Перерыв в работе парламента в 1854 г. снова вернул восточный вопрос к той стадии, на. которой он находился во время парламентских каникул в 1853 году. Венское совещание снова примется за дело, чтобы парализовать активные действия, сбить с толку общественное мнение и предоставить сэру Джемсу Грехему новую возможность сказать при возобновлении работы парламента, что благородный ум не склонен к подозрительности. Следует заметить, что мошенничество на этот раз исходит не от Австрии, а от самой Англии, как вы увидите из сообщения венского корреспондента газеты «Times»:
«Английские и французские министры сообщили графу Буолю, что получили от своих правительств инструкцию предложить созвать венское совещание. Ответ якобы гласил, что ничто не могло быть более приятным для имперского двора».
В основу новых переговоров на совещании ляжет некий новый вариант Венской ноты[223], а именно — ответ г-на Друэн де Люиса на последнее сообщение г-на Нессельроде; основные пункты этого сообщения весьма мало отличаются от того, что можно было ожидать из опубликованных в «Times» условий, анализ которых я дал в одной из своих последних статей. Там нет ни слова о контрибуции ни туркам, ни даже союзникам. Узурпированный Россией протекторат над Молдавией, Валахией и Сербией должен превратиться в европейскую узурпацию; то же самое предполагается сделать с «протекторатом» над христианами в Турции; плоды турецких побед должны ограничиться свободной навигацией на Дунае для Австрии и изменением договора 1841 г.[224], но не в пользу Порты, а в пользу держав.
Речь лорда Кларендона в четверг, главные пункты которой я уже сообщал, содержала весьма важное признание относительно политики, которую проводило английское правительство в восточном вопросе. Кларендон открыто заявил:
«Хочу напомнить вам, что война была объявлена 29 марта, немного более четырех месяцев тому назад, и все считали, — когда я говорю все, то я подразумеваю не правительство ее величества, а лиц, принадлежащих к самым способным и опытным офицерам, как английским, так и французским, — что тогда Россия замышляла агрессивную войну. Никто не думал, что, сконцентрировав крупные силы на север от Дуная, затратив столько усилий и накопив здесь все необходимое в таком количестве, она не намерена предпринять поход в южном направлении; напротив, все считали, что она именно это и намерена сделать. Хотя мы и не сомневались в хорошо известной храбрости турок, но мы не могли заставить себя поверить, что они будут в состоянии оказать сопротивление хорошо дисциплинированным и численно превосходящим их русским войскам, действующим под командованием самых опытных генералов, в то время как единственному турецкому генералу, известному нам хотя бы по имени — Омер-паше, тогда еще не представилось случая, которым он столь доблестно воспользовался с тех пор, закрепить за собой прочную славу и известность. Французское правительство и мы придерживались столь определенного взгляда в этом вопросе, что в Константинополь были посланы сэр Дж. Бёргойн и один опытный французский офицер инженерных войск для изыскания средств обороны этого города и Дарданелльского пролива; их миссии придавалось столь большое значение, и весь план кампании считали до такой степени неразрывно связанным с результатами этой миссии, что лорд Раглан и маршал Сент-Арно задержались, дабы иметь возможность лично переговорить с офицерами, посланными с этим заданием. Тогда объединенные армии союзников направились в Галлиполи, где возводились большие укрепления. Они направились в Константинополь, все время имея в виду необходимость защищать Дарданеллы».
Итак, весь план союзных держав в то время сводился к тому, что Россия продвинется и займет турецкие владения в Европе, а союзные войска — столицу Оттоманской империи и Дарданеллы. Вот причина отсрочек и всех неправильно истолкованных передвижений англо-французских войск. Отвага турецких войск, расстроившая этот хитроумный русско-англо-французский план, была, конечно, «неожиданной».
