И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
— «Французская республика единая и неделимая».
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе — роялист, в колпаке — республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
— «…В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения…»
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
— «…и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу…»
Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:
— Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
— Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
— «…Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона…»
Он выдержал паузу и продолжал:
— «…лица, имена и клички коих приводятся ниже…»
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
— «…Лантенак, разбойник».
— Да это наш сеньор, — прошептал кто-то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
— Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
— «…Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник».
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
— Гуж-ле-Брюан.
— Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
— «Гран-Франкер, разбойник…»
Снова раздался шопот:
— Священник.
— Да, господин аббат Тюрмо.
— Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
— И разбойник, — добавил какой-то человек в колпаке.
А глашатай читал:
— «Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник…»
— Это господин де Келен, — пояснил какой-то крестьянин.
— «Панье, разбойник…»
— Это господин Сефер.
— «…Плас-Нетт, разбойник…»
— Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
— «…Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник…»
Какой-то крестьянин шепнул другому:
— Гинуазо — еще его зовут «Белобрысый», а Шатенэ из Сент-Уэна.
— «…Уанар, разбойник», — выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
— Он из Рюйе.
— Правильно, это Золотая Ветка.
— У него еще брата убили при Понторсоне.
— Того звали Уанар-Малоньер.
— Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
— А ну, тише! — крикнул глашатай. — Скоро уж конец. «Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник».
Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
— «Зяблик, разбойник. Кот, разбойник…»
Крестьянин в толпе пояснил:
— Это Мулар.
— «…Табуз, разбойник…»
Другой добавил:
— А это Гоффр.
— Их, Гоффров, двое, — заметила женщина.
— Два сапога пара, — буркнул ей в ответ парень.
Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.
Глашатай продолжал:
— «…Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни…»
По толпе снова прошло движение.
А глашатай дочитал последние строки:
— «…Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано…»
Толпа затаила дыхание.
— «…подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн».
— Священник, — сказал кто-то из крестьян.
— Бывший кюре из Паринье, — подтвердил другой.
А какой-то буржуа заметил:
— Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.
— Оба черные, — сказал другой буржуа.
Мэр, стоявший на балкончике, приподнял шляпу и прокричал:
— Да здравствует республика!
Барабанная дробь известила слушателей, что чтение еще не окончено. И в самом деле, глашатай поднял руку.
— Внимание, — крикнул он. — Вот еще последние четыре строчки правительственного объявления. Подписаны они командиром экспедиционного отряда Северного побережья, то есть командиром Говэном.
— Слушайте! — пронеслось по толпе.
И глашатай прочел:
— «…Под страхом смертной казни…»
Толпа притихла.
— «…запрещается оказывать согласно вышеприведенному приказу содействие и помощь девятнадцати вышепоименованным мятежникам, которые в настоящее время захвачены и осаждены в башне Тург».
— Как? — раздался голос.
То был женский голос. Голос матери.
III. Крестьяне ропщут
Мишель Флешар смешалась с толпой. Она не слушала глашатая, но иногда и не слушая слышишь. Она услыхала слово: «Тург» — и встрепенулась.
— Как? — спросила она. — В Турге?
На нее оглянулись. Вид у нее был растерянный. Она была в рубище. Кто-то охнул:
— Вот уж и впрямь разбойница.
Какая-то крестьянка, державшая в руке корзину с лепешками из гречневой муки, подошла к Мишели и шепнула:
— Замолчите.
Мишель Флешар растерянно взглянула на крестьянку. Она опять ничего не поняла. Слово «Тург» молнией озарило ее сознание, и вновь все заволоклось мраком. Разве она не имеет права спросить? И почему все на нее так уставились?
Между тем барабанщик в последний раз отбил дробь, расклейщик приклеил к стене объявление, мэр удалился с балкончика, глашатай отправился в соседнее селение, и толпа разбрелась по домам.
Только несколько человек задержалось перед объявлением. Мишель Флешар присоединилась к ним.
Говорили о людях, чьи имена были в списке объявленных вне закона.
Перед объявлением стояли крестьяне и буржуа, иначе говоря — белые и синие.
Разглагольствовал какой-то крестьянин:
— Все равно всех не переловишь. Девятнадцать это и будет девятнадцать. Приу они не поймали, Бенжамена Мулена не поймали, Гупиля из прихода Андуйе не поймали.
— И Лориеля из Монжана не поймали, — подхватил другой.
Тут заговорили все разом:
— И Бриса Дени тоже.
— И Франсуа Дюдуэ.
— Да, он из Лаваля.
— И Гю из Лонэ-Вилье.
— И Грежи.
— И Пилона.
— И Фийеля.
— И Менисана.
— И Гегарре.
— И трех братьев Ложре.
— И господина Лешанделье из Пьервиля.
— Дурачье! — вдруг возмутился какой-то седовласый старик. — Поймали Лантенака, считай всех поймали.
— Да они и Лантенака-то пока не поймали, — пробормотал кто-то из парней.
Старик возразил:
— Возьмут Лантенака, значит саму душу взяли. Умрет Лантенак, всей Вандее конец.
— Кто это такой Лантенак? — спросил один из буржуа.
— Так, из бывших, — ответил другой.
А еще кто-то добавил:
— Из тех, кто женщин расстреливает.
Мишель Флешар услышала эти слова и сказала:
— Верно!
Все оглянулись в ее сторону.
А она добавила:
— Меня вот он расстрелял.
Это прозвучало странно; будто живая выдавала себя за мертвую. Все смотрели теперь на нее, но не слишком доброжелательно.
Действительно, вид ее внушал беспокойство; эта дрожь, трепет, звериный страх — она была так напугана, что вчуже вызывала испуг. В отчаянии женщины страшит именно ее беспомощность. Словно сама судьба толкает ее к краю бездны. Но крестьяне смотрят на все много проще. Кто-то в толпе буркнул:
— Уж не шпионка ли она?
— Да замолчите вы и уходите подобру-поздорову, — шепнула Мишели все та же крестьянка с корзинкой.
Мишель Флешар ответила:
— Я ведь ничего плохого не делаю. Я только своих детей ищу.
Добрая крестьянка оглядела тех, кто глядел на Мишель Флешар, показала пальцем на лоб и, подмигнув ближайшим соседям, сказала:
— Разве не видите — юродивая.
Потом она отвела Мишель Флешар в сторону и дала ей гречневую лепешку.
Мишель, не поблагодарив, жадно начала есть.
— И впрямь юродивая, — рассудили крестьяне. — Ест, что твой зверь.
И толпа разбрелась. Люди расходились поодиночке.
Когда Мишель Флешар расправилась с лепешкой, она сказала крестьянке:
— Вот и хорошо, теперь я сыта. А где Тург?
— Опять она за свое! — воскликнула крестьянка.
— Мне непременно надо в Тург. Скажите, как пройти в Тург?
— Ни за что не скажу, — ответила крестьянка. — Чтобы вас там убили, так, что ли? Да я и сама толком не знаю. А у вас и правда не все дома! Послушайте меня, бедняжка вы, вы ведь еле на ногах стоите. Пойдемте ко мне, хоть отдохнете, а?
— Я не отдыхаю, — ответила мать.
— Ноги-то все в кровь разбила, — прошептала крестьянка.
А Мишель Флешар продолжала:
— Я ведь вам говорю, что у меня украли детей. Девочку и двух мальчиков. Я из леса иду, из землянки. Справьтесь обо мне у бродяги Тельмарша-Нищеброда или у человека, которого я в поле встретила. Он меня и вылечил. У меня, говорят, кость какая-то сломалась. Все, что я сказала, правда, все так и было. А потом есть еще сержант Радуб. Можете у него спросить. Он скажет. Это он нас в лесу нашел. Троих. Я ведь вам говорю — трое детей. Старшенького зовут Рене-Жан. Я могу все доказать. Второго зовут Гро-Алэн, а младшую Жоржетта. Муж мой помер. Убили его. Он был батраком в Сискуаньяре. Вот я вижу, — вы добрая женщина. Покажите мне дорогу. Не сумасшедшая я, я мать. Я детей потеряла. Я ищу их. Вот и все. Откуда я иду — сама не знаю. Эту ночь в сарае спала, на соломе. А иду я в Тург — вот куда. Я не воровка. Сами видите, я правду говорю. Неужели же мне так никто и не поможет отыскать детей? Я не здешняя. Меня расстреляли, а где — я не знаю.