— В час дня Мурузи передал кое–какие детали по делу баронессы. Теперь ясно, что у нее украли драгоценности, но мебель не изуродовали, как это часто бывает. Короче говоря, ее задушили и обокрали довольно умело. Но в этом преступлении все так странно… Никто ничего не слышал. Убийца вошел и ушел как тень. Известно только, что позвонил какой–то мужчина… Чашку кофе, Лулу.
— Мне тоже, — бросил Жантом.
— Есть ничего не будете?
— Нет. Я не голоден.
Он рассеянно пожал руку Жуссо, посмотревшего на него странным взглядом. Лулу тоже выглядит странной. Странно все. Он как бы в полусне. Хочет, чтобы его оставили наконец одного. Понимает, что выглядит не совсем нормальным. Сколько раз в издательстве Дельпоццо, тихо закрывая за собой дверь, слышал он приглушенные голоса девушек: «Странно он сегодня выглядит, старик». Или: «Можешь себе представить, что значит жить с таким типом!» Если бы он покончил с собой, в сущности, никто бы не удивился.
Он насторожился, не донеся чашку до рта. Тихо поставил ее на стол, огляделся вокруг, как будто это слово могло дойти до чьих–то нескромных ушей. Это слово возникло впервые, но он ему не очень удивился. Всегда находится мысль, которая обгоняет его собственную, словно всегда есть суфлер, помогающий ему играть свою роль. Теперь к нему пришел этот образ. Отныне он сольется с другими, постоянно сопровождающими его и порой преграждающими путь, как карнавальные маски, которые, окружив прохожего в веселой игре, мешают ему идти вперед. Покончить с собой! Без сомнения, это было бы лучшим способом избавить квартал от насильника.
Боль уже исчезла. Он чувствует себя опустошенным, как будто долго плакал. Говорят, что плоть после любви испытывает грусть. А после смерти? Расплачиваясь, он ошибся в деньгах, и Лулу мягко его пожурила.
— Хорошо, что я честная девушка.
По дороге домой он прикинул расстояние. Улица Медичи действительно расположена недалеко. И Мириам не слышит его шагов благодаря паласу. Бриюэн вывел на чистую воду его фантазии, но они возвращаются, продолжают говорить в нем, поддерживая друг друга. Прежде всего, по какому праву ему могут запретить душить людей? Вынул записную книжку и на ходу записал: «По какому праву»? К нему сразу вернулась ясность ума. Впечатление такое, как будто из уха удалили пробку. Достаточно написать одну строчку, одну фразу, и приходит спасение. Начинаешь видеть себя со стороны. Чувство вины сменяется уверенностью в невиновности. Разумеется, остается проблема кота. Пока она не решена, мистер Хайд будет начеку, готовый в любую минуту предложить свой вариант решения. Поэтому надо срочно позвонить Бриюэну.
В почтовом ящике Жантом увидел конверт. Вскрыл его. Рецензии, перепечатанные в двух экземплярах, и черновик. Милая малышка Клер! Она–то головы не теряет. В лифте он пробежал глазами текст и остался доволен собой. Сноровки он не потерял. Вошел в кабинет. Огляделся и принюхался, чтобы убедиться в отсутствии посторонних запахов. Черновик разорвал на мелкие клочья. Он всегда рвет бумагу до размера конфетти, которые потом легко уносит вода в туалете. И сразу бросился к телефону.
— Алло, доктор! Жантом у аппарата. Вы можете уделить мне несколько минут? Я должен поговорить с вами об убийстве на улице Медичи. Вы в курсе?.. Очень хорошо. Но вы не знаете, что история с котом — это часть моей собственной истории. Когда я могу прийти?.. Сейчас?.. Вы просто прелесть! Спасибо. Иду.
Он причесался, погрыз сахара, пытаясь приглушить пробуждающееся чувство голода, и отправился к Бриюэну. Там он долго говорит, рассказывает о мельнице, о мышах, об угрозах, источаемых в адрес кота. Врач слушает серьезно и внимательно. Такие словесные испражнения не вызывают в нем отвращения. Он к этому привык. Кроме того, ему так хочется вернуть несчастному Жантому душевный покой.
— Понимаете, доктор, кот в крысоловке — это мое. Это принадлежит только мне. Эту деталь я запер у себя в голове, как в сейфе.
— Вы начали писать рассказ, о котором мне говорили?
— Нет. В том–то и дело. Ни строчки. Все это еще проект, хотя в Моем воображении он оформился достаточно четко.
— Послушайте, дорогой друг, есть только два объяснения, по–моему, я вам уже говорил. Либо вы действительно убийца, но мы знаем, что это невозможно… Нет, нет. Не надо искать лазеек в лунатизме или в каких–то там, не знаю каких, магических действиях. Перестаньте быть столь доверчивым. Либо однажды вы кому–то рассказали о своем тяжелом детстве, о своих кошмарах, и этот некто…
Жантом прервал его.
— Но кто, доктор?
— Возможно, ваша жена. Или кто–то из друзей. При вашем образе жизни вы общаетесь со множеством людей. Случаются моменты откровенности, когда доверяешься человеку, которого никогда больше не увидишь…
— Нет. Я всегда был замкнутым, и кроме того, детство мое не из тех, о котором хотелось бы рассказать.
— Во всяком случае, — сказал Бриюэн, — предоставляю вам возможность найти другое объяснение. И постойте… Этот некто хорошо вас знает и явно пытается навредить вам.
— Каким образом?
— Демонстрируя все новые и новые признаки безумия, чтобы привести вас в полное смятение. Все эти свечи, боа, крысоловки, люди в белом — сигналы, обращенные к вам и только к вам. Для полиции убийца — какой–то душевнобольной человек, и следствие не замедлит зайти в тупик. А вот вы знаете имя душевнобольного. Его зовут Жантом. А тот, кто его травит, кто хочет его погубить, дьявольски умен, прекрасно рассчитывает свои ходы, и — пойду даже дальше, хотя эта мысль только что пришла мне в голову, — он наблюдает за вами.
— Мистер Хайд!
— О! Полноте! Я говорю серьезно… Нет, извините. Я не хотел вас обидеть. Но что нам остается, вам равно как и мне, для борьбы? Логика. Дважды два всегда четыре, дорогой Жантом. Держитесь. Иначе вас ждет больница для душевнобольных.
Пытаясь унять дрожь в руках, Жантом засунул их в карманы.
— Допустим, — проговорил он. — Меня преследуют. Но зачем?
— Зачем?.. Чтобы свалить на вас все эти убийства.
— Но где доказательства?.. Как можно доказывать то, что происходит в моих снах и галлюцинациях? Еще раз повторяю, о них никто не знает, кроме вас. А вас связывает профессиональная тайна.
— Он надеется, что вы когда–нибудь доверитесь бумаге. Существуют же романы–исповеди. Такой роман можно даже назвать «Мистер Хайд». Одним словом, кто–то пользуется вашим подсознанием для свершения ужасных деяний, цинично перекладывая на вас всю ответственность. И вы не в состоянии защитить себя. Этот некто обворовывает вас, используя ваше «я». Сильно сказано, согласен… Что? Я вас не убедил? Дорогой друг, мне в тысячу раз легче–было бы иметь дело с невежественным и примитивным больным, чем с такой неуловимой личностью, как вы.
— Отчего же? Готов вас выслушать.
— Вам так только кажется. Ведь такие умные люди, как вы, похожи на адвокатов, с преданной страстью защищающих заведомо неправое дело. Их не интересуют доказательства. В их глазах значение имеет только придуманное ими толкование. Именно так, внутренняя убежденность.
— Боже милостивый? Доктор, в чем же я внутренне убежден?
— Хотите это знать? Ну что ж, судя по вашим откровениям и рассказам, а также по тем нравственным мукам, которые вы испытываете, становится очевидной ваша убежденность в том, что вы как–то причастны к пожару на мельнице.
Жантом прижал руки к груди.
— Ваши слова доставляют боль, — пробормотал он. — Я…
— Да. Возможно, отец совершил поджог из–за вас, понимая, что вы больше не в состоянии переносить происходящие у вас на глазах сцены, окружающую вас жестокость. Добавьте к этому алкогольную горячку. Ему захотелось одним махом решить финансовые и семейные проблемы. И готов поклясться, что вы, шестилетний мальчишка, будучи крайне восприимчивым и чувствительным, в глубине души сказали себе: «Это из–за меня». И с тех пор вы его ненавидите и любите одновременно. Но ненависть хуже рака, и вы попытались переложить ее груз на мерзкого литературного персонажа, каковым является мистер Хайд. Спокойно все это обдумайте. Обещайте мне.
Жантом встал.
— Можно немножко пройтись? Для меня это так неожиданно.
Он сделал несколько шагов между креслом, столом и дверью. Доктор наблюдал за ним, протирая очки куском замши.
— Не будь вы писателем, — продолжал он, — ваш случай не представлял бы никаких трудностей. Дело портит то, что вы наделены талантом — пусть заторможенным, согласен, — и что, впав в шизоидное состояние, вы приходите к ложной мысли, что оно может помочь вам творить.
— А это не так? — еле слышно спросил Жантом.
— Нет. Не так. Надо сначала вылечиться.
— А если я не вылечусь?
— Полноте, дорогой друг, не станете же вы утверждать, что для вас важнее писать, чем излечиться, пусть даже вашему мистеру Хайду удастся вдохновить вас на несколько страниц. Я понятно изъясняюсь?.. Не совсем… Что вас еще мучает?
Жантом бессильно поднял руки.
— Согласен, — проговорил он. — Вы, вероятно, правы. Я сумасшедший. Нет, не возражайте. Это слово меня не шокирует. Но кто пользуется моим безумием? Кто его подпитывает? А? Как я могу излечиться, пока рядом со мной находится некто, пьющий мои соки, использующий то, что я храню в самой глубине души? Некто дьявольски хитрый, по вашим словам. А почему он не может быть таким же сумасшедшим, как и я? Может, мы — двое сумасшедших в состоянии симбиоза, и безумие одного распаляет безумие другого. Ну, подумайте сами. Я сохранил воспоминание о том, как мать грозила расправиться с котом. А тот, кто читает мои мысли, воспринял эту угрозу всерьез. Но он пошел дальше. Он перещеголял меня в безумии. Что тогда? Как я могу лечиться, пока рядом ходит неуловимая личность, словно вышедшая из меня самого?
Бриюэн подошел к Жантому и, взяв его за плечи, осторожно усадил в кресло.
— Посидите, передохните… Мое дело — объяснять, а не решать. Знаете, что я вам посоветую… настоятельно… Обратитесь в полицию.
— Невозможно, доктор. Меня же арестуют. Это очевидно. Я же для них — идеальный преступник.