[131], где после различных бесплодных попыток найти общий, понятный для всех язык, участники его вынуждены были, в конце концов, говорить на самом ненавистном для всех них языке — на немецком.
Мы видим, таким образом, что австрийскому панславизму не хватало важнейших факторов для достижения успеха: массы и единства. Массы не хватало потому, что панславистская партия, охватывающая лишь часть образованных классов, не пользовалась никаким влиянием в народе и была поэтому недостаточно сильна, чтобы одновременно оказать сопротивление австрийскому правительству и немецкой и венгерской национальностям, которым она бросала вызов. Единства не было потому, что ее принцип единства был чисто идеальным и при первой же попытке претворения в жизнь потерпел крушение благодаря различию в языках. Пока панславизм оставался чисто австрийским движением, он не представлял большой опасности, но очень скоро для него нашелся тот центр единства и массы, в котором он нуждался.
Национальное движение турецких сербов в начале этого столетия[132] скоро обратило внимание русского правительства на тот факт, что Турцию населяло примерно 7 миллионов славян, язык которых из всех славянских диалектов больше всего сходен с русским, а религия и церковный язык — старославянский или церковнославянский — совершенно те же, что у русских. Именно среди этих сербов и болгар Россия впервые начала панславистскую агитацию, опираясь на свое положение главы и покровительницы греко-православной церкви. Как только панславистское движение пустило кое-какие корни в Австрии, Россия очень скоро распространила разветвления своей агентуры на области своих союзников. Там, где она сталкивалась со славянами, принадлежащими к римско-католической церкви, религиозная сторона вопроса опускалась, и Россия выступала только как центр притяжения для всех славян, как ядро, вокруг которого возрожденные славянские народности могут выкристаллизоваться в сильный и единый народ, призванный создать великую славянскую империю от Эльбы до Китая и от Адриатического моря до Ледовитого океана. Итак, здесь были найдены недостающие масса и единство! Панславизм сразу попал в ловушку. Он произнес, таким образом, свой собственный приговор. Чтобы заново утвердить воображаемые национальности, панслависты объявили себя готовыми принести в жертву русско-монгольскому варварству восьмисотлетнее фактическое участие в цивилизации. Разