Итак, итог обрывок бечевки был «условным знаком», с помощью которого Уиклоу сообщал, что приказы «Хозяина» попали по назначению. Я приказал немедленно посадить под арест всех часовых, сменившихся за последние двадцать четыре часа у этой пушки, и чтобы никто не смел вступать с ними в общение без моего ведома и согласия.
Пришла телеграмма от военного министра. В ней сообщалось:
«Приостановите действие Habeas corpus[120]. Введите в городе военное положение. Произведите необходимые аресты. Действуйте быстро и энергично. Держите министерство в курсе событий».
Теперь мы могли приняться за дело. Я распорядился без шума задержать хромого старика и так же незаметно доставить его в форт; я приставил к нему стражу, запретив обращаться к нему и слушать его. Сперва он было разбушевался, но вскоре притих.
Затем поступило сообщение, что заметили, как Уиклоу передал что-то двум новобранцам; едва он отошел, их схватили и отвели в тюрьму. У каждого был найден клочок бумаги со следующей надписью карандашом:
Третий полет орла
Помни ХХХХ
166
В соответствии с инструкциями, я шифром телеграфировал министерству о ходе дела, а также описал вышеупомянутые бумажки. Наши сведения казались уже достаточно вескими, чтобы рискнуть сорвать с Уиклоу его маску, и я послал за ним. Я послал также за письмом, написанным симпатическими чернилами, и врач вернул мне его и сообщил, что оно до сих пор не поддавалось никаким испытаниям, но он знает еще другие способы, которые и применит, когда я сочту это нужным.
Вскоре вошел Уиклоу. Он выглядел несколько утомленным и озабоченным, но держался спокойно и непринужденно; если он что и подозревал, то ничем не выдал своей тревоги. Я выждал минуту, другую, затем сказал весело:
— Мой мальчик, с чего это ты так часто навещаешь старую конюшню?
Он ответил просто и без всякого замешательства:
— Право, я и сам не знаю, сэр, никаких для этого особых причин нет. Просто я люблю бывать один и хожу туда, чтобы развлечься.
— Вот как, чтобы развлечься?
— Да, сэр, — ответил он все так же просто и естественно.
— И ты только для этого туда ходишь?
— Да, сэр, — ответил он, и его большие кроткие глаза взглянули на меня с детским удивлением.
— Ты в этом уверен?
— Да, сэр, уверен.
Помолчав немного, я сказал:
— Уиклоу, что это ты все время пишешь?
—Я? Я не так уж много пишу, сэр.
— Не много?
— Нет, сэр. А, вы, наверно, говорите про те бумажки… Это я мараю просто для забавы.
— И что ты делаешь с этими бумажками?
— Ничего, сэр… просто бросаю.
— И никогда никому их не посылаешь?
— Нет, сэр.
Внезапно я резким движением протянул ему письмо, адресованное «полковнику». Он слегка вздрогнул, по тотчас овладел собой. Щеки его чуть порозовели.
— Как же ты тогда послал эту бумажку?
— Я не… Я ничего дурного не делал, сэр.
— Ничего дурного! Ты выдал сведения о вооружении форта и считаешь, что в этом нет ничего дурного?
Он молчал, опустив голову.
— Отвечай и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?
Тут он, казалось, немного встревожился, но быстро взял себя в руки и сказал очень серьезно и искренне:
— Я скажу вам правду, сэр, всю правду. Письмо это никогда никому не предназначалось. Я написал его просто для забавы. Теперь я вижу, что это неправильная и глупая затея, но больше за мной никакой вины нет, сэр, даю вам честное слово.
— Приятно слышать. Ведь писать такие письма опасно. Надеюсь, ты уверен, что написал только одно такое письмо?
— Да, сэр, совершенно уверен.
Его наглость была просто поразительна. Он лгал с самым искренним выражением лица. Я выждал мгновение, чтобы усмирить закипающий во мне гнев, затем сказал:
— Послушай, Уиклоу, напряги-ка свою память и постарайся мне помочь, я хочу задать тебе два-три вопроса.
— Я сделаю все, что смогу, сэр.
— Тогда начнем вот с чего: кто такой «Хозяин»?
Невольно он бросил на нас быстрый испуганный взгляд. Но и только. Через секунду он уже был снова совершенно спокоен и ответил:
— Я не знаю, сэр.
— Не знаешь?
— Не знаю.
— Ты вполне уверен, что не знаешь?
Он изо всех сил старался выдержать мой взгляд, но не смог и медленно опустил голову. Он стоял молча и не шевелясь, только пальцы его нервно теребили пуговицу; на него жаль было смотреть, несмотря на всю низость его поступков. Немного погодя я нарушил молчание вопросом:
— Что за люди в «Священном союзе»?
Он вздрогнул всем телом, невольно развел руками, — мне этот жест показался отчаянным немым призывом к состраданию, — но не вымолвил ни звука. Он стоял все так же потупившись. Мы не сводили с него глаз в ожидании ответа — и увидели, что по его щекам потекли крупные слезы. Но он молчал. Выждав еще немного, я сказал:
— Отвечай, мои мальчик, ты должен сказать мне правду. Кто это — «Священный союз»?
Он продолжал молча плакать. Немного погодя я сказал, уже довольно резко:
— Отвечай на вопрос.
Он постарался справиться с собой и, подняв на меня умоляющий взгляд, выдавил сквозь рыдания:
— О, сжальтесь надо мной, сэр! Я не могу ответить, потому что я не знаю.
— Что?!
— Да, да, сэр, я говорю правду. Я в первый раз слышу о «Священном союзе». Честное слово, сэр.
— Ах черт! Да ты взгляни, вот твое второе письмо — видишь слова: «Священный союз»? Что ты на это скажешь?
Он пристально посмотрел на меня глазами человека, тяжко и безвинно оскорбленного, и сказал с чувством:
— Это какая-то жестокая шутка, сэр. И кто только мог сыграть ее со мною? Ведь я всегда стараюсь поступать хорошо и никогда никого не обижал. Кто-то подделал мой почерк, я ничего этого не писал. Я в первый раз вижу это письмо.
— Ах ты бессовестный лжец! Ну, а на это что ты скажешь?
Тут я выхватил из кармана и показал ему письмо, написанное симпатическими чернилами.
Он побелел, как мертвец, слегка пошатнулся и уперся рукой о стенку, чтобы не упасть. Немного погодя он еле слышным голосом спросил:
— Вы… прочли его?
Должно быть, наши лица выдали правду раньше, чем я успел открыть рот, чтобы солгать, потому что мужество вернулось к нему, я это ясно заметил по его глазам. Я ждал, что он ответит, но он продолжал молчать. Наконец я не выдержал:
— Ну, что же ты скажешь? Какие сведения содержались в этом письме?
Он ответил с полным самообладанием:
— Ничего, только одно: письма совершенно безвредны и невинны и никому не могут причинить зла.
Я почувствовал себя словно в тупике, ведь я не мог опровергнуть его утверждений. Я не знал, как продолжать. Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я сказал:
— Значит, ты ничего по знаешь ни о «Хозяине», ни о «Священном союзе», и не писал этого письма, и заявляешь, что это подделка?
— Да, сэр, конечно.
Я медленно вытащил бечевку с узелками и молча показал ему. Он равнодушно посмотрел на нее, а затем обратил ко мне вопрошающий взгляд. Терпенье мое готово было лопнуть. Однако я сдержался и сказал обычным тоном:
— Уиклоу, ты это видишь?
— Да, сэр.
— Что это такое?
— По-видимому, кусок бечевки.
— По-видимому? Это именно кусок бечевки. Ты ее узнаешь?
— Нет, сэр, — ответил он как нельзя спокойнее.
Его хладнокровие было просто потрясающе! Я выждал несколько секунд, чтобы молчание еще более подчеркнуло всю значительность того, что я собирался сказать, затем встал, положил ему руку на плечо и с расстановкой произнес:
— Бедный мальчик, ничто на свете тебе уже не поможет. Этот условный знак «Хозяину», эта бечевка с узелками, найденная в стволе пушки на берегу…
— В стволе?! Нет, нет, нет, не в стволе, а в трещине дульной пробки! Она должна была быть в трещине пробки! — И он упал на колени, ломая руки, а на запрокинутое лицо его жаль было смотреть, так оно побледнело и исказилось от ужаса.
— Нет, она была внутри, в стволе.
— Ох, это какая-то ошибка! Боже мой, я пропал!
Он вскочил и начал метаться туда и сюда, увертываясь от протянутых к нему рук и пытаясь выбраться из комнаты. Но это, конечно, было невозможно. Тогда он, горько рыдая, снова бросился на колени, обхватил мои ноги и, цепляясь за меня, принялся умолять:
— О, сжальтесь надо мной! Будьте милосердны! Не выдавайте меня, они сразу меня убьют! Защитите, спасите меня. Я во всем признаюсь!
Не скоро удалось успокоить его, умерить его страхи, заставить хоть немного опомниться. Тогда я начал допрос; он покорно отвечал мне, опустив глаза и время от времени смахивая бегущие по щекам слезы.
— Итак, в душе ты мятежник?
— Да, сэр.
— И шпион?
— Да, сэр.
— И действовал по определенным указаниям, получаемым извне?
— Да, сэр…
— По доброй воле?
— Да, сэр.
— Может быть, даже с удовольствием?
— Да, сэр, бесполезно было бы это отрицать. Сердцем я южанин, Юг — моя родина, и все это я делал во имя нее.
— Значит, все твои рассказы о том, что тебе пришлось вынести и как преследовали твою семью, — заранее придуманная ложь?
— Мне… мне велели так говорить, сэр.
— И ты решился предать и погубить тех, кто пожалел и приютил тебя? Понимаешь ли ты, как ты запутался и до чего низко пал, бедняга?
Ответом были только всхлипывания.
— Ладно, оставим это. Перейдем к делу. Кто такой «полковник» и где он находится?
Он начал горько плакать и попытался избежать ответа. Он заявил, что его убьют, если он это скажет. Я пригрозил посадить его в карцер и запереть там, если он не будет говорить. В то же время я обещал ему защиту от любых покушений на его жизнь, если он чистосердечно во всем признается. В ответ он только упрямо сжал губы и не слушал никаких моих уговоров. Тогда я повел его в камеру, один вид которой мгновенно отрезвил его. Он разразился плачем, мольбами и заявил, что расскажет все.