За несколько месяцев до начала нынешней испанской революции я сообщал читателям «Tribune», что русские влияния были пущены в ход, чтобы вызвать волнения на полуострове. Для этого Россия не нуждалась в непосредственных агентах. К ее услугам была газета «Times», защитник и друг короля-бомбы, «юной надежды» Австрии [Франца-Иосифа. Ред.], Николая, Георга IV, внезапно воспылавшая негодованием по поводу ужасной безнравственности королевы Изабеллы и испанского двора. Имелись, сверх того, дипломатические агенты английского министерства, которых русофил министр Пальмерстон без труда мог водить за нос, рисуя им картины кобургского королевства на полуострове[225]. Теперь достоверно известно, что не кто иной, как британский посол, спрятал О'Доннеля в своем дворце и уговорил банкира Кольядо, нынешнего министра финансов, авансировать суммы, нужные О'Доннелю и Дульсе для их пронунсиаменто. Тому, кто не верит, что Россия действительно приложила руку к испанским делам, я позволю себе напомнить события на острове Леон. В 1820 г. значительные военные силы были стянуты в Кадисе для отправки в южноамериканские колоний. Внезапно армия, расположенная на острове, высказалась за конституцию 1812 г., ее примеру последовали войска в других местах. От Шатобриана, французского представителя на конгрессе в Вероне, мы теперь знаем[226], что Россия подбивала Испанию предпринять экспедицию в Южную Америку, а Францию завлекала в поход в Испанию. С другой стороны, из послания президента Соединенных Штатов [Монро. Ред.] мы узнаем, что Россия обещала ему предотвратить экспедицию против Южной Америки[227]. Таким образом, не требуется большой сообразительности, чтобы обнаружить зачинщика восстания на острове Леон. Но я приведу и другой пример нежного внимания России к волнениям на испанском полуострове. В своей «Политической истории современной Испании» (Барселона, 1840) г-н де Марлиани, в доказательство отсутствия у России оснований противодействовать конституционному движению в Испании, рассказывает следующее:
«На Неве можно было видеть испанских солдат, присягавших конституции (1812 г.) и принимавших свои знамена из рук самого императора. В своем необычайном походе против России Наполеон сформировал из испанских военнопленных, интернированных во Франции, особый легион, который после поражения французской армии перешел на сторону русских. Александр принял испанцев чрезвычайно благосклонно, расквартировал их в Петергофе, где императрица часто навещала их. Однажды Александр приказал им собраться на льду Невы и привел их к присяге на верность испанской конституции, пожаловал им при этом знамена, вышитые собственноручно императрицей. Этот корпус, именовавшийся с тех пор корпусом «императора Александра», был посажен на суда в Кронштадте и привезен в Кадис. Свою верность присяге, принесенной на Неве, этот корпус доказал в 1821 г. в Оканье, подняв восстание за восстановление конституции»[228].
Интригуя на Пиренейском полуострове через посредство Англии, Россия в то же время оговаривает Англию перед Францией. Так, в «Neue Preusische Zeitung» мы читаем, что Англия устроила испанскую революцию за спиной у Франции.
Какой же интерес России вызывать волнения в Испании? Ее цель — произвести диверсию на западе, возбудить разногласия между Англией и Францией и в конце концов вовлечь Францию в интервенцию. Русофильская печать в Англии уже сообщает, что баррикады в Мадриде воздвигли французские июньские инсургенты. Нечто подобное было сказано в свое время Карлу Х на конгрессе в Вероне:
«Прецедент, созданный испанской армией, вызвал подражание в Португалии, распространился на Неаполь и Пьемонт и всюду дал опасный пример того, как армии вмешиваются в дело реформы и диктуют законы своей стране силой оружия. Немедленно после восстания в Пьемонте во Франции — в Лионе и других местах— произошли движения, преследовавшие ту же цель. В заговоре Бертона в Ла-Рошели приняли участие 25 солдат 45-го полка. Революционная Испания возвратила обратно во Францию уродливые элементы раздора, и демократические фракции обеих стран объединились против монархической системы».
Мы вовсе не хотим сказать, что испанская революция — дело рук англичан и русских. Отнюдь нет. Россия содействует беспорядкам лишь в те моменты, когда знает о наличии революционного кризиса. Но возникающее затем подлинное народное движение всегда оказывается не менее враждебным интригам России, чем деспотическим действиям своего правительства. Так было в Валахии в 1848 г., так обстоит дело в Испании в 1854 году.
Коварство Англии полностью обнаруживается в поведении ее посла в Мадриде, лорда Хаудена. Направляясь на свой служебный пост, он перед отъездом из Англии собрал держателей испанских ценных бумаг и призвал их потребовать от правительства оплаты своих претензий и заявить, что в противном случае они полностью откажут испанским купцам в кредите. Таким образом, он создал затруднения для нового правительства, а по прибытии в Мадрид он пожертвовал в пользу погибших на баррикадах, вызвав этим одобрение испанского народа.
«Times» обвиняет г-на Суле в том, что именно он вызвал восстание в Мадриде в интересах нынешнего американского правительства. Однако г-н Суле не писал статей в «Times» против Изабеллы II и партия, заинтересованная в аннексии Кубы, ничего не выиграла от революции. В этом отношении характерно назначение на пост военного губернатора острова Кубы генерала де ла Кончи, бывшего одним из секундантов герцога Альбы на его дуэли с сыном г-на Суле. Было бы ошибкой предполагать, что испанские либералы сколько-нибудь разделяют взгляды английского либерала г-на Кобдена относительно отказа от колоний