Открываю дверь на площадку, прохожу через тамбур и попадаю во второй вагон.
В правом углу восседает барон Вейсшнитцердерфер. Этот тевтон близорук, как крот, и водит носом по страницам железнодорожного справочника, следя по расписанию, прибывает ли поезд на станцию в установленное время. При малейшем опоздании нетерпеливый путешественник издает новые возгласы негодования и угрожает принять меры против администрации Трансазиатской дороги.
Здесь и супруги Катерна. Устроились они очень удобно. У мужа отличное настроение: он весело болтает, жестикулирует, то берет жену за руку или за талию, то резко отворачивается и что-то произносит в сторону, задирая голову к потолку. Госпожа Катерна смущенно улыбается, жеманится, всплескивает руками, откидывается в угол, отвечая мужу какими-то репликами. Проходя мимо, я слышу, как из сложенных сердечком уст господина Катерна вырывается опереточный мотив.
В третьем вагоне много туркмен, трое или четверо русских, и среди них майор Нольтиц. Он беседует с одним из своих соотечественников. Охотно присоединился бы к их разговору, сделай они первый шаг. Но пока буду держаться на некотором расстоянии. Ведь путешествие еще только началось.
Вагоны первого и второго класса разделяет ресторан. Он на одну треть длиннее остальных вагонов. Это настоящий зал с одним общим столом, буфетом и кухней, где хлопочут повар и метрдотель, оба русские. Dining-car[31] я нахожу вполне комфортабельным.
Во второй половине поезда едут преимущественно киргизы. У них выступающие скулы, козлиная бородка, приплюснутый нос и очень смуглая кожа. Они мусульманского вероисповедания и относятся либо к Большой орде, кочующей в пограничных областях Сибири и Китая, либо к Малой орде, занимающей территорию между Уральскими горами и Аральским морем.
Тут же расположились и двое ногайцев, которые едут в восточный Туркестан. Это представители татарской нации. Из их среды вышло немало мусульманских ученых, прославивших богатые местности Бухары и Самарканда. Ногайцы охотно предлагают свои услуги в качестве переводчиков. Но, по мере распространения русского языка, это ремесло становится все менее доходным.
Теперь я знаю, где разместились все мои номера, и, если понадобится, смогу легко их найти. Без сомнения, и Фульк Эфринель, и мисс Горация Блуэтт, и немецкий барон, и оба китайца, и майор Нольтиц, и супруги Катерна, и даже высокомерный джентльмен, чей тощий силуэт я заметил в углу второго вагона, едут до Пекина. Что же касается пассажиров, едущих не дальше границы, то они не представляют для хроники никакого интереса. Не теряю надежды, что романтический герой, которого пока не вижу среди попутчиков, еще объявится.
Решаю неукоснительно отмечать все подробности путешествия из часа в час — что я говорю? — из минуты в минуту. И вот, пока ночь не наступила, выхожу на площадку вагона, чтобы бросить последний взгляд на окружающую местность. Постою часок, выкурю сигару, а там уже недолго и до Кизыл-Арвата, где будет продолжительная остановка.
Переходя из второго вагона в первый, сталкиваюсь с майором Нольтицем и уступаю дорогу. Он кланяется с той учтивостью, которая отличает русских интеллигентных людей. Вежливо отвечаю на его поклон. Этим обменом любезностей и ограничивается наша встреча, но важно, что первый шаг уже сделан.
Попова в эту минуту в служебном отделении нет. Дверь багажного вагона открыта, и я делаю вывод, что начальник поезда прошел к машинисту. Таинственный ящик стоит на своем месте, слева. Еще только половина седьмого и совсем светло, поэтому необходимо сдерживать свое любопытство.
Поезд мчится по пустыне. Это Каракумы, или «черные пески». Они тянутся от Хивы до персидской границы в южной части Туркестана и до Амударьи в восточной. В действительности же пески Каракумов настолько же черны, как черна вода в Черном море, бела в Белом, красна в Красном и желта в Желтой реке[32]. Но я люблю эти цветистые названия, как бы они ни были неточны.
По-видимому, на месте этой пустыни был когда-то обширный водный бассейн. Он постепенно высох, что произойдет со временем и с Каспийским морем из-за большой концентрации солнечных лучей на огромных пространствах, тянущихся от Аральского моря до Памирского плато.
В Каракумах образуются удивительно подвижные песчаные дюны, то разметаемые, то наносимые сильными ветрами. Эти «барханы», как их называют русские, достигают в высоту от десяти до тридцати метров и становятся добычей ужасных северных ураганов, которые с огромной силой отбрасывают их к югу, что создает серьезную опасность для Закаспийской железной дороги. Поэтому нужно было принять решительные меры против песчаных заносов. Генерал Анненков попал бы в очень затруднительное положение, если бы предусмотрительная природа, создавшая удобную для проведения железной дороги почву, не позаботилась одновременно и о средстве, позволяющем остановить перемещение барханов.
На склонах этих дюн растут колючие кустарники — тамариск, звездчатый чертополох, и особенно «Haloxylon ammodendron», которые русские менее научно называют «саксаулом». Его длинные и сильные корни способны скреплять почву так же, как и корни «Hippophac-rhamnoi des», кускового растения из семейства элеагновых, которое используется для задержки песков в Северной Европе.
Кроме того, инженеры, проводившие линию, сделали в разных местах укрепления из утрамбованной глины, а наиболее угрожаемые участки обнесли прочной изгородью.
Предосторожность совершенно необходимая! Однако если до-рога защищена, то пассажирам нелегко приходится, когда ветер взметает над равниной тучи раскаленного песка и белой соленой пыли. Хорошо еще, что в эту пору, весной, нет такого сильного зноя, как летом.
Жаль, что майору Нольтицу не приходит мысль выйти на площадку подышать чистым воздухом Каракумов. Я предложил бы ему превосходную сигару «Лондр», которыми до отказа набита дорожная сумка, а он, в свою очередь, рассказал бы то, что ему известно о станциях Джебел, Небит-Даг, Казанджик, Ушак, Кизыл-Арват, обозначенных в железнодорожном справочнике. Но я не решаюсь его побеспокоить. А какой увлекательной была бы эта беседа! Ведь майор Нольтиц, в качестве военного врача, мог принимать участие в походах генералов Скобелева и Анненкова. А когда наш поезд промчится, не замедляя хода, мимо маленьких станций, удостоив их лишь коротким гудком, я узнал бы от него, какие из них относились к театру военных действий. И тут же бы постарался удовлетворить свое любопытство об интересных подробностях похода русских войск в Туркестан. В этом путешествии, думается, можно серьезно рассчитывать только на него и... на Попова.
Кстати, почему начальник поезда не возвращается в купе? Надо полагать, что и он не отказался бы от хорошей сигары? Разговор с машинистом явно затягивается...
Но вот Попов наконец появляется на передней площадке багажного вагона, проходит через него, закрывая дверь, и останавливается на минуту на задней площадке, собираясь войти к себе в каморку. И в тот же миг к нему протягивается рука с сигарой. Попов улыбается и... в воздухе смешиваются душистые клубы дыма от двух сигар.
Я уже говорил, что начальник нашего поезда в течение десяти лет служит на Закаспийской железной дороге. Он хорошо знает эту местность вплоть до китайской границы и успел раз пять или шесть проехать по всей линии Великого Трансазиатского пути.
Следовательно, Попов работал еще на поездах, обслуживавших первый участок Закаспийской железной дороги между фортом Михайловским и Кизыл-Арватом, который начали строить в декабре 1880 года и закончили спустя десять месяцев, в ноябре 1881 года. Пятью годами позже, 14 июля 1886 года, первый локомотив прибыл на станцию Мерв, а еще через восемнадцать месяцев его приветствовали в Самарканде.
Теперь туркестанские рельсы примкнули к китайским, и эта дорога протянулась стальной лентой от Каспийского моря до Пекина.
Когда Попов все это рассказал, я стал расспрашивать его о попутчиках, едущих в Китай,— кто они и что за человек майор Нольтиц.
— Он много лет служил в Туркестанской области, а теперь получил назначение в Пекин, чтобы организовать там госпиталь для наших соотечественников.
— Этот майор Нольтиц вызывает симпатию,— заметил я.— Хотелось бы поскорее с ним познакомиться.
— Думаю, он будет рад знакомству с вами.
— А кто такие эти двое китайцев, которые сели в Узун-Ада? Что вы о них знаете?
— Кроме имен, проставленных на багажной квитанции, ничего, господин Бомбарнак. Младшего зовут Пан Шао, а старшего — Тио Кин. Похоже, они несколько лет путешествовали по Европе. Думаю, что Пан Шао из богатой семьи, раз его сопровождает личный врач.
— Тио Кин?
— Да, доктор Тио Кин.
— И оба говорят только по-китайски?
— Вероятно, по крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы они изъяснялись на каком-нибудь другом языке.
Получив у Попова эту информацию, заполнил позже № 9, предназначенный для молодого Пан Шао, и № 10, оставленный для доктора Тио Кина.
— Что касается американца...
— То его зовут Фульк Эфринель,— подхватил я,— а англичанку мисс Горация Блуэтт. Знаю, знаю. И вряд ли вы сможете сообщить о них что-нибудь новое.
— А хотите знать, господин Бомбарнак, что я думаю об этой парочке?
— Да, было бы интересно.
— В Пекине мисс Горация Блуэтт легко могла бы превратиться в миссис Эфринель.
— И да благословит небо этот союз, ибо они как будто созданы друг для друга.
— Вижу, наши мнения на их счет не расходятся.
— А эти двое французов... эти нежные супруги, что собой представляют?
— А разве они сами вам не сказали?
— Нет.
— Не беспокойтесь, еще расскажут. Впрочем, если вас это интересует, их профессия указана на багаже.
— Так кто же они?
— Комические актеры, которые подрядились выступать в Китае.
— Вот как! Теперь мне понятны их странные позы и движения, мимика и жестикуляция! Но откуда у этого актера морской жаргон?.. Надо будет выяснить. А не знаете ли вы, господин Попов, их амплуа?