. А осе нипочем: ни камни на пути, ни густое переплетение сухих травинок.
Дела заботливой аммофилы, в общем, мне известны наперед. Сейчас она должна оставить добычу и примется рыть норку. Потом, построив подземную темницу, затащит гусеницу в норку, отложит на нее яичко, забросает землею вход, утрамбует его и на этом закончит заботы о детке. И все же интересно посмотреть что будет.
Не жалею, что пренебрег муравьями и занялся аммофилой. Дела ее, оказывается, не столь уж просты. За нею неотступно следит небольшая серая мушка. У нее большие красные глаза, черные пятнышки по бокам брюшка и крепкие жесткие черные щетинки, рассеянные по телу. Мушка ловка, очень осторожна, все время держится сзади осы, на почтительном от нее расстоянии, не попадается на глаза. Вдруг хозяйка добычи заметит, погонится. У мушки отличное зрение, она вовсе не так уж и близорука, как принято думать про насекомых, и за полметра хорошо отличает осу от других всюду снующих насекомых, я пытаюсь поймать мушку сачком, досадно промахиваюсь и, несмотря на это она быстро находит свою жертву и продолжает следовать за нею по пятам. Интересная мушка, никогда не видал такой настойчивой и зрячей!
Аммофила же ничего не подозревает, так и мелькает среди камней, нарядная, черно-красная с зеленой гусеницей. Но вот она оставила ношу за камешком в тенистом углублении и скрылась.
А мушка? Она не смущена исчезновением охотницы. Уселась на травинку почти над самой гусеницей, спокойна, неподвижна. Раз скользнула вниз, присела на мгновение на гусеницу (не отложила на нее свои яички, хотя это было сделать проще простого) и — обратно на свой наблюдательный пункт. Неожиданно мушка исчезла. Гусеница одна, брошена, будто никому и не нужна.
Я досадую: куда девались оса и мушка? Наконец, слышу легкий звон. Он мне хорошо знаком, оса, когда роет норку, вибрирует крыльями и челюстями, применяя настоящий вибратор — отбойный молоток. По звуку ее замечательного инструмента я нахожу место, где она трудится. Быстрая и энергичная она уже почти выкопала норку. Земля так и летит струйками из-под ее сильных ног. А мушка, оказывается, тут же. Сидит на камешке, поглядывает на работу землекопа. Как она ее нашла? Тоже, наверное, по звуку вибратора.
Наконец подземное жилище для будущей детки закончено. Оса почистила яркий костюм и помчалась разыскивать свою добычу. Мушка не собирается покидать своего наблюдательного поста, уверена, что к жилищу для детки мать обязательно вернется.
Оса не сразу нашла добычу. Немного ошиблась, попала в другое место. Покрутилось, нервно размахивая усиками и вздрагивая крыльями, наткнулась на камешек, у которого спрятала гусеницу, схватила ее, потащила, поднесла к норке и стала бегать вокруг нее, как бы желая убедиться, что все в порядке, никто не угрожает ее будущей детке. Но не заметила главного, притаившуюся на камне тайную наблюдательницу. А та замерла, не шелохнется.
Теперь, пожалуй, надо еще раз попытаться поймать врага осы. Но снова досадный промах. Теперь все кончено! Напуганная муха более не вернется. Но мои опасения напрасны. Проходит несколько секунд, и она снова на своем наблюдательном посту, не сводит глаз с осы и ее добычи.
Поведение мушки не на шутку заинтересовало. Я даже рад, что не смог ее поймать, хотя все наблюдение останется неполным, если настойчивая преследовательница осы будет упущена. Очень важно узнать, кто она такая. Мир насекомых велик, только одних мух, занимающихся подбрасыванием яичек на чужую добычу, наверное, несколько сотен видов.
Почему бы мушке не воспользоваться отлучкой хозяйки добычи и не отложить яички? Дела просты и ясны, идут к концу. Сейчас гусеница будет занесена в подземелье! Но и на этот раз у мушки, наверное, свой особенный расчет. Решительный момент для главного действия еще не наступил, торопиться рано, мало ли что может произойти с осой или с ее добычей. Гусеницу могут утащить муравьи, птицы. Такое бывает. Да и сама оса не застрахована от гибели. Нет, уж лучше всего караулить возле норки, никуда не отлучаясь.
Оса закончила обследование. Успокоилась, ничего не нашла подозрительного. Поднесла гусеницу к самой норке, забралась в нее, высунула оттуда голову, схватила добычу и исчезла с нею в глубине.
Проходит десяток минут. Сейчас, наверное, оса отложила на гусеницу яичко. Вот она выскочила наверх, обежала вокруг приготовленного для детки убежища. А мушка?
Нет, мушка не разиня! Ловкая и быстрая, будто отлично зная наперед все действия осы, она улучила момент, соскочила на землю, села на самый край норки, спружинила тельце, выбросила из кончика брюшка крошечную белую кучечку и опять села на свой наблюдательный пост.
Мои нервы напряжены до крайности. Иметь дело с такими торопливыми насекомыми нелегко. В величайшей спешке я едва успеваю разглядеть через лупу, что белая кучка — штук двенадцать крохотных личинок, вовремя наставляю фотоаппарат на действующих лиц и, хотя неудачно, опять пытаюсь изловить сачком коварную мушку. Ловить насекомых, сидящих на земле сачком очень трудно.
Дальше происходит неожиданное. Оса, прежде чем засыпать норку, ударом ноги сбрасывает кучку личинок в подземелье и, молниеносно мелькая ногами, забрасывает норку землей. Вскоре работа закончена, детка устроена. Оса даже не уделила времени на традиционную чистку своего одеяния, взмыла в воздух, полетела к сиреневым зарослям шалфея. Проголодалась, бедняжка! В последний момент я успеваю заметить, как за нею, пристроившись сзади, мелькнула и серая коварная мушка.
Неужели она, такая ловкая, будет и дальше следовать за аммофилой, вместе с нею летать по цветам, лакомиться нектаром и восстанавливать свои силы, шпионить за ловкой охотницей, когда та будет разыскивать свою добычу, ночевать рядом с нею, до самого конца жизни ловко и безошибочно подбрасывая личинок на очередную жертву!
Как же теперь с мушкой? «Не пойман — не вор». Наблюдение, не подтвержденное определением насекомого, теряет ценность. Что делать? Надо искать! И я ползаю по камням, разглядываю, ищу незнакомку, нервничаю: у моих спутников дела закончены и пора продолжать путь.
Но, как говорится, счастье копится! Неожиданно на камне я вижу сразу трех серых, красноглазых, в черных крапинках на брюшке и с длинными крепкими щетинками мушек. Ну, теперь бы не промахнуться. Резкий взмах и в сачке бьется одна пленница. Наконец-то попалась! Теперь можно продолжать путь дальше.
Молочно-белая и шумливая река Чилик бежит через Сюгатинскую равнину. Она разрезала на множество островков большой зеленый тугай, разлилась многочисленными протоками и, собравшись в одно русло, помчалась через ущелье между красными и голыми горами в далекую пустыню.
Мы поднимаемся вверх по тропинке в горы. Вокруг камни, глина, кусты таволги, терескена и шиповника. Кричат кеклики, перелетая с вершины гор на вершину, пронзительно перекликаются пустельги. Из-за кустов выскакивают зайцы песчаники. Жарко. Зайцы неохотно отковыляв в сторону, прячутся под кустами.
Вокруг беспрестанно летают серые мухи, садятся на землю впереди меня, повернувшись ко мне головой. Мухи все время рядом. Иногда как будто кое-кто из них отстает, но взамен исчезнувших, появляются другие. И не одна не садится на тело, не проявляет свою обычную назойливость. Странные мухи! Зачем они за мною летают? Неужели боятся, чтобы на них не наступили и поэтому устраиваются головой навстречу. Тогда не проще ли уступить дорогу и скрыться, чем крутиться впереди.
Мелкие муравьи-тетрамориумы вышли из-под камня большой компанией. Как будто между ними началось сражение, и кое-кто уже сцепился в смертельной схватке друг с другом. Я останавливаюсь возле муравьев и внимательно их рассматриваю. Мухи тоже расселись на камнях, смотрят на меня большими коричневыми глазами. Постепенно они исчезают. Для них не интересен сидящий человек. Но едва я трогаюсь дальше, как мухи вновь появляются. Нет, не спроста они летают за мною, чем-то я для них необходим!
Обратно с гор я спускаюсь напрямик и без тропинки. Из-под ноги вылетает кобылка пустынница, сверкает красными с черными перевязями крыльями и садится на землю. Почему-то здесь кобылки очень неохотно взлетают. Некоторые выскальзывают из-под самых ног, пытаясь незаметно отползти в сторону. А те, кто поднялся в воздух, потом на земле трепещут крыльями, как будто пытаются сбросить со своего тела что-то приставшее. Подобное я когда-то видал и раньше. Так ведут себя кобылки, которым на лету отложили на тело яички особенные мухи-тахины. Через нежные покровы под крыльями личинки мух проникают внутрь тела, потом съедают своего хозяина и сами превращаются в мух. Уж не занимаются ли этим коварным ремеслом мои преследовательницы? Предположение нетрудно проверить. А ну, кобылка, поднимайся в воздух! И я подталкиваю ее ногою.
Совсем недалеко пролетела кобылка. Но короткого взлета было достаточно. Мгновенно целой компанией бросились мухи на летящую кобылку.
Секрет мух неожиданно и так легко разгадан! Теперь понятно, почему мухи меня сопровождают и садятся впереди.
Кобылки, ощущая своих врагов, не желают подниматься в воздух, расправлять крылья, обнажать уязвимые места. Но из-под ног крупных животных полагается взлетать: кому хочется быть раздавленным. Мухи же, завидев крупных животных, сопровождают их. Под категорию крупных животных попал и я.
Наловить мух и уложить их в морилку — дело несложное. Потом надо будет их точно определить. Да, это типичные мухи-тахины. Истребительницы кобылок!
Впрочем, еще не все понятно. Если мухам тахинам так нужны взлетающие из-под ног человека кобылки, почему же они не собрались возле меня большой стайкой, а всегда сопровождали примерно в одинаковом количестве? По давнему опыту я знаю, что каждое насекомое занимает свою территорию и старается ее не покидать. Если бы не было такого порядка, то мухи скоплялись неравномерно и мешали друг другу. По-видимому, меня все время сопровождали разные тахины и вели что-то вроде эстафеты.
В Сюгатинской равнине сейчас очень мало кобылок. Можно не сомневаться, что это результат работы мух. В этом году они уничтожат почти всех кобылок, а затем им не на кого будет откладывать яички. Только очень немногие случайно уцелевшие кобылки дадут потомство.
Да, мухам-тахинам сейчас плохо. Многие из них понапрасну бросаются на летящих муравьиных львов, на бабочек. Нелегко матерям пристраивать свое потомство. Многие из них окажутся неудачницами. Перейти же на другую добычу они не могут. Привыкли многими тысячелетиями к определенной добыче…
Проходит несколько лет, и я снова встречаюсь с мухами охотницами за кобылками. Весьма возможно, что они встречались мне и прежде, но я на них просто не обращал внимание.
В одном месте спуск в глубокий и обрывистый каньон реки Чарын долог и тяжел. Сперва надо пройти по гребню совершенно голых и коричневых скал, покрытых мелким гравием, затем перебраться через крутые скалы и закончить путь по каменистой осыпи. Спустившись вниз, мокрый от пота и усталый, я усаживаюсь на берегу стремительно бегущей реки и после жаркой сухой пустыни с наслаждением вдыхаю запах влажного воздуха и прибрежных зарослей.
Рядом с речкой растут редкие кустики саксаула, караганы, вперемежку с голыми желтыми полянками, усыпанными камнями. Случайно взглянув на землю, под ноги, я вижу всюду сидящих мух-тахин. Они повернулись ко мне головами, и по этому признаку я догадываюсь, что предо мною мои старые знакомые, и они ждут, когда я пойду и вспугну кобылок.
Бедные мухи! Они давно страдают от груза готовых к самостоятельной жизни личинок. Кобылки же хитры, не желают взлетать, обнажать уязвимые места, чувствуют своего врага. Здесь в этом совершенно глухом месте не стало никаких крупных животных, некому вспугивать кобылок и мухам нелегко охотиться.
Отдохнул я у реки, искупался, набрал полную алюминиевую канистру воды и пошел обратно наверх к биваку, к ожидающим меня товарищам, в каменистую пустыню над каньонами Чарына. За мною сразу же тронулась и большая компания мух. Их собралось не менее двух десятков. Они не пожелали со мною расставаться. Обгоняя и залетая спереди, они рассаживались на камнях, повернувшись ко мне головою, ждали, что вот-вот из-под моих ног вылетит кобылка. Я уже успел кое с кем из них познакомиться. Вот самая большая красноглазая тахина. А вот и самая маленькая серенькая. У одной продольные полоски на груди очень яркие, у другой — темнее.
Но кобылок здесь очень мало и такие они все оказались предусмотрительные, не желали вылетать. Один раз нашлась глупая, поднялась в воздух, сверкнула голубыми крыльями и тотчас же уселась на землю. За нею сразу увязались все мои мухи, и кобылка вместе с ними была похожа на комету с длинным хвостом. Самые юркие и быстрокрылые успели подбросить ей под крылья личинок. Как после этого бедная кобылка затрепетала крыльями, как замахала задними ногами, закидывая их впереди за голову и пытаясь с себя сбросить недругов.
Но что одна кобылка для такой оравы охотников! И таких настойчивых. Вот сейчас никто от меня не отстает, надеются. Я перебрался через каменистую осыпь. Мухи со мной тоже. Перелез через крутые скалы. Мухи от меня ни на шаг не отстали… Долго вышагивал по гребню коричневых скал. Мухи и здесь были со мною. Наконец я добрался до бивака, изнывая от жары и усталости, снял с плеча канистру с водой и буквально повалился в тень машины.
И сюда со мною прибыли мухи. Расселись вокруг, повернулись ко мне головами. Среди них я узнал и самую большую красноглазую, и самую маленькую серенькую, и с самыми яркими полосками на груди, и с самыми темными. Сидят, не шелохнутся, надеются — может быть, еще где-нибудь вылетит кобылка. Даже пренебрегли привязанностью к своей территории. Плохи дела у мух-спутниц!
У входа в ущелье гор пустыни расположены небольшие песчаные барханы и на них растет зеленый саксаул. В этом глухом месте никто никогда его не трогал, не ломал, и он рос, как в заповеднике.
Я взбираюсь на крутой берег сухого русла, тянущийся из ущелья, иду по чистому гладкому песку. Сейчас барханы мертвы, жизнь на них только ночная. Днем слишком жарко и сухо в этом царстве глиняных гор, камней и песка. Вся поверхность бархана исписана следами. Вот отпечатки изящных лапок тушканчика, тонкая вязь жука чернотелки, извилистые линии, прочерченные хвостом рядом с отпечатками лапок очень быстрой линейчатой ящерицы. Гладкие зигзаги оставила змея. И еще разные следы.
Впрочем, все же есть признаки жизни. С невероятной быстротой промчался желтый, как песок, муравей бегунок, какая-то муха носится с места на место так низко над поверхностью песка, будто и не летает, а перескакивает по нему. И еще один обитатель — крохотная оса, размером не более трех миллиметров, светлая с красноватым брюшком. Она мечется по песку, кого-то разыскивает, быстро и часто потряхивая своими крыльями, увенчанными на вершине черными пятнышками. Пробежит, остановится, замрет на секунду, молниеносными движениями ног выкопает маленькую ямку, и дальше мчится. Участок бархана размером примерно около десяти квадратных метров, весь пестрит оставленными ею ямочками-копанками.
Оса очень занята, до крайности деловита, необыкновенно тороплива. Откуда у нее, такой маленькой, неистощимый запас энергии! Вокруг никаких цветков, все голо, давно выгорело. А она, не зная усталости, продолжает носиться по горячему песку.
Моя собака давно прекратила поиски живности. Проскачет по горячему бархану и упадет в тень саксаула, высматривая очередной кусочек тени до следующей перебежки.
С интересом я наблюдаю на это совершенное творение пустыни и невольно задумываюсь о том, откуда оса черпает столько энергии. Думается, что организм, работающей в столь быстром темпе, должен вскоре истощить свои запасы. А осе — все нипочем. Не могут ли насекомые для своей деятельности каким-то неизвестным современной физиологии способом, использовать энергию солнечных лучей, превращая ее в движение. Это предположение кажется фантастическим, но кто знает!..
На кого же охотится маленькая хищница, зачем выкапывает крошечные ямки? Наверное, ее добыча — личинки какого-либо насекомого, находится в песке, возможно, на большой глубине. Поверхностные слои песка сыпучие, сухие, без кореньев. Глубже, песок плотнее, влажнее, там и корни растений, и жизнь. Если так, то зачем осе копать ямки? Вероятно, она снимает поверхностный слой песка не напрасно. Он мешает ее изумительному локатору разыскивать добычу. Быть может он, облученный солнцем, слишком горяч или еще чем-то мешает работать точно настроенному органу.
Течение мыслей идет по руслу, проделанному восприятием окружающего мира, предшествующим собственным опытом и знаниями, полученными из книг. Часто это проторенное русло оказывает плохую услугу, ведет к заблуждению. Вот и сейчас я, наверное, заблудился, не туда, куда нужно ушла моя догадка. Но мне невольно вспоминается маленькая пчелка, с которой я повстречался много лет назад во время путешествия по реке Или на складной байдарке. Пчелка устроила свои ячейки с медом, пергой и детками почти на голом бархане на глубине полуметра и добиралась до них через совершенно сухой песок, к тому же еще и сыпучий и истоптанный нашими ногами, точно угадывая дорогу к своему сооружению.
Пока я вспоминаю все, относящееся к подобному случаю, миниатюрная оса по-прежнему, беспрерывно размахивая крыльями, увенчанными черными пятнышками, продолжает свои безудержные поиски, а я, не спуская с нее глаз, медленно хожу за нею. Становится очень жарко. Песок уже раскалился, хочется пить. Но больше всего угнетает то, что меня ждут спутники, и эта задержка им основательно надоела. Я готов бросить наблюдения, но жажда разгадать секрет маленькой осы держит в плену, я безволен, не в силах оторваться от начатого наблюдения, и знаю, что если его прерву, то буду жалеть.
Наконец терпение истощено, я готов отступить, бросить преследование очаровательной незнакомки, но судьба будто сжалилась надо мною, пчелка внезапно резким рывком выбрасывает из песка что-то серенькое, потом несколько секунд комочек тел трепещет на поверхности бархана.
Я весь в напряжении, всматриваюсь, пытаюсь разгадать, что произошло. Наконец разглядел. На песке кверху ногами лежит серый недвижимый паучок. Теперь я все понимаю. Оса, оказывается, помпила, охотница за пауками. Можно не сомневаться, по принятому у помпил обычаю, она свою добычу, которую так долго и настойчиво искала, парализовала точным ударом жала через рот в мозг.
В то время, когда рассматриваю паука, оса в беспокойстве бегает вокруг меня, ее смущает мое неожиданное появление. Она то начинает рыть норку, то бросит ее, наведается к добыче. Теперь ей предстоит зарыть паучка и отложить на него яичко. Дела ее просты для меня и ясны.
Так вот кто ты, изящная охотница! И, наверное, нет у нее никаких особенных локационных приборов для поиска добычи. Но и ее добыча удивительна. Паучок-скакунчик, бродяжка, ночной охотник и на весь день на страшную жару и сухость закапывается в песок, рассчитывая там обрести надежную защиту от всяческих напастей. Для того чтобы его найти, осе надо как можно больше бегать и в подозрительных местах рыть пробные ямки.
Среди жителей песчаной пустыни известен этот прием. Песчаный удавчик почти моментально закапывается в песок в случае опасности, да и охотится, забравшись в песок и выставив из него только кончик головы. Моментально при опасности прячутся в песок ящерицы круглоголовки, буквально тонут в нем почти не оставляя следов погружения. Прячется в песок, зарываясь наполовину и скрывая свою предательскую тень, кобылочка песчаночка. И вот еще нашелся паучок, спасающийся в песке. Для его собратьев, различнейших пауков, такая манера поведения совсем неизвестна.
Не буду я мешать финалу охоты моей чудесной помпилы. Пусть закапывает паучка-скакунчика и кладет на него яичко, повинуясь могучему инстинкту заботы о потомстве, без которого была бы немыслима жизнь на нашей планете.
Потом в Петербурге специалист по паукам определил маленькую хищницу. Она впервые была заколлекционирована знаменитым путешественником по Монголии и Китаю Г. Н. Потаниным. В 1895 году пауковед Е. Симон описал ее как новый вид, назвав его Yllenus hamifer.
Почему в местности, где живет южнорусский тарантул, не бывает каракурта и паука-агелены? А если и бывает, то немного? Или, если и появляются каракурт и агелена, то потом внезапно исчезают, будто после какой-то повальной болезни?
Между собой пауки не враждуют, слишком разные у них интересы. Тарантул выбирает места с влажной почвой и почти всю жизнь проводит в норе, которую сам вырывает. Каракурт и агелена, наоборот, — любители самых сухих мест и селятся либо под кустиком, либо у входов в опустевшие норы грызунов. И все же между пауками существует какая-то косвенная зависимость.
Очень меня занимала эта загадка, и было ясно, что отгадать ее можно, только изучив образ жизни пауков.
Весной, когда каждая самка тарантула изготовила по одному кокону плотно забитому яичками, наступает пора солнечных ванн. Часами просиживает паучиха у входа в нору, выставив кокон под теплые солнечные лучи. В это время она очень осторожна. Легкие шаги, незначительное сотрясение почвы — и тарантул тот час же скрывается в свою глубокую норку. Но все же можно подкрасться к его жилищу и, притаившись, дождаться того момента, когда белый кокон, подталкиваемый снизу, снова появится во входе.
Иногда тарантул, отцепив кокон от паутинных сосочков, прикрепляет его другой стороной. Этот маневр ясен: яички в коконе нуждаются в равномерном прогреве со всех сторон.
Во время солнечных ванн заботливая мать почти ничего не ест. Насекомые, подползающие к норе, ей мешают, и она прогоняет их ударами ног. Разве только ночью, проголодавшийся паук перехватит одного — двух насекомых, случайно свалившихся в вертикальную нору.
Особенно досаждают тарантулу везде и всюду снующие муравьи. Их паук прогоняет с особенным ожесточением. Но вот один муравей все же забирается на кокон. Для чего он там крутится, постукивая усиками по его поверхности?
Оказывается, это не муравей! У него сзади торчит едва заметная черная иголочка, то ли жало, то ли яйцеклад. Вот он как-то странно изогнулся и, направив иголочку вертикально, проткнул ею оболочку кокона, застыл на мгновение, потом, вынув иголочку, перешел на другое место. Через каждые десять-двадцать секунд он старательно прокалывает кокон, и видно, как при этом напрягается его брюшко.
Теперь не может быть сомнений. Это настоящий наездник, паразитическое насекомое, самка с иголочкой-яйцекладом, но почему-то бескрылая. И протыкает она кокон неспроста, а откладывает яички. Видимо, она так ловка и осторожна в движениях, что чуткий тарантул не ощущает ее коварного ремесла. Далее, оказывается, она откладывает яйца не во всякий кокон, а только в тот, в котором из яиц еще не развились паучата. И, кроме того, если в кокон уже отложены яички другим наездником, она, как-то угадывая, проходит мимо жилища паука. У нее, видимо, отличное обоняние. Она не тратит попусту время и, едва прикоснувшись усиками к входу норы тарантула, уходит прочь, если только нора пуста, или самка тарантула еще не изготовила кокон, или кокон изготовлен, да слишком давно и уже с паучатами.
Что же будет дальше с детищем паука и яичками наездника? Ответить на этот вопрос нетрудно. Надо только собрать побольше коконов.
Вначале в пораженном коконе ничего не видно и даже при помощи сильной лупы не разыскать крохотных яичек наездника. Но потом среди яиц паука оказываются маленькие розовые червеобразные личинки. Они занимаются тихим разбоем, прикрепляются к яйцам паука и их высасывают. Но вот интересно! Никогда две личинки не присасываются к одному яйцу. Да в этом и нет необходимости. Личинок немного, а еды — вдоволь.
Личинки быстро растут, скоро становятся большими, а тарантул помогает им взрослеть, прогревая на солнце кокон. Но как они медленно движутся! Видимо не зря такие тихони, а для того, чтобы не выдавать себя, не беспокоить чуткого хозяина кокона.
Вскоре большая часть яиц тарантула выпита, а еще большая — испорчена и склеена в комочки. Личинки же наездника, свив шелковистые кокончики, превращаются в куколок. Кокончики располагаются не как попало, а один возле другого, рядышком, как соты в улье. Иначе не хватило бы места в тесном коконе паука.
Проходит еще несколько дней. Из пораженного кокона появляются наездники, но совсем не такие, которые откладывали яйца, а стройные, длинные, без яйцеклада и с самыми настоящими, сверкающими на солнце, крыльями. Наезднички разлетаются во все стороны. Оказывается, это самцы и вылетают они неспроста раньше своих бескрылых сестер. Во-первых, они тем самым избегают вредного внутрисемейного скрещивания, во-вторых, им надо еще попутешествовать. Только потом, через один — два дня из кокона появляются похожие на муравья самки наездника.
Что же становится с коконом? Только несколько случайно уцелевших паучков вышло из него и уселось на спине своей матери. Но тарантул все еще прогревает обезображенный и продырявленный кокон. Она не в силах его бросить. Ведь он не пустой, а инстинкт тарантула позволяет оставить свое детище лишь тогда, когда от него сохранилась лишь одна легкая оболочка.
Проходит много дней. В тщетных ожиданиях паучат самка тарантула худеет, паучки же, которых мать должна была расселять, или сами разбредаются в разные стороны или, прежде чем это сделать, нападают друг на друга. Жалкая и тощая самка теряет последние силы и погибает, обняв свое уничтоженное наездниками детище. Впрочем, не все пауки одинаковы и не столь уж однообразны их инстинкты, как принято думать. Некоторые, правда, немногие, после долгих ожиданий разрывают на клочья пораженные коконы и тогда покидают норы. Такие пауки иногда успевают изготовить еще другой кокон. Но куда же делись наездники?
Весна кончилась, все взрослые тарантулы давно уже вывели паучат, расселили их, сами погибли, и нет больше в природе коконов с яичками.
Когда с наступлением лета пустыня выгорает, кончается юность ядовитого паука каракурта, и подросшие пауки переселяются во всевозможные теневые укрытия. Здесь из плотной паутиновой ткани выплетается шаровидное логово, единственный выход из которого ведет к широко раскинутым над землей паутинным тенетам. С этого момента жизнь каракурта становится однообразной: чуткое ожидание добычи, стремительное на нее нападение, потом обжорство, откладка яиц и изготовление коконов. Чем больше добычи, тем больше коконов. Вскоре все стенки логова паука обвешиваются охотничьими трофеями — панцирями убитых и высосанных насекомых.
Ничьего присутствия не терпит в своем логове паук и бросается на все живое, попавшее в его сети. Только муравьи безнаказанно забредают в жилище паука и растаскивают остатки не съеденной добычи. Для каракурта как добыча они слишком малы и ничтожны, а от их посещений разве убережешься. Эти надоедливые насекомые суются решительно во все закоулки!
И вот среди муравьев, неотличимая от них по внешнему виду, осторожная и ловкая, появляется самка наездника. Она обстоятельно обследует коконы каракурта и обстукивает их долго и внимательно своими нежными усиками: который из коконов с яичками? И, найдя свежий, откладывает в него свои яички.
Теперь сколько бы не выходили из коконов каракурта наездники, всем им хватит дела, так как до самой осени будут появляться свежие коконы паука. А если их не окажется, то выручат коконы другого паука — агелены. Только добраться до них гораздо труднее, так как этот паук осторожнее и, кроме того, тщательно укладывает кокон в толстый и рыхлый слой паутины. Потом с наступлением осени окуклившиеся наездники останутся в коконах каракурта и агелены и проведут там долгую зиму. Вылетят они как раз к тому времени, когда тарантул начнет изготовлять свои коконы. До появления же в природе коконов каракурта и агелены еще далеко. И если бы не было тарантулов, наездникам негде было бы развиваться весной, и они погибли бы, не дождавшись появления яичек двух других хозяев.
Так, попеременно на яичках трех пауков и развиваются наездники. И так сильно истребляют их потомство, что в местностях, где водятся тарантулы, каракуртов и агелены не бывает много. И население в такой местности живет спокойно, не опасаясь ядовитых укусов каракурта. Какое замечательное насекомое, этот наездник. Потом он был описан как новый вид энтомологом Б. С. Кузиным и назван Гелис мариковский.
Черная с темными пятнами на концах крыльев оса-сфекс, очень подвижная и сильная, разыскала солончакового сверчка, славящегося своей необыкновенно мелодичной песней, ударом жала и капелькой яда парализовала его, и, беспомощного, поволокла по яркому от белой соли солончаку, чтобы спрятать в норку. В это время мы трое, на коленях, склонив книзу головы, сгрудились возле раскапываемой норки, судя по всему тоже принадлежавшей солончаковому сверчку.
Видимо эта норка была хорошо известна черной охотнице, ранее ею обследована, так как неожиданное появление трех человек привело ее в замешательство. Сначала, ничего не подозревая, она взобралась со своей ношей на спину одного из нас, где мы ее и увидали.
Оса, охотница за сверчками, была неизвестна и поэтому, оставив свои дела и массу разбросанных вещей, мы бросились преследовать незнакомку. На наши возгласы тотчас же выскочил из-под машин фокстерьер, куда он спрятался от несносной жары. Собака быстро сообразила, где находится предмет нашего усиленного внимания, и чуть было не испортила нам дела своим чрезмерным любопытством. Пришлось ее срочно возвратить к машине и привязать на поводок.
Между тем, оса свободно и непринужденно тащила свою добычу ловкими и большими прыжками, схватив челюстями за голову, расположив туловище кверху ногами и книзу спиной между своими ногами. Сперва она промчалась от места нашей встречи метров десять почти по прямой линии, затем стала описывать широкие зигзаги из стороны в сторону, будто разыскивая что-то потерянное и, наконец, решительно повернула в обратном направлении.
Иногда, оставив свою добычу на несколько секунд, оса заскакивала на растения, как будто ради того, чтобы осмотреться и принять решение о направлении дальнейшего движения. Сила, ловкость и неистощимый запас энергии осы были изумительны. Вскоре она примчалась к месту нашей раскопки и здесь на чистой и ровной площадке юркнула в норку, утащив за собою и бездыханное тельце сверчка.
Дальнейшие дела были ясны. В норке оса отложит на сверчка яичко, зароет добычу в каморке и, закончив заботу о своей детке, отправится в очередной охотничий вояж. Таков порядок жизни ос-сфексов. Мы предоставили ей возможность заканчивать свои дела, а для того, чтобы изловить предмет нашего внимания для определения вида, водрузили над норкой полулитровую стеклянную банку и отправились продолжать прерванную раскопку.
Но случаю было угодно приготовить нам другой сюрприз. В стороне от нашей раскопки появилась другая оса с такою же добычей. Она, также как и первая, волокла сверчка самца. Обычай неплохой! Для процветания сверчкового общества истребление части мужского населения не будет губительным, как потеря самок-производительниц. От численности сверчков зависело и благополучие специализированных на них ос охотниц.
Пришлось опять оставить дела. Наша новая незнакомка озадачила своим странным поведением. Она недолго тащила свою добычу, задержалась в ямке возле солянок и тут начала долго и старательно массировать челюстями голову своей бездыханной ноши. Иногда она прерывала это непонятное занятие и, обежав вокруг сверчка, вновь принималась за этот странный массаж. Может быть, она так пыталась оторвать усики? Они, должно быть, мешали переноски груза. Но, приглядевшись, я убедился, что роскошные и длинные усики сверчка давно и аккуратно обрезаны и от них остались коротенькие культяпки.
Но вот, наконец, кончилось загадочное представление и оса, тогда я разглядел детально ее приемы, схватила челюстями за длинные ротовые придатки сверчка и скачками, поволокла его, ловко лавируя между кустиками солянок анабазиса и татарской лебеды — единственных растений, покрывавших эту большую низину белую от соли.
Меня уже стало утомлять преследование осы с ее добычей. Давала себя чувствовать жара и душный влажный воздух солончака. Тело обливалось потом, хотелось пить и воздух, как нарочно, застыл без движения. Вокруг низины на далеких желтых холмах пустыни один за другим появились длинные белые смерчи, все вместе они медленно передвигались по горизонту в одну сторону.
И тогда опять произошло неожиданное. Над занятой своими делами осой в воздухе повисла небольшая серая мушка с белой серебристой полоской, между двумя крупными красноватыми глазами. Скачками прыгала оса, рывками над нею летела и ее преследовательница. У мушки тоже был неистощимый запас энергии, и она все время продолжала свой полет, лишь только раз присев на несколько секунд на вершинку травинки, когда оса попала в заросли солянки и слегка замешкалась. Так они и двигались, преодолевая около сотни метров: парализованный сверчок, черная охотница сфекс и серая мушка.
Наконец кончился их путь. Оса направилась в норку, и я едва успел изловить висевшую в воздухе мушку и почти одновременно выхватил пинцетом из норки сверчка. Оса в недоумении выскочила наружу и тоже попала в мой сачок. Счастливый от своего улова, без него нельзя было обойтись, чтобы узнать видовые названия незнакомцев, я поспешил к банке, которой была накрыта норка. Но под ней было пусто.
Прошло несколько часов. Оса не показывалась наружу. Поведение ее, меня озадачило. Такая быстрая и энергичная, она не могла столь легкомысленно и попусту тратить время. К тому же ее жизнь не могла быть долгой, цветков, на которых можно было бы подкрепиться нектаром, не было.
Между тем, время незаметно шло, и солнце склонилось к горизонту, жара исчезла, и подул легкий ветерок. Белый солончак стал совсем синим, а потом, когда солнце зашло и небо окрасилось красной зорькой, солончак порозовел.
Пора было кончать с первой осой. Едва я только поднял банку, как из норы пулей выскочил черный комочек и, сверкнув крыльями, умчался вдаль. Будто оса только и ждала, когда банка будет снята. Быть может, стекло преграждало путь поляризованному свету неба и воспринималось ею как чуждое тело и держало ее в ожидании. Но оса ни разу не попыталась выбраться из норки!
А далее оказалось, что в норке, она ранее принадлежала сверчку, которую он соорудил на время линьки, сбоку в вырытой каморке я нашел и самца с роскошными прозрачными, превращенными в музыкальный инструмент и негодными для полета крыльями. Он тот час же встрепенулся, был довольно шустр, но без усов. На его груди между первой и второй парами ног лежало большое продолговатое и слегка прозрачное яичко искусной охотницы.
Наверное, капелька яда охотницы за сверчками обладала способностью погружать добычу в короткий наркоз.
Интересно бы узнать химический состав этого яда и выяснить нельзя ли его использовать в хирургических операциях медикам.
Вчера вечером мы выбрали для ночлега небольшую площадку белого такыра среди мелких кустиков кеурека и поставили палатку. Рано утром солнечные лучи падают на лицо через капроновую сетку дверей палатки и такие они приятные своей ласковой теплотой. Капроновая сетка серебрится на солнце, а небо кажется густо-синим и голубым — такыр.
Пора подавать пример моим спутникам и подниматься с постели. Едва я выбираюсь из палатки, как вижу необычное. По такыру за крупной кургузой чернотелкой неотступно ползет серая муха. Жук торопится, на голой земле ему делать нечего, спешит за ним и муха. Она от него на почтительном расстоянии, около десяти сантиметров, соблюдает постоянную дистанцию, не отставая и не приближаясь. Когда жук перебирается через кучку сухих веточек, оказавшихся на его пути, муха, слегка отстав, быстро перелетает препятствие, снова ползет за жуком на почтительном расстоянии. По сравнению с большим черным жуком серенькая мушка — что собачка рядом с лошадью. Что же ей надо?
Вот жук нашел на краю такыра что-то стоящее внимания, остановится. Муха мгновенно, описав полукруг, приткнулась почти вплотную к голове жука и сразу же отпрянула назад и замерла.
Осторожно приближаюсь к загадочной паре. Они оба очень заняты своими делами, не замечают ни меня, ни направленную на них лупу. Жук, оказывается, остановился возле наполовину занесенного глиной катышка заячьего помета. Чем-то он ему нравится, гложет его. Тоже нашел еду! А муха? Она терпеливо ожидает окончания трапезы своего спутника и, не теряя попусту времени, чистит то передние, то задние ножки, крылья, протирает от пыли глаза, поблескивая на солнце узенькой серебристой полоской на лбу. Я заинтригован, что мушке надо от жука, зачем она так настойчиво за ним следует. Наверное, ждет, когда жук найдет какой-либо сочный зеленый листочек и тогда полакомится капелькой выступившей из растения жидкости. Где ей, обладательнице лижущего хоботка найти влагу в этом царстве сухости.
Внимательно присматриваюсь к мухе. У нее большие красно-коричневые глаза, серенькое в черных щетинках брюшко, черные ноги. Обликом своим она явно похожа на тахину. Все представители семейства ларвоворид, к которому относятся тахины, откладывают яички или только что рожденных личинок на тело других насекомых. Потомство мух поедает хозяина. Нет, наверное, дело тут не в намерении полакомиться объедками со стола нетребовательной к еде чернотелки, а что-то другое.
Кургузый жук, между тем, потерял интерес к своей находке и отправился путешествовать дальше, а муха, как и прежде, пристроилась за ним сзади. На этот раз перебежка продолжается недолго. Жук забрался в переплетение сухих корешков и соринок, выдутых ветром из земли. Здесь ему понравилась какая-то совсем невзрачная сухая палочка. Он так усиленно грызет ее с одного конца, что слышен хруст энергично работающих челюстей. Палочка укорачивается довольно быстро и, наконец, и ее оставшийся маленький кончик исчезает во рту прожоры. Аппетит у него отличнейший. Какая нетребовательность этого обитателя пустыни, довольствоваться, казалось бы, самой негодной пищей, по существу мусором, валяющимся по поверхности пустыни. При таких необычных способностях чернотелка всегда обеспечена едой, какая она бы не была сухая и обезображенная пустыней. Его организм способен извлекать из сухой еды так называемую конституционную воду, симбиотические бактерии, видимо, помогают усвоению клетчатки, к тому же снабжая организм этого нетребовательного гурмана необходимыми для существования витаминами. Хотя, возможно, палочку он выбрал не случайно, она, наверное, была обработана грибками и поэтому удобоварима.
А муха? Она, как и там, у заячьего помета подобралась к голове жука и, будто убедившись в ничтожестве вкусовых способностей своего господина, отскочила в сторону, уселась на сухую палочку, крутит головкой, предаваясь неизменному занятию мушиной породы, чистится ножками. В это время к странной паре несколько раз подлетали такие же красноглазые, с белой полоской на лбу, мухи. Присев на землю, они, будто оценив ситуацию, и убедившись в том, что у жука уже есть спутница, быстро улетали. Видимо третий был лишний, и мешать друг другу не полагалось издревле в установившейся мушиной этике.
Жук долго насыщался сухими корешками, палочками и у меня от напряженной позы заболела спина. Солнце поднялось выше и лучи его, уже не такие ласковые, как прежде, напомнили о том, что скоро наступит злая жара. Но вот, наконец, кончилась трапеза. Жук выбрался из кучки мусора и засеменил по голой площадке такыра, покрытого глубокими трещинами, в сопровождении своей неизменной спутницы, не замечая ее и не обращая на нее внимания.
На пути жука крохотная зеленая травка, выбившаяся из трещинки такыра. Она нравится жуку, он явно намерен завершить свой завтрак свежей зеленью, хватает челюстями листочек, резким рывком отрывает от него кусочек. В это мгновение что-то произошло с мухой. В момент, когда жук принимается уплетать второй ломтик зелени, она с лихорадочной поспешностью бесцеремонно бросается к самой его голове, к мощным челюстям, совершая какие-то неуловимые и быстрые движения, и отскакивает в сторону.
На этот раз жук в замешательстве. Проглотив зеленый листочек, он, неловкий и грузный, будто в лихорадке подскакивает на одном месте, потом, успокоившись, вытягивает кпереди почти сложенные вместе усики и делает несколько шажков к мухе. Наконец, он заметил свою спутницу, застыл перед нею как бы в недоумении и, пытаясь разрешить для своей тупой головы трудную задачу, выяснить значение внимания к своей особе странной незнакомки. Он почти прикасается усиками к мухе, но та, не позволяя столь неловкой фамильярности, ловко и быстро отскакивает в сторону.
Проходит еще несколько минут. Жук неподвижен и, все еще, как бы в тяжелом раздумье. Потом, очнувшись, вновь принимается за зеленый лист, а история с внезапным нападением мухи повторяется.
Только теперь мне все становится ясным. Надкрылья жука срослись между собою, и все тело его обрело мощный панцирь. Он предохраняет насекомое от высыхания. В жарком и сухом климате пустыни ради этого стоило пожертвовать возможностью полета по воздуху. Отложить яички или личиночку через эту мощную броню невозможно. Уязвимо только одно место — ротовое отверстие, но и оно прикрыто многочисленными ротовыми членистыми придатками. Остается только одна возможность подкинуть личинку к еде чернотелки, только, конечно, не с сухой, перемалываемой челюстями на мелкие крошки, а с зеленой, мягкой и заглатываемой. Так и поступила муха-тахина, специфический враг этого жука, издавна приспособившая все свое искусство поведения коварному ремеслу.
На пути к биваку вижу еще одного жука в сопровождении мухи. История и здесь все та же. Впереди жук, за жуком муха, за мухой ползу по земле я с фотоаппаратом и лупой в руках, за мною пристроился любопытный фокстерьер. Мухе же, как будто не терпится, бросается на жука, слегка ударяя его в грудь, отскакивает в сторону. Жук вскоре остановился, набычился, пригнулся головой к земле, замер на месте, не шевелится. Муха несколько раз обегает его вокруг. Но, видимо, такова у него тактика, инстинктивная манера защиты от мухи, унаследованная от предков. Мухе же надоедает притворство. Ее добыча должна беспрерывно двигаться, а не торчать на месте. Она отбегает в сторону, возвращается и вновь отбегает. На этот раз совсем.
Наша процессия нарушена. Жук все еще неподвижен, муха улетела, собака заметила ящерицу и унеслась за нею, я возвращаюсь к биваку. И опять встречаюсь с жуком. Здесь к мухе преследовательнице внезапно сверху подлетает и садится сзади вторая такая же муха. Она подскакивает к жуку, все ее внимание поглощено предполагаемым прокормителем будущего потомства. Но, увидев соперницу, тотчас же отступает. Все же среди этого вида, оказывается, твердо царит негласный этикет: ни в коей мере не мешать друг другу. Ну что же! Надо полагать, произошел этот этикет не от некого чувства благородства, царящего среди этого племени. Просто две мухи возле одного жука могут только испортить все дела и тем самым нанести урон общему делу продолжения потомства вида. Впрочем, и наше человеческое понятие этикета в своей сущности тоже основано на органической целесообразности, направленной на процветание слаженной жизни общества.
Вскоре жук забирается в ворох сухих палочек и мусора, а муха, как бы желая познакомиться с меню своей добычи, подползает ей под самое брюшко. Я же убеждаюсь, что таких красноглазых мух много. Они кружатся повсюду, в том числе и над жуками. Видимо здесь мухи тахины порядком истребили чернотелок и теперь страдают от недостатка добычи.
Интересно проверить за самцами или только за самками охотятся коварные мухи. Да и продолжить наблюдения за жуками и сопровождающими их тахинами было бы неплохо. Но солнце начинает основательно припекать, и жуки прячутся во всевозможные укрытия. Исчезают и их преследовательницы. Теперь можно возвращаться на бивак. Начавшаяся жара разбудила моих, любящих поспать молодых спутников.
Для того, кто знает, что жизнь поденок тесно связана с водой и что саксаульники растут в безводных пустынях, заглавие этого очерка покажется странным.
Каракульдек — речка без конца и без начала. Название это в переводе на русский язык означает «Черное озеро». Может быть, здесь когда-нибудь и было озеро, а сейчас небольшие болотца постепенно собираются в узкую полоску воды, которая входит в узкое же извилистое русло с отвесными стенами, глубиной около десяти метров, прорезающее совершенно ровную пустыню, поросшую саксаульниками. Здесь нет видимого течения, и только легкое колыхание зеленых водорослей говорит о том, что вода все же чуть-чуть движется в одну сторону.
Берега Каракульдека заросли густыми и высокими тростниками, среди которых изредка пробиваются невысокие ивы, а сквозь прозрачную воду видны разнообразнейшие водоросли, образующие причудливый густой подводный лес. В этом лесу плавают рыбы, ловко лавируя между растениями, носятся различные водные насекомые и их личинки. Весь этот животный мир запрятан за отвесными берегами и на путника, идущего по однообразному саксауловому лесу без клочка тени, сухому и ослепительно яркому в полуденный зной, неожиданное появление Каракульдека производит неизгладимое впечатление. Тут на расстоянии нескольких метров друг от друга растут саксаул и болотная кувшинка, гнездится саксауловая сойка и выпь, в воздухе вечером летают водяные жуки и пустынные копры. Такое смешение жителей воды и безводной пустыни кажется необычным.
Маленькая речка в пустыне приносила неожиданные сюрпризы: встретишь какое-нибудь необычное насекомое на саксауле и не сразу догадаешься, что дерево пустыни тут не при чем, это житель воды.
Через несколько километров узкий коридор, проточенный рекой, внезапно расширяется, речка разливается на несколько болотистых озер и теряется в жаркой, сухой пустыне.
Утром и вечером, когда спадает изнуряющая жара, а прохладный воздух становится более влажным, недалеко от нашего бивака, над одиноким деревцом саксаула, какие-то насекомые, собравшись стайкой, заводят свои воздушные пляски. Слегка подергиваясь и подпрыгивая в воздухе, вся дружная компания то упадет почти до земли, то взлетит выше деревца. Веселый хоровод постоянно пополняется новыми, летящими со всех сторон, насекомыми, в то время как кое-кто и убывает из него.
Подобные пляски обычны для ветвистоусых комариков. Но один взмах сачком по дружной компании привел меня в недоумение: вместо комариков в сачке оказались самые настоящие поденки, маленькие, изящные, с широкими крыльями, исчерченными множеством жилок, с большими выпуклыми глазами, коротенькими усиками и тремя длинными хвостовыми нитями.
Личинки поденок типичные обитатели воды. Перед тем, как стать взрослыми, личинки обычно выбираются из воды на растения и линяют. Выходящее крылатое насекомое еще не взрослое, оно снова линяет, только тогда превращаясь в настоящую, взрослую поденку. Она живет очень недолго, около суток, и гибнет, отложив яички. За это их и прозвали поденками. Отчасти вследствие короткой жизни, появление взрослых поденок и бывает очень дружным и одновременным, иначе, как за короткое время встретиться друг с другом?
Еще несколько взмахов сачком и я убеждаюсь, что рой состоит преимущественно из самцов. Их легко отличить от самок по более темному цвету и меньшим размерам. Самки составляют лишь незначительную часть большого хоровода. Зато одиночные поденки, летящие к рою или вылетающие из него, почти все оказались самками.
Интересна судьба самок, покидающих брачные скопления, и я принимаюсь их ловить и постепенно открываю кое-какие секреты их жизни.
Вылетев из роя, самка тот час же выделяет из двух яйцеводов парные симметричные пакеты, состоящие из множества мелких яичек. Они висят сбоку у основания хвостовых нитей двумя зернистыми серо-желтыми комочками. С этим грузом самка некоторое время продолжает полет, не останавливается, не приземляется. Потом она внезапно подгибает кпереди брюшко и один из комочков оказывается подвешенным сбоку груди, под прозрачным крылом. Вслед за первым комочком повисает второй на другой стороне груди. В том месте, куда прилипает комочек яиц, грудь гладкая, блестящая, без волосков. Видимо на гладкую поверхность легче прилипают и лучше на ней держатся яички. С двумя пакетами яичек под крыльями, поденка необычна и немного напоминает бомбардировщик с подвешенными бомбами.
Интересно, где и как поденка освободится от своего груза, зачем ей нужна столь сложная перестановка яичек и почему этого не делают поденки, обитатели обычных не пустынных водоемов? Быть может, так легче поденкам летать — яички под крыльями перемещают столь важный для центра тяжести груз при полете. Если так, то не проще ли не выделять яйца, долететь до воды и там распроститься с ними? На этот вопрос я не мог найти ответа.
Каждый день жизни в Каракульдеке приносил маленькие новости. В сумерках как-то раздался тоненький писк выдергиваемых молодых побегов тростника. Это из тугайных лесов в саксаульники забрели косули и лакомились сочными зелеными растениями. Прилетела скопа и долго не могла уместиться на тоненьких веточках саксаула. Ей обязательно надо посидеть около воды, чтобы заметить в ней рыбу. В саксаульнике царило множество мелких муравьев. Вскоре они обнаружили наш бивак и потянулись к нему целыми вереницами. Они забрались во все съестное, проникали под одежду, свирепо кусая челюстями кожу, и были так деятельны, что ночью не прекращали своих набегов. Муравьи грозили нас выселить из Каракульдека.
Только в день отъезда я увидал самок поденок. Они лежали мертвые на поверхности речки, свободной от тростника, распластав свои нежные прозрачные крылья и расправив в стороны хвостовые нити. Светило яркое солнце, и под крыльями у некоторых поденок еще были видны комочки яиц. Так вот в чем дело!
Если бы поденки откладывали яички сразу в воду, то они, потонув, оказались на дне глубокого водоема, где и прохладней, и больше солоноватость стоячей воды. Под прозрачными же крылышками из яичек, согретых солнцем, скорее выйдут личинки, и сами найдут себе места, удобные для жизни.
Семейные дела туркестанского копра
Прошло несколько лет после первой встречи с туркестанским ночным копром Synapsis tmolus, самым большим жуком, обитающим в Средней Азии, описанной в главе о бабочках.
Как-то вечером, когда мы уже лежали в спальных мешках, в глухом саксауловом лесу, к нашей палатке подошла лошадь. Непонятно, откуда она появилась в пустыне вдали от поселений человека. Она побродила вокруг бивака и отправилась дальше. А ночью наша собака беспокоилась и ворчала.
Утром близко от палатки я увидел большой ком свежевыброшенной земли. Уж не этого ли неизвестного землекопа учуяла ночью собака. Придется приняться за раскопку. Холмик земли, оказывается, вырос на месте навоза, оставленного лошадью. Под ним открылась большая нора. Она привела в просторную округлую камеру, диаметром около пятнадцати сантиметров. Из нее пошел ход круто вниз и, наконец, перед нами открылась большая круглая пещерка и в ней тщательно скатанный, диаметром в двадцать сантиметров, шар из свежего конского навоза. Никогда в жизни не видал я такого громадного навозного шара.
Жуки-навозники полезнейшие существа. Они рыхлят почву своими норами, удобряют ее навозом. Если бы не они, поверхность земли постепенно покрылась бы навозом, сквозь который не пробились бы и ростки растений. Так и получилось в Австралии, когда туда завезли овец, коров и лошадей, пока не догадались переселить из Азии и Европы жуков — потребителей навоза.
Но кто обладатель навозного шара, тогда я не узнал. Сейчас его не видно? Но вот шар слегка вздрогнул, зашевелился. Едва я к нему прикоснулся, как кто-то по-змеиному зашипел и наверх выполз большой навозник ночной туркестанский копр, насторожил свои чуткие усики, шевельнул головой-лопатой и, уставившись на меня, будто негодующе спросил: «Что вам тут надо?!». Ну что же! «И жук в своем доме султан», как говорится в арабской пословице.
Ночные копры обычные обитатели пустынь Средней Азии. У них изумительное обоняние. Свежий навоз они чуют на громадном расстоянии. Наш копр изрядно потрудился. Его шар весил около двух килограммов. И заготовил он его для своей детки.
Жалко навозного труженика. Пришлось прикопать его убежище и оставить в покое.
Часто так случается, что когда проходишь мимо какого-либо явления, продумать его, как следует, не всегда удается. Казалось просто устроено жилище нашего случайного ночного соседа. Потом, вспоминая с ним встречу, пошли вереницею вопросы. Зачем жуку понадобилась первая пустующая камера? На ее сооружение ушло немало сил! Что он будет делать дальше с шаром, да и как он смог его скатать во второй камере. Но получилось так, что мне более не пришлось встретиться с жуками-великанами и все загадки, которые он мне задал, были забыты.
Опять прошло много лет со времени первых знакомств с ночными копрами. В одну из весенних поездок непогода и дожди заставили нас спешно поставить палатки в бугристых песках Женишкекум между хребтами Куланбасы и Малайсары. Я издавна приглядывался к этому небольшому песчаному массиву, поросшему джузгунами да терескеном, но съехать в него с дороги не решался, опасаясь застрять. Но сейчас, ранней весной, почва промокла от дождей, застывшие барханы покрылись зеленым ковром растений, показалось, не предвещали опасности. Машина без особенных трудностей перевалила через несколько барханов, и вот перед нами большая округлая впадина, размером со стадион, зеленая, с желтыми пятнами цветущего гусиного лука, какой-то пастушьей сумки и белыми свечками расцветших тюльпанов.
Из палатки видно с десяток кучек земли. В спешке, подгоняемые дождем, устанавливая биваки, их сразу не заметили. Наверное, здесь трудились мои старые знакомые ночные копры! Приглядевшись, вижу, что сомневаться не приходится, так как кое-где сбоку кучек видны катышки конского навоза.
Радуюсь неожиданной находке и тому, что нашлось дело: пережду остаток дня, ночь и завтра утром, надеясь на хорошую погоду займусь раскопкой. Дождь же не переставал, временами налетали сильные порывы ветра, хлопало полотнище палатки, трепыхался и гремел о машину наброшенный на нее тент.
Все же к утру наступила удивительная тишина, проглянуло солнце, вся зеленая пустыня разукрасилась мириадами росинок и каждая, переливаясь цветами радуги, засверкала драгоценным камешком. Зрелище было необыкновенным. Вблизи от нашего бивака затрепыхал в воздухе удивительный импровизатор пустынь — каменка-плясунья, подражая жаворонку и распевая на разные лады свои и чужие песни.
Здесь оказалось много кучек земли, выброшенных ночным копром, гораздо больше, чем я думал. Все это было очень кстати. Влажная почва мягка, лопата легко входит в землю и вести раскопки одно удовольствие. Под первой же кучкой земли нахожу вход. Он привел, как и там при первой встрече, в пустую и просторную камеру. Из нее ход пошел вглубь и вскоре увидел то, что и много лет назад: в обширной зале, на громадном, весом более килограмма шаре навоза сидел, поблескивая латами, сам жук. Как будто все, как прежде. Но одна маленькая деталь приводит меня в недоумение. Начало хода было на протяжении около двадцати сантиметров плотно забито навозом. Не мог жук закрыть дверь своего жилища снаружи. Может быть, навоз натаскал кто-то сверху другой?
Потом приходят другие загадки. Неужели ради одной детки необходим такой большой навозный шар? Стоило ради этого совершать такую титаническую работу. Ведь на поверхность земли выброшено грунта по весу в несколько сотен раз больше самого жука-труженика. Кроме того стенки сооружения, особенно главной нижней камеры, тщательно утрамбованы, уплотнены, на что, судя по всему, также затрачено немало энергии. Да и сам шар скатать не простое дело. Только он один весит в несколько сот раз больше веса его созидателя.
И еще одна за другой потянулись загадки.
Ну что же! Чем больше непонятного, тем интересней поиски. Прикрыл дерном жилище жука, засыпал яму песком и снова принялся за раскопки.
Вторая нора началась ходом плотно забитым песчаной пробкой. За ней шла пробка из навоза, а дальше все те же две камеры, и в нижней, на шаре, как и полагалось, восседал жук.
Вместе с ним примостился небольшой, размером с ноготь мизинца, черный, с двумя светлыми пятнышками, жучок-навозничек Onthophagus speculifer. Кто он, не воришка ли чужого добра, или приживальщик, издавна приспособившийся к жизни за счет своего великана-покровителя. Еще по сводам камеры бегали шустрые клещики, завсегдатаи жуков-навозников. Обычно они сидят на нижней стороне тела своих хозяев, плотно угнездившись в углублениях между ног. Возможно для них это заточение под землей необходимый этап их жизненного пути. Здесь они отложат в шар тоже свои яички, а их потомство, личинки, а потом и молодые клещики проведут целый год, ожидая, когда появятся из навозного шара молодые жуки. Впрочем, на воле в природе, когда жуки-родители, исполнив заботы, погибнут, как им, малышам, разыскивать новых прокормителей, разве что угнездиться на молодых, вышедших из шара жуков.
Пробка во входе не дает мне покоя. Не может жук позволить себе такую расточительность, он обязан использовать этот остаток навоза. Следующие раскопки приносят огорчения. Я не могу найти хода, ведущего в подземелье. Видимо он так прочно и глубоко забит землей, что неразличим на срезе. К тому же песок влажен от прошедших дождей. Неудача заставляет быть более внимательным.
Судьбе и случайности стало угодным преподнести мне сюрпризы некоторой последовательности. Это помогает кое о чем догадаться. Следующая находка уникальна. Я вижу весь ход и первую камеру, сплошь забитую навозом и слои его, слегка выпуклые книзу от входа, подтверждают догадку о том, что провизия для потомства набивалась снаружи. А дальше в этой же норе еще большая неожиданность! В отлично отделанной круглой второй камере сидят оба супруга красавцы, туркестанские копры. Один крупнее и одеяние его сияет чистотой и лакированной поверхностью, другой поменьше, его грудь сверху и надкрылья почти матовые от многочисленных мельчайших царапинок, нанесенных песчинками при земляных работах.
Теперь мои представления о жучиных делах становятся другими. Не ожидал я, что копры в общем, примерные супруги и все сооружение строят оба и оба же заботятся о потомстве. Конечно, большой и чистенький жук-самочка, а самоотверженный труженик и галантный кавалер в потертом костюме — самец. Самочке ведь предстоит готовить шар и проявить дальнейшую заботу о потомстве, ее надо беречь ради продолжения рода!
Но потом я с горечью убеждаюсь в том, как часто поспешные выводы ошибочны, а при дальнейшем расследовании все оказывается совсем по-другому, и даже наоборот. Крупный жук-чистюха оказывается самцом, а маленькая потрепанная — самочка. Природа и здесь проявила свою мудрость. Несоответствия в распределении жизненного назначения между полами нет. Нет, разумеется, с человеческой точки зрения и несправедливости. Теперь дела жуков кажутся такими.
На свежую кучу навоза прилетают туркестанские копры. Они строгие приверженцы ночного образа жизни. Днем слишком много других конкурентов навозников. Став ночными и избежав соперничества со своими собратьями по ремеслу, они постепенно увеличились в размере. Ночью таким крупным жукам к тому же безопаснее от врагов, птицы и разных зверюшек.
Конечно, на кучки навоза слетаются сразу несколько претендентов. Она к тому же еще и место где легче встретиться друг с другом, найти себе пару. Но конкуренты! Что с ними делать? Их может оказаться немало. Тогда и заявляет свои права самый большой и сильный самец.
Обычно у насекомых самки крупнее самцов, наоборот же — в тех случаях, когда самцы вынуждены в силу жизненной обстановки вступать в сражения с соперниками. Самец-избранник разгоняет своих конкурентов, видимо, достается и соперницам. Самка же спешно роет ход, строит камеры. В это время приходится очень торопиться, жуки необычно оживлены и пока самка отстроит подземное сооружение, самец-сторож выясняет отношения с домогателями и попутно забивает навозом первую камеру и ведущий в нее ход. Навоз должен быть закопан до восхода солнца. Иначе он высохнет под горячими лучами, станет негодным.
Вот оба помещения готовы, кладовая забита провизией. Только тогда и не раньше (какая строгая последовательность действий и рационализм, направленные на успешное продолжение рода!) можно приступить к исполнению супружеских обязанностей.
Исполнив свой долг, самец покидает свою супругу и выбирается наверх. Теперь ему под землей нечего делать. Он не теряет время, очень занят, ему предстоят новые поиски навозных куч, новые рыцарские турниры и оказание помощи новой избраннице.
Такая схема жучиных дел как будто казалось верной. Но как самец забивает навозом переднюю часть сооружения, потом оказываясь в главном нижнем помещении вместе с самкой? Неужели навоз можно заготавливать, когда обе камеры готовы? Ведь для их сооружения надо немало времени. Наверное, для успеха всей операции необходим дополнительный ход, который я легко просматривал в песчаном грунте.
Еще раз нахожу подобную нору с самцом и самкой и убеждаю себя в том, что самец, выбираясь обратно, делает специальный ход наружу, забивая его за собой. Теперь, мне кажется, покровы самки несут следы потертости не столько оттого, что она роет землю, а, скорее всего, от более трудной работы — утрамбовки стен главной камеры. Видимо эта утрамбовка происходит, когда сложен шар. Упираясь о его поверхность, самка уплотняет стенки своего сферического сооружения, делая его более прочным. Может быть, только ради этого и готовится вначале большой шар, который, возможно, потом разделяется на несколько мелких. Теперь я уже не сомневаюсь в том, что так и должна поступить с шаром заботливая мать.
Но как быстро летит время! Тучи давно разошлись в стороны, солнышко пригрело и высушило землю, мириады росинок, висевших на травах, испарились, просохли и тент с палаткой. Пора нам продолжать путь дальше.
Десять дней после встречи с туркестанским ночным копром прошли в городе, в неизбежных хлопотах. Но мои жуки не выходили из головы. И вот я выкроил два дня и снова оказался в песках Женишкекум.
Кучек песка, свидетельства труда жуков, немало. Хватило бы сил управляться с лопатой. Вскрываю одну за другой норы, и каждая раскопка приносит что-либо новое. Нередко преследует неудача, ход плотно забит песком и легко теряется. Но, несмотря на трудности, расследование жучиной жизни обрастает новыми деталями, загадок же становится не меньше, а больше.
Прежде всего, выясняется главное. Хотя шар из навоза готовится настолько быстро, что к утру уже бывает оформлен, он еще шероховат и не блещет правильной формой. Из него во все стороны торчат крупные растительные волокна, прошедшие без изменений кишечник лошади. Потом шар становится гладким, будто даже слегка отполированным, сильно темнеет. Несколько раз я застал хозяйку дома за весьма неблаговидным занятием. Она, оказывается, находясь в добровольном заточении, не собирается поститься, а, поедая навоз, выпускает из кишечника тонкие шнуры темных испражнений. Ими она обмазывает поверхность своего творения. Для чего — я не знаю.
Вскрываю жилища жуков, замеченные еще с прошлой поездки. Но в них все те же шары и я начинаю сомневаться, будет ли мать делить свое добро для нескольких детей, устраивая каждому отдельный запас еды и самостоятельное для него вместилище. Если да, то шару сейчас полагается созревать, проходить какую-то особенную бактериальную и ферментативную обработку. Для этого, как и в винных погребах, есть все условия: одинаковая и не подвергаемая заметным колебаниям температура, достаточно высокая влажность, заботливый надсмотрщик, переворачивающий свое творение с боку на бок. Видимо, это созревание будет тянуться долго. И еще предположение, никак без них не обойтись: возможно, жук в шар выделил еще свою бактериальную или ферментативную закваску.
Придется еще заниматься раскопками.
На кучах навоза не обходится без конкуренции самцов и самок. Иногда одной из лишних самочек удается остаться незамеченной. Она роет норку, но небольшую, забивает ее навозом и, оставшись наедине, предается блаженному обжорству. Таких соседушек и тихонь немало. Наверное, прежде чем приняться за семейные дела неплохо подкрепиться и набраться сил.
Возле великанов ночных копров околачиваются и их младшие братья двупятенные навознички, избравшие судьбу скрытых захребетников. Один из них ухитрился провести от главной камеры вертикальный ход вниз и забил его наворованным навозом. По шарам еще бродят юркие серые мушки, я их хорошо знаю, встречал на священных скарабеях.
Раскопки даются нелегко. От лопаты ноют руки, ломит поясницу. Сколько надо выбросить наверх земли, прежде чем добраться до главной камеры! До нее около метра с поверхности, а то и более. Потом надо еще лежа на земле и свесив книзу тело осторожно снимать ножом пласты земли.
Уже разрушено с десяток жилищ подземных тружеников, а одна из загадок не разрешена. Судя по всему, навоз в первую камеру все же натаскивает снаружи самец. Если так, то как он, выполнив заготовку провианта, проникает в главную камеру к самке?
Вблизи нашей палатки появился небольшой табун лошадей, и я несказанно рад ему. Наступит ночь, пойду за ними и увижу, что происходит на поверхности земли. Но к вечеру поползли тяжелые тучи, закрыли небо и, вскоре, на всю ночь полил дождь, и ветер затрепетал палаткой. В такую погоду вряд ли полетят жуки. Но утром, там, где паслись лошади, среди зеленой травы уже желтели кучки земли. Ночные копры не испугались плохой погоды. Пора ехать домой. Время, выкроенное для изучения жуков, истекло.
И на этот раз я уезжаю с новыми загадками.
Через месяц после весенних раскопок в разгар лета, когда пустыня уже высохла, пожелтела, и исчезли ночные копры, проезжая мимо песков Женишкекум к Балхашу, поискал норы моих знакомых. Их не так-то легко найти. Холмики земли почти исчезли от ветра, дождей и копыт пасущихся животных. И все же долгие поиски окупили старания. Всюду в норках я застал в больших камерах заботливых матерей. Они разделали свои большие шары на мелкие, каждый размером с яблоко, и теперь сидели в полусне, охраняя потомство.
Итак, самка, судя по всему, за весну готовит только один большой шар и на следующий год, вероятнее всего, выходит наружу вместе со своими детьми и принимается за второй тур материнских забот. Изготовить за весну два раза семейный приют она не в силах. Летом пустыня высыхает, почва каменеет, навоз лошадей становится непригодным для шаров.
Прошел год и по случайному совпадению в то же самое время 19 апреля снова машина мчит нас по пустыне, оставляя далеко позади предгорья Заилийского Алатау. Земля, поросшая нежной ярко-зеленой щетинкой растений, радует глаза. Коротка эта счастливая пора.
Вот и хребет Малайсары, за ним другой поменьше Куланбасы и, наконец, знакомый сворот с дороги в бугристые пески Женишкекум. Здесь в прошлом году я начал раскопки ночного копра и, казалось бы, проник в тайны его жизни. Теперь, наверное, уже о нем не узнать ничего нового. И все же я чувствую, что не могу расстаться с жуком, не потерял к нему интереса и, думается, он вознаградит мою любознательность еще кое-какими новостями. К тому же остался долг — ночные наблюдения над поведением жуков на навозных кучах. Но проклятая занятость, рассеянность и неизбежные промахи первого выезда в поле: забыт электрический фонарь. Во тьме же что увидишь!
Осторожно вывожу машину из глубокой колеи дороги, проложенной в песке, и останавливаю ее. Вот и место наших старых раскопок. Жуки уже начали работать, кучки выброшенной наружу земли видны возле навоза. Ну что же, начнем раскопки!
Случаю опять было угодно преподнести мне сразу сюрприз. Увидел пять крупных норок, расположенных рядом друг с другом — и окруженных небольшими валиками свежевыброшенной земли, явно оставленными теми, кто недавно выбрался из подземелья. Уж не проделаны ли они дружной семейкой ночных копров, вышедших из подземелья, построенного год назад?
Внимательно разглядываю норки. Каждая из них глубиной только около десяти сантиметров. Как будто ее обитатели, выбираясь наверх, забивая за собою спасительный выход, задержались, не торопились расставаться с подземным образом жизни, быть может, близко от поверхности ожидали хорошую погоду или грелись у самого выхода под теплом солнечных лучей, набираясь сил. Если только так, то какая интересная находка! И я медлю с раскопкой, опасаясь разочарования. Раскоп надо вести очень тщательно, чтобы не запутаться, не потерять ходов. Выкопал рядом с норками яму. Осторожно срыл лопатой вертикальные пласты земли и вскоре счастлив! Предположение оправдалось. Вот и главная камера и в ней уложено рядом друг с другом пять небольших аккуратных и идеально круглых шаров — пять колыбелек для потомства. В каждом из них большое окошко-выход на волю. Каждый молодой жук почему-то не пожелал воспользоваться ходом, проделанным братом или сестрой и самостоятельно прокопал собственную вертикальную шахту кверху. Все это для того, чтобы в собственной норке у самого выхода наружу переждать непогоду, погреться в ясный и теплый весенний день, прежде чем вступить в долгожданный мир, сверкающий солнцем, голубым небом и пышной весенней зеленью. Копать один выход и по очереди ждать места у выхода, разве так можно, когда каждый день весны так дорог.
Тщательно обследую детскую комнату, рассчитывая найти труп матери счастливого семейства. Но его нет. Изготовив из большого шара пять маленьких шаров, она, закончив дело, залегла в долгую спячку до следующей весны, а теперь выбралась наружу вместе с детьми, не став делать самостоятельного хода. Ее покровы отвердели еще прошлой весной, и греться у входа не было смысла.
Теперь пора приняться за главные раскопки. Кучек земли немало. Разыскивать их не приходится. Следы деятельности ночного копра узнать легко по крупным комкам земли. Священный скарабей выбрасывает землю на поверхность мелкими комочками, да и холмик делает небольшой. Земля, выброшенная неутомимым землероем пустыни — слепушонкой, всегда одинаковыми кучками, они тянутся цепочкой, только присущей этому зверьку формы и возле них не увидать остатков навоза.
И первое недоумение. Почему сейчас, возле холмиков земли, принадлежащих ночному копру, так много неиспользованного навоза?
Приятно копать мягкую, податливую и влажную почву. Вот найден ход. Он немного коротковат. Вот и первая камера. Она, почему-то, мелковата. В ней не запасы навоза, предназначенные для потомства, а всего один маленький шар, диаметром не более пяти сантиметров. Возле него, сжав от испуга ноги, застыла самка. Она сверкает блестящим панцирем, еще не успела его износить в подземном строительстве. Какая-то странная самка! Только одна. Посмотрим, что будет дальше!
Но и все другие раскопки как на подбор одинаковые. Во всех норы неглубоки, камеры только верхние маленькие и с маленькими же шарами, рядом с которыми расположены почерневшие остатки грубого и непригодного в пищу навоза.
Неожиданную загадку на этот раз задал мне ночной копр! Не строит он сейчас почему-то так хорошо мне знакомые семейные приюты с большими камерами и шарами, предназначенными для потомства, и все что я нахожу — временные убежища для подкрепления сил, закрытые индивидуальные столовые. Скатав небольшой шар, жуки постепенно объедают его равномерно со всех сторон, отслаивая и отбрасывая в стороны все то, что непригодно: грубые волокнистые частицы, устилая ими вокруг стенки камеры и частично ход. Построив для себя столовую, хотя она и предназначена на короткое время, жук тщательно забивает подступы к ней землей, ограждая себя от различных посягателей на чужое добро и намереваясь в тишине и покое удовлетворить потребности желудка. Впрочем, ему не удается полностью оградить себя от двупятенных навозничков. Такая уж эта пронырливая братия, их всюду немало этих непрошеных квартирантов и беззастенчивых захребетников.
Подземные столовые строят как самки, так и самцы. У всех них, хотя объем подземных работ немал, наряды чисты и блестящи, и я начинаю верить в свое предположение, что свою грудь и надкрылья жуки изнашивают, уплотняя стенки детской комнаты.
Но нор с двумя камерами и с большим навозным шаром — ни одной. Все жуки будто сговорились между собой, всех обуяла страсть к объедению. Почему же в прошлом году в то же самое время все жуки были заняты только семейными делами. Что случилось в природе?
Одна за другой вереницей тянутся домыслы. Но что они значат без твердых доказательств. Почему в прошлом году я не застал подобной обстановки.
Может быть, жуки почему-то запоздали в этом году или запоздала немного весна. Неужели растительность этой весны не так богата, не так сочна и, возможно, навоз поэтому не такой питательный, как прежде и не изобилует переработанной нежной зеленью и в нем много неудобоваримых грубых волокон. Не годится такой навоз для нежных личинок. Вот и ждут жуки, когда выпадут весенние дожди, богаче станет трава, вкуснее навоз. Тогда и придет пора семейных забот. А если не будет дождей? Поедят жуки, что достанется, закопаются в землю да залягут до следующей весны.
А что, если жуки занимаются размножением не каждый год? Первый год питаются, набираются сил. Потом спят все сухое лето, осень и зиму и только на следующий год принимаются за семейные заботы. При двухгодичном цикле развития должно быть и два потока. То есть в этом году прошлогодникам полагается рыть норки с большими шарами, рожденным же в этом году — с малыми. По каким-то причинам прошлогодний поток малочисленный. Такое у насекомых бывает часто. К примеру, личинки мраморного хруща развиваются в почве четыре года. Допустим, из личинок, родившихся в 2000 году, выйдут жуки в 2004 году, а родившиеся в 2001 году — в 2005 году. И так до бесконечности. Но обычно один из потоков бывает в силу сложившихся обстоятельств более многочисленным по сравнению с другими. Такие года энтомологи называют лётными. Конечно, могут и все потоки оказаться примерно одинаковыми по численности или только два или три из них.
И все же опять господин случай преподносит мне одну единственную находку. Возле большой кучки земли, выброшенной наверх, я вижу открытый и выглаженный жуками ход. Строители видимо начали трудиться в конце ночи и еще не успели замуроваться. Этот ход привходит в большую камеру, набитую навозом. В начале камеры сидит самец, будто охраняющий свое достояние. В самом же низу, там, где полагается быть продолжение хода в нижнюю камеру, расположилась самка. Ее покровы сильно стерты. Она, конечно, живет второй год. Неужели эти двое представляют собою второй и почему-то малочисленный поток?..
Вопросы, вопросы и вопросы! Когда они закончатся, и когда я найду на них ответы!
Замаялся с раскопкой жуков-навозников, не заметил, как солнце склонилось к горизонту, и пришла пора искать укромное место для ночлега. И тогда вспоминаю, что у нас осталось воды всего литра два, не хватит ее ни на ужин, ни на завтрак. Придется ехать за нею, благо до реки не более пяти километров.
Уровень воды в реке сильно упал. Мимо нас проходит небольшой табун лошадей. Животные направились на ночь в пески на пастбище. И тогда приходит в голову счастливая мысль: зачем ходить за лошадьми ночью, чтобы подглядеть жучиные баталии на навозных кучах. Не проще ли воспользоваться большим полиэтиленовым пакетом и набрать в него порцию продукта, столь обожаемого копрами.
Мы запоздали с устройством бивака и ужинаем в сумерках. Возле нас, с громким гудением, пролетает священный копр. Он описывает несколько кругов над машиной. Неужели зачуял навоз? Вот это обоняние! Посмотрим, как он ему понравится. Вытаскиваю полиэтиленовый пакет из машины и кладу его на землю. Жук снизился, приземлился, медленно ползает возле мешка, его пластинчатые усики трепещут. Нет, ему не нравится находка, слишком она необычна и жук улетает. Тогда в двадцати метрах от бивака я сооружаю кучу из навоза. Легкий ветер относит от нее запах в сторону от нас.
Сегодня мы умышленно не торопимся спать. В разговорах и бивачных хлопотах незаметно пролетает время. Совсем стемнело. Пора забираться в палатки. Нет, не будет сегодня копров, не слышно гудения их крыльев.
Прежде чем лечь спать, подхожу к куче навоза, зажигаю спичку и вижу необычное зрелище. Весь навоз покрыт жуками скарабеями, он кишит ими. Их здесь собралось не менее сотни. Все жуки работают в величайшей спешке. Многие уже катят навозные шары в разные стороны. Я поражен. Никогда не думал, что священные копры работают ночью.
Впрочем, как будто известно, что они переходят на сумеречную деятельность, когда в пустыне начинает царить жара. Какая же сейчас жара, когда я зябну в кожаной тужурке, а термометр показывает всего лишь четырнадцать градусов.
Через час на куче никого нет, хотя часть навоза еще цела. Действительно, как будто копры сумеречные.
Утром спешу к тому, что осталось от моего подарка. Вокруг остатков навоза всюду виднеются свежие холмики земли, и под каждым из них в норке восседает, занятый пиршеством, священный скарабей. Пытаюсь подсчитать число кучек, но сбиваюсь. Тогда, учитывая каждую кучку земли, кладу на нее кусочек бумаги. Оказывается, возле нашего бивака счастливо поужинали сто два скарабея. Многие жуки, не утруждая себя, зарылись вблизи находки, но некоторые уединились от нее до сорока метров. Почему-то большинство жуков покатило шары в горку в сторону от бивака. Никто из старательных землекопов не устроился рядом или близко друг от друга, все холмики земли распределены на почтительном расстоянии. Неужели жуки так хорошо чувствуют своих собратьев, даже закопавшихся в землю?
На месте навозной кучи не пусто. Здесь красуются два крупных бугристых холмика земли. Они явно принадлежат нашему жуку туркестанскому копру. Значит, прибыли сюда, хотя и с некоторым запозданием после того, как поработали священные скарабеи. Под этими кучками то же, что и вчера: жуки в камерах с небольшими питательными шарами. И тогда рождается еще одно предположение.
Может быть, сейчас наступил обильный год на священных скарабеев, и они, соперники своих великорослых родичей, мешают запасать навоз для постройки большого шара! Но вероятно священные скарабеи и мои туркестанские копры летают в разное время ночи? Первые в ее начале, вторые — в ее разгаре и в конце.
И так поиски ответов на многочисленные вопросы заканчиваются неудачно и от того на душе неспокойно. Придется еще не раз наведаться к жукам. Разведать их дела не так уж и просто! Все оказалось значительно сложнее.
Запутался я с делами туркестанских копров. Надо сделать передышку, расстаться с ними ненадолго, съездить в другие места, побывать в пустыне Сарыишикотырау. Там, правда, глухо и дико, нет людей и скота, хотя носятся по бескрайним барханам одичавшие лошади.
Несколько дней мы путешествуем по пустыням, мерзнем ранним утром, отогреваемся у костра из саксаула, а днем потеем от щедрого солнышка, снимаем с себя лишнюю одежду.
Приходит пора возвращаться домой. За несколько дней пустыня преобразилась еще больше, ярче засверкала бархатной зеленью. Вот и знакомые пески Женишкекум и следы недавних раскопок. Пока мы отсутствовали, за несколько дней здесь хорошо попаслись лошади, хорошо потрудились и туркестанские копры, всюду видны свежие кучки красноватого песка, выброшенного наверх. Что там сейчас под ними?
Кучки стали большими, а навоза возле них нет совсем, как в прошлом году.
Первая же раскопка вызывает недоумение. Нора глубокая с двумя камерами и в самой нижней важно восседает на большущем навозном шаре заботливая мать. Но почему-то нора не закрыта, в ней нет земляной пробки. Такое прежде ни разу не встречалось. Опять прикатила загадка! Быть может, самка не дождалась самца, работала сама и сейчас одна-одинешенька, сидит, ожидает суженого. Кстати, возле этой кучки земли не видно остатков навоза, его, возможно, утащили скарабеи. Теперь становится понятным, почему из-под земли, выброшенной жуком, всегда хотя бы немного выглядывает навоз. Он предназначен для самца и служит для того, чтобы помочь разыскивать начавшую строить семейное убежище самку.
Вторая находка тоже с семейным шаром. Норка в ней, как полагается, заботливо забита землей. Самца в ней нет. Но вот забавно! Наверное, самец, выбираясь обратно, провел свой путь прямо кверху из первой камеры, не удосужившись забить ее землей. Может быть все самцы такие? Забота о порядке в жилище их не касается.
Третья раскопка тоже с сюрпризом. Возле нее нет неиспользованного навоза, зато вокруг лежат остатки грубых волокон. Здесь хозяин использовал все, что было возможно. Осторожно сгребаю в сторону землю, чтобы не потерять начало хода и с изумлением нахожу несколько десятков двупятенных жуков-воришек. Они недвижимы, скрючились, будто мертвые. Их, оказывается, прогнали ночные копры, из своей норы перемешав с землей. Теперь днем им неудачникам, только и остается что спать, дожидаясь сумерек. Видимо такой непременный обычай ночных копров, гнать всех тунеядцев из жилища, предназначенного для потомства. И тогда вспоминаю: действительно в семейных норах не то, что во временных столовых, нет мушек, а воришки, если они и есть, то всего немного самых ловких, сумевших спрятаться.
Добираясь до семейного шара, замечаю, что помещение для него расположено на самой нижней границе влажного слоя песка, он промок только до глубины около 70–80 сантиметров. В сухом песке шар держать нельзя. Еда личинок должна созревать во влажной среде и сама оставаться влажной.
Затем, одна за другой следуют находки обычных семейных нор, вперемежку с немногими норками с питательными шарами. Теперь все становится ясным, и мои сомнения оказываются напрасными. За несколько дней жуки изменили поведение. Выйдя из норок, своих зимовочных колыбелек, должны сперва позаботиться о собственном желудке, прежде чем заняться семейными делами. На голодный желудок не до этого. Также поступают и священные скарабеи.
Мне представляется, что причина моих многочисленных заблуждений, хотя это и звучит парадоксально, была в моем опыте энтомолога, накопленного многими годами. Бывает так, что знания иногда приносят и вред! Не будь я знаком с различными сложностями жизни насекомых, наверное, скорее догадался, в чем дело. Дело же оказалось проще простого. В эту весну я начал раскопки хотя и в те же самые календарные сроки, но на несколько дней раньше хода весны и развития природы.
В одной норе я снова встретил самочку в сильно поношенном костюме, в каком не встречают первую весну своей жизни. В других норках восседали самочки в сияющих блеском одеждах, на полированной поверхности которых отражались и зеленая пустыня, и синее небо, и плывущие по нему облака. И только бугорок, выступающий на переднеспинке, был матовым от недавних трудов. Теперь я убеждаюсь, что туркестанские копры живут не один, а по меньшей мере два года. Скорее всего, даже несколько лет, но только самки, тогда как самцам отпущен природой только годичный срок жизни. Их ведь и без того избыток, так как самки, скатав шары, сидят на них под землей, никуда не отлучаясь и выбывая из числа бодрствующих снаружи.
В начале мая выдалась необычная жаркая летняя погода, и столбик ртути термометра подскочил выше тридцати градусов. Величественные горы Заилийского Алатау задернулись светлой пеленой тонкой лессовой пыли, повисшей в воздухе. В такой жаркий день мы помчались на машине в пустыню к пескам Женишкекум: ночной туркестанский копр не давал мне покоя.
Пустыня все еще красовалась нежным зеленым покрывалом, но уже всюду виднелись яркие оранжевые пятна. Казалось, будто это цветет гусиный лук. Но то были травинки, прожаренные горячими лучами солнца. Они, засыхая, потеряли цвет свежей зелени.
Выехать из города удалось поздно, и к намеченному месту ночлега подъехали уже на склоне дня. Вокруг царила тишина. Через белесую мглу, повисшую над пустыней, едва проглядывали очертания гор Малайсары. Не особенно яркое солнце медленно опускалось в эту мглу, сперва стало светлым кружочком, на который можно было смотреть незащищенными глазами, затем, до того, как зайти за горизонт, исчезло. Воздух застыл.
Ночь выдалась жаркой и душной. Но под утро захлопали полотнища палаток, похолодало, а утром стало совсем холодно. Небо закрылось тучами. Дул северо-западный ветер. Он всегда приносил непогоду.
К вечеру мы оказались у цели возле песков Женишкекум. Я забрался на гору и далеко за барханами в зеленой ложбинке увидел через бинокль пасущихся лошадей. В ту сторону шла неторная дорога. Сперва по ней, потом по целине пытаюсь на машине приблизиться к пасущимся животным. На рыхлой песчаной почве выручает передний мост в сочетании с демультипликатором. Но на пути полоса голых песков. Забираться в них опасно, можно основательно застрять. До лошадей недалеко. Осторожные животные, завидев незнакомого человека, быстро уходят, оставляя как раз то, в чем мы нуждаемся. С большим полиэтиленовым пакетом, заполненным теплым навозом, мчимся искать место для ночлега.
Поздно вечером, прежде чем улечься спать, вблизи бивака устраиваем большую кучу навоза. Будет ли от него толк? Ветер угомонился, воздух застыл, наступила тишина. Как жуки разыщут навоз без ветра?
Мои спутники укладываются спать. Я же готовлюсь к бессонной ночи, одеваюсь потеплее, беру фонарь и устраиваюсь поудобнее возле кучи навоза на походном стульчике, зажигаю фонарь. Слышится громкое низкое гудение. Это летят священные скарабеи. Вскоре их парочка приземляется на кучу. Как всегда жуки порывисто и суетливо копошатся, отделяя порцию навоза для шара. Опасаясь прежде времени истощить фонарь, включаю его на короткое мгновение и гашу. В ярком луче вспыхивают очень светлые бабочки-ночницы. Они, как завороженные, крутятся возле фонаря, привлеченные его светом.
И больше никого. Может быть, отлучиться на полчаса, вздремнуть. Но не спится, настораживает громкое гудение. Сбоку кучи я уже застаю порядочный холмик земли. Он принадлежит моему копру. Я опоздал и упрекаю себя.
Кучка рыхлого песка будто кипящий гейзер, все время подскакивает кверху, растет, то в одном месте, то в другом. Чувствуется, что там сейчас, наверное, изо всех сил трудится супружеская пара, жуки торопятся. Вскоре земля покрывает добрую часть навозной кучи. То, что закрыто песком уже недосягаемо ни для скарабеев, ни для других любителей навоза. Кроме того, под нашлепкой из земли навоз не сохнет, свеж. Не беда, если его катышки кое-где окажутся запачканными землей. У жука на этот случай, как я догадываюсь, есть замечательный инструмент, густая щеточка из крепких щетинок на бедрах задних ног.
Кое-когда подлетают скарабеи. Один какой-то глупышка выхватил небольшой овальный кусочек навоза и вот уже целые полчаса катает его без толку то вверх, то вниз. Другой поумнее, работая головкой-лопатой, соорудил увесистый шар и покатил его в сторону. Третий, с отлично сработанным шаром, внезапно остановился, вдруг бросил свою ношу и умчался неизвестно куда и зачем.
К одному скарабею, обладателю шара, прицепился другой. Воришка и вымогатель, затеял драку, захотел завладеть чужим добром. Какой забавный! Навоз то рядом, хватит его целой сотне скарабеев. То ли лентяй от роду, то ли наследственность такая. Чему удивляться, когда и в человеческом обществе немало таких лентяев, не желающих трудиться и занимающихся воровством. Хозяин шара дает решительный отпор и вымогатель отступает. Жалею, что не могу проследить за ним далее, образумился ли он, или сам из воровской породы и снова принялся охотиться за честными тружениками.
Скарабеи не оставляют без внимания кучу навоза. На смену одним жукам, укатившим свои шары, появляются другие. Но, в общем, их немного, и я рад тому, что нет ветра, разыскивать навоз нелегко, иначе сейчас здесь, наверное, собралась бы огромная жучиная компания.
Жуков нисколько не смущает яркий луч света фонарика. Они должны знать и луну и солнце. Не боятся они и меня, даже когда я начинаю шевелиться и привстаю со своего стульчика. Навоз ведь и может оказаться рядом с лошадью, так что осторожность тут ни к чему.
Неожиданно раздается какое-то особенное шелестящее гудение. Вот рядом со мною шлепается на землю туркестанский копр. Наконец пожаловал, голубчик!
Пришелец весь измазан в песке, видимо недавно выбрался из-под земли. Он направляется к куче, недолго ее обследует и, торопясь, погружается в пирамидку земли, выброшенную подземными строителями семейного приюта. Что ему там надо, зачем мешать супружеской паре? И здесь извечная трагедия треугольника.
Я ошибся в моногамии самки: вскоре прилетает другой ночной копр, тоже самец. Он более опытен и сразу же зарылся в пирамидку песка. Проходит час, и у самки побывало и выбралось обратно несколько ночных копров. Кое-кто из них остался, зарылся в навоз, кое-кто улетел в поисках других подземных строительниц.
Так вот в чем дело! Самка, обнаружив навоз, не тратит время на ожидание пары и сразу же принимается за строительство. Поиски супруга не ее дело. Самцы должны пожаловать сами. Они — неутомимые летуны, рыскают по пустыне от кучи к куче, целиком заняты своими поисками.
Не всех моих жуков интересовала кучка земли, выброшенная наверх, в самом начале моего ночного бдения один из первых жуков визитеров, не мешкая, устроился под большим, размером с крупное яблоко, куском навоза, рядом с растущей пирамидкой песка и залег надолго, видимо устал после долгих полетов. Другой, приземлившись, тот час же откатил в сторону большой кусок навоза и также улегся под ним надолго. Третий не стал себя утруждать и забрался в самую навозную кучу. Наверное, это самки. Но хватит ли им всем навоза?
Мои опасения, что ночь будет томительной и скучной в ожидании, были напрасными, и, когда пожаловали жуки и стали открывать свои секреты, я будто стал читать интересную повесть их жизни, и время полетело быстро и незаметно.
На темном небе разошлись облака и местами проглянули звезды. Стало холодать, и я слегка продрог. Термометр показывал десять градусов. А жукам хотя бы что! В полете и движениях на земле согреваются.
Глупый скарабей, почти два часа без толку катавший продолговатый кусочек навоза, скрылся. Брошен шар другим скарабеем. Он долго лежал в стороне, пока не привлек внимание и его новый счастливый обладатель поспешил с ним в сторону. А, может быть, и сам хозяин возвратился за ним. Но удивительное дело! Никто из скарабеев не трогает кусков навоза, под которыми лежат все еще неподвижные ночные копры. Как-то узнают, что навоз занят.
На востоке в разрыве туч посветлело небо. Скоро начнется рассвет. Ночные копры, лежавшие под кучками навоза, наконец, пробудились, начали рыть норки, выбрасывать наверх землю и тот первый, которого я заметил сразу и другой, откативший кусочек навоза в сторону, и третий, зарывшийся в навозную кучу.
Пирамидка песка одно время будто застыла, теперь же снова зашевелилась, забурлила, подталкиваемая снизу энергичным и сильным строителем. Сейчас, наверное, завершается сооружение первой камеры, и очередь стала за помещением для большого шара. А может быть, и нет. Как узнать, что там происходит под землей, разведать то о чем можно только смутно догадываться.
Еще больше светлеет и становится холоднее. Термометр уже показывает восемь градусов. А жукам хотя бы что, так же оживлены и энергичны.
Совсем стало светло. Откладываю в сторону верно прослуживший ночь фонарь. И тогда замечаю странное преображение скарабеев. Теперь они в полете уже не гудят громко и грозно. Их полет стал бесшумным. Что случилось с жуками? Может быть скарабеев не один, а два вида не различавшиеся энтомологами? Одни работают ночью, их полет громкий, другие — днем, их полет бесшумный. Не знают об этой черте поведения энтомологи, не удосужились ни разу провести у навозной кучи ночь. Кому понравится столь прозаическое времяпровождение! (Потом я узнал: долгое время в наших краях считали, что водится только один вид скарабеев. Южнее обитал другой вид. Об этом написано во всех руководствах по энтомологии. Но когда был написан этот очерк, один из энтомологов, внимательно изучив в музеях коллекции скарабеев, собранных в различных районах нашей страны, разделил их на двадцать видов по особенностям строения!)
Над навозом появилась стайка крохотных жучков афодиусов. Каждый жучок, прежде чем приземлиться, долго реял в воздухе…
Ночные копры-отшельники под кусками навоза приготовили индивидуальные столовые, отрыли норки и теперь частями затаскивают в них навоз. Но странно! Они выбросили землю не у самого куска, под которым прятались и откуда бы, казалось, полагалось рыть норку, а дальше.
Мои спутники проснулись, занялись бивачными делами и вскоре позвали меня завтракать. Основательно продрогнув, с наслаждением отогреваюсь горячим чаем.
Потом выглянуло солнце, чуть-чуть шевельнулась трава от легкого дуновения ветра и на остатки навозной кучи сразу же нагрянула целая флотилия в несколько сотен небольших черных навозников. Они, я знаю, не катают шаров, а дружно поедают навоз сообща. За ними появилось множество разных мух. Мелкие черные мухи, посидев на навозе, собрались стайкой рядом на зеленых травинках, что-то выжидают. Появилась бабочка-белянка и с жадностью принялась сосать из навоза влагу. Подлетела изящная бабочка-голубянка и долго реяла над навозом, присаживаясь на него и утоляя жажду. Между многочисленными мелкими навозничками, согретые солнцем, еще сильнее засуетились скарабеи. Они заканчивали расхищение остатков навоза, кое-когда затевая между собою ожесточенные баталии.
Ночных копров не видно. Только один, интересный, таскает навоз как будто в чью-то пустую норку, возле которой не видно никакого выброса земли. Она, эта норка прежде была прикрыта навозом. Таскает он очень быстро и много. Иногда к нему случайно подползает скарабей, но тот час же убирается обратно. И сам ночной копр похож на самку прошлогодницу с сильно поношенным костюмом.
Еще больше пригревает солнце и вскоре ничего не остается от навоза. Все оставшееся переработали малые навозники, соорудив своеобразную площадку, умощенную грубыми волокнами растений, прошедшими через кишечник лошади.
Теперь пора приниматься за раскопку. Мне очень жаль разрушать то, что было сделано жуками за ночь и все же, скрепя сердце, приходится браться за лопату. Что покажет вскрытие нор? Лишь бы провести раскопку как следует, не просмотреть ходов, малейшая оплошность может смазать всю картину.
С большой предосторожностью, рассчитывая и обдумывая каждый срез, начинаю раскапывать подземный городок ночных копров и наносить его строение на план.
Большой с матовыми покровами ночной копр все еще продолжает откапывать уцелевшие под землей кусочки навоза и, загребая его, тащит в свою норку. Раскопка в разгаре, а он, такой жадный, работает, торопится, не обращая на меня никакого внимания. Неужели ему надо так много провианта одному? Необычный какой. Очень интересно узнать какой у него дом, может быть, там собралось несколько жуков, и они устроили совместную коллективную столовую!
Одна за другой вскрыты пять норок. Во всех них запасенная еда. Из пяти только в одной самый ранний жук приготовил съедобный шар. У остальных колобок еще не готов и подземный ход забит провизией. Все ходы почему-то направлены под горку к кустам терескена.
Так и оказалось! Два туркестанских копра, не почтившие вниманием горку земли, выброшенную подземной строительницей, оказалось самками. Из трех остальных одна принадлежала самке, две других — самцам. Для меня это новость! Оказывается, и самки и самцы в промежутках между своими делами подкрепляют силы, устраивая индивидуальные столовые. Почему бы и не так! Полеты, поиски пищи, и земляные работы требуют от самок большой затраты энергии. Прежде, рядом с семейными приютами я не замечал таких временных норок. Впрочем, не везде бы хватило для других навоза и жуки, инстинктивно соблюдая солидарность, не мешают главной самке строительнице большого шара. Такое предположение может показаться необычным, но органическая целесообразность могла вполне развить такие правила поведения, направленные на благо своего рода.
Жуки, по-видимому, под землей умеют отлично ориентироваться по особым совместно подаваемым сигналам. Ни один ход не пересекает и не приближается к другому!
Здесь я замечаю еще одну деталь, упущенную мною ранее. Жуки для выброса земли наружу делают дополнительный выход наружу. Вот почему горки песка оказались в стороне от кусков навоза. Уловка понятна. Нельзя же еду загрязнять землей, хотя и обладаешь специальными кисточками.
Что же даст последний, главный ход, над которым была возведена пирамидка из песка? Здесь норка идет далеко и все также в сторону к кустам терескена под горку. И тогда я встречаюсь с неожиданной новостью, которая дополняет мои прежние представления! Ход самки-хозяйки приводит в первую камеру, сплошь забитую навозом. Из этой камеры прорыт вертикальный колодец, наружу. Он и есть та самая норка, которую я, было, принял за чью-то старую. Через нее жук усиленно таскал навоз. Этот ход был проделан изнутри, и возле него не было выброса земли.
Только теперь становится окончательно понятной схема строительства и заготовки навоза. Жук делает норку, через которую выбрасывает наружу землю, прикрывая ею навоз от домогателей и, кроме того, защищая его от высыхания. Затем, построив первую камеру и расположив ее под навозной кучей, из нее проводит вертикальный колодец к провианту. Выброс земли остается в стороне. Через этот колодец он заносит в первую камеру чистый навоз. Этот дополнительный колодец прежде я не замечал, а однажды, его найдя, принял за ход, прорытый самцом, выбиравшимся наружу. Или, находя его, принимал за главный ход, начальный же упускал. Так вот почему в месте, под которым располагался ход для транспортировки провизии, все время колыхался навоз и шевелились торчавшие из него травинки.
Забив камеру навозом, жук роет ход дальше и строит главную нижнюю камеру, выбрасывая землю все в ту же пирамидку через первый ход. Затем он делает в нижней камере шар, перетаскивая навоз из верхней камеры и замуровывает ходы начальные, изолируясь от внешнего мира. Все оказалось удивительно просто и рационально, хотя, чувствую, читателю будет нелегко разобраться без схематических рисунков в тонкостях строительной техники. Главная и более всего меня мучавшая загадка оказалась раскрытой!
Теперь можно ехать обратно в город. После бессонной ночи, проведенной в наблюдении за жуками, нелегко сидеть за рулем. Но я доволен и впечатление от прошедшей ночи поддерживают мои силы: главные дела жуков ясны, многое стало понятным, хотя кое-что и осталось неразведанным. И я опять покидаю моих жуков с жаждой предстоящих встреч с ними в будущем году. Но кто знает, состоятся ли эти встречи!..
Пояснение к чертежам очерка «Семейные дела ночного туркестанского копра»[2].
1. Сперва самка готовит первую верхнюю камеру, землей прикрывая сверху навоз и предохраняя его от других расхитителей.
2. Оказалось, что жуки еще делают индивидуальные столовые, подкрепляясь пищей, прежде чем приняться за семейные дела.
3. Из первой камеры самка роет вертикальный ход кверху, к навозу и через него заполняет провизией это помещение.
4. Заготовив навоз, самка строит вторую, глубоко расположенную камеру, выбрасывая землю все через тот же первоначальный ход. Затем она в нижней камере готовит шар, перетаскивая навоз из верхней камеры.
5. После того, как шар созреет, самка разделяет его на несколько небольших шаров, в каждый из которых откладывает по яичку.
6. На следующую весну из каждого шарика выходит молодой жук и самостоятельно прокапывается наружу, некоторое время оставаясь близ поверхности земли, согреваясь и ожидая хорошую погоду. В это же время у него окончательно твердеет хитиновые покровы.
Ранней весной в ущелье Карабалты Киргизского Алатау я встретил множество уховерток. Особенно их было много там, где к ручью опускались осыпи из плиточного камня. Под каждой плиткой, лежащей на земле, жили уховертки большой компанией штук до полусотни. Как только я приподнимал камень, уховертки приходили в величайшее замешательство. Задирая кверху клещи и размахивая ими, они разбегались во все стороны в величайшей панике. Клещи на конце их брюшка, совсем не страшное оружие, и если подставить под них палец, то кроме слабого едва уловимого щипка ничего не получится, они нежны, да и сама уховертка не сильна.
Когда-то существовало поверие, что уховертки забираются в уши человека и там своими клещами могут просверлить барабанную перепонку. В далекие времен, когда человек часто ночевал прямо на земле, уховертки, в поисках дневного укрытия, действительно, могли случайно заползать в слуховой проход спящего человека, причиняя неприятности.
Меня очень заинтересовало, почему уховертки собрались такими большими скоплениями под камнями. Пришлось выяснить прежде всего, из кого состоят эти скопления. Десяток перевернутых камней открывает немало секретов. Оказывается, под каждым камнем находится не случайное скопление, а одна большая и неразлучная семья.
Вот глава семьи — уховертка-мать. Она заметно крупнее остальных, надкрылья у нее ярче, брюшко длиннее, клещи большие. Все остальные — ее дети. Но они не одинаковы. Самые маленькие длиной менее сантиметра, надкрылья у них зачаточные, клещи едва заметные. Средние — около сантиметра, ярче, надкрылья и клеши уже хорошо развиты. Самые старшие братья и сестры совсем как взрослые, около полутора сантиметра и скоро догонят свою мать. Значит, при матери находится потомство трех яйцекладок. Все члены многочисленного семейства живут вместе.
Сейчас весна. Несомненно, уховертки родились в прошлом году из яичек, отложенных в разное время. Плоский камень, как видно, постоянное убежище уховерток. Это их дом. Вот из-под него виден единственный и маленький выход. Только через него дом связан с внешним миров. Вот обширная комната, усеянная мельчайшей шелухой темно-зеленого цвета. Это общая столовая. Здесь дружная семейка собирается к столу. От нее в стороны идут маленькие каморки, в которых ютятся, прижавшись друг к другу уховертки-детки. Малыши, средние и старшие держаться отдельно, хотя и рядом. Возможно, когда становится холодно, они все собираются в одну кучу. Вместе теплее.
У самого дальнего конца подземного жилища в стороне, противоположной входу, расположена небольшая норка. Проследить ее путь среди множества камней, из которых состоит почва, невозможно. Эта норка без сомнения ведет в зимовочную камеру, место долгой зимней спячки всей семьи.
Интересно проследить, как семья добывает себе пропитание. Для этого придется подождать вечера: уховертки днем не выходят на поверхность земли, они строго ночные насекомые. Наступление вечера они хорошо определяют, даже находясь в садке, несмотря на то, что с наступлением темноты зажигается яркое электрическое освещение.
В ущелье ложится глубокая тень. Ручей шумит, бурлит и пенится вода. Над громадными гранитными скалами проносится стайка сизых голубей. На кустике таволги продолжает распевать черный дрозд. Там наверху еще светит солнце, его косые лучи падают на скалы и красят их багровым цветом. Розовеют далекие снежные вершины гор.
Что происходит под камнями, не увидеть. Вот бы положить вместо плоского камня толстый кусок стекла. Время идет. Вот тихо и не спеша из-под плоских камней начинают выбираться уховертки, но только одни мамаши, и скользят бесшумно меж травинками. Пока одни возятся среди темного леса трав, другие уже возвращаются обратно. Каждая из них с травинками в челюстях. Странно, эти травинки основательно подвяленные, то ли заготовлены заранее, то ли поражены грибками. Видимо, детям нужен корм не совсем обычный.
Самки заталкивает под камень кончик травинки, затем, бросив ношу, пробирается туда сама и уже из-под камня затаскивает ее в жилище. Видимо, заползать туда, пятясь, уховертка не умеет, ей мешают длинные клещи.
Как только пища занесена, отворачиваю камень. Еда уже находится в самом центре столовой, и около нее собралось все многочисленное общество. Кое-кто уже запустил челюсти и начал трапезу.
Что же будет дальше с уховертками? Ущелье Карабалты находится на пути моих маршрутов экспедиционных поездок, и я решил в него заглядывать, чтобы проследить судьбу этих интересных созданий.
Начало лета. Еще цветут кое-где одуванчики, синюхи, красные маки. Уховертки основательно подросли. Младшие, средние и старшие все выровнялись, стали взрослыми самками и самцами. Самки мне известны по весне, самцов же вижу впервые, у них длинные клещи и они ловко ими размахивают, задрав кверху брюшко.
От когда-то бывших изолированных семей ничего не осталось. Уховертки-матери, закончив воспитание потомства, погибли и их трупы кое-где сохранились под камнями. Покрытые белыми грибками, они стали неузнаваемыми. Молодые уховертки разбрелись повсюду и, забираясь на день под камни, собираются большими скоплениями, и так же, как и в детстве, дружно сообща поедают травинки. Но добычей провианта, когда не стало родительниц, занимаются все. Тут же вместе с уховертками пристраиваются к еде и маленькие кургузые чернотелки. Их никто не прогоняет от общего стола и по всему видно, что между чернотелками и их квартирантами существуют давние и дружественные отношения. Ночью все многочисленное население уховерток выползает наружу.
Лето выдалось дождливое и холодное. Очень давно не было такого прохладного лета. Солнце было редким гостем ущелья. Многие травы продолжали летом цвести по-весеннему, многие насекомые запоздали в своем развитии. От недостатка тепла уховертки были вялыми, сонными, продолжали держаться скоплений и, судя по всему, не собирались откладывать яички и обзаводиться детьми. Успеют ли уховертки подготовиться к зиме? Ведь для этого надо не только отложить яички, но и дождаться, когда из них выйдут маленькие уховерточки и хотя бы немного их воспитать. Обычно насекомые испокон веков приурочены зимовать каждое в строго определенной стадии. Зима — суровое испытание.
Мой последний визит в ущелье уховерток — в начале осени. Поблекли склоны ущелья, и не стало цветов и сочной зелени. Как теперь живут уховертки? И я вижу совершенно неожиданное: под плоскими камнями пусто, уховертки, а их было здесь многомиллионное общество, куда-то исчезли. Все до единой! Неужели улетели?!
Уховертки редко пользуются крыльями. Тонкие и прозрачные они очень компактно сложены под маленькими покрышками на груди. Раскрыть такие крылья нелегко. Для этого уховертка использует свои клещи. Загнув их на спину, она помогает крыльям высвободиться из-под покрышек. Наверное, все уховертки ущелья покинули его на крыльях, перелетели туда, где теплее. Значит, не будут в этом году зимовать уховертки в ущелье Карабалды, и, кто знает, сколько пройдет лет, прежде чем они снова заселят это, прежде для них такое хорошее, место.
Прошло много лет. Я часто встречал уховерток в природе. Большей частью эти встречи были неприятными. Помню как-то на берегу реки Или в жаркую душную ночь, когда небольшой дождь заставил нас покинуть полога и перебраться в палатку, в ней до утра нам не давали спать уховертки. Они всюду бесцеремонно ползали, забирались на тело, пытались проникнуть в нос, в уши.
В другой раз на озере Балхаш мы остановились на ночь в низком, поросшем травой, берегу. Здесь кишели уховертки. Они забрались во все наши вещи, в ящики с продуктами, рюкзаки и спальные мешки. Балхашские уховертки, хотя и принадлежали к тому же виду Riparia fedchenco, оказались удивительно агрессивными, и, добравшись до кожи, чувствительно щипались. После неудачного бивака несколько дней нам пришлось избавляться от непрошеных гостей, отправившихся с нами путешествовать.
И еще одна интересная встреча с ними. После долгих странствований по жаркой пустыне перед нами неожиданно на ровном месте открылся глубокий и обрывистый каньон в красных глыбах, столбах, нишах, и на дне его виднелась темно-зеленая полоска тугаев. Как оказалось, это был каньон реки Темирлик.
В каньон вела дорога. Каким раем нам показалось царство трав и деревьев, глубокая тень, влага, прохлада и шумящий, веселый и прозрачный ручей! Здесь на большом развесистом лопухе я увидал уховертку. Она сидела неподвижно, наполовину свесившись в каморку, образованную молодыми распускающимися листьями, и будто спала. Вокруг нее прикорнули маленькие уховерточки. Их было масса, более восьмидесяти братьев и сестер, все как на подбор одинаковые, черные с короткими щипчиками-клещами. Лопух для них служил родным домом. Там, где черешок листа прилегал к стволу, в узкой и полузакрытой щелке, они мирно спали кучками и лишь немногие бродили по растению и грызли пушок, покрывавший листья и пили сок из них.
Уховертки, видимо, давно жили на лопухе. На нем они родились, вместе с ним росли, о чем можно было догадаться по черным точечкам испражнений, разбросанным всюду и особенно в местах отдыха.
В одной из самых нижних и самых старых щелок виднелись длинные щипчики и остатки оболочки брюшка уховертки, наверное, своего отца, погибшего от старости и дружно по существующим обычаям съеденного многочисленными детьми.
По-видимому, уховертки ночью спускались вниз со своего многоэтажного дома и бродили по земле, неизменно возвращаясь обратно под родительский кров и опеку, хотя, возможно, пока подобные вольности разрешались только матери. Жизнь на лопухе имела свои особенные законы, совсем другие, чем под плоскими камнями ущелья Карабалты. Но сколько я не пересмотрел лопухов, больше на них не нашел уховерток. Видимо, в разных местах они, смотря по обстановке, меняют свои обычаи и совсем неправы те, кто полагает, что жизнь насекомых управляется трафаретными правилами унаследованного инстинкта. Не так уж он и консервативен этот инстинкт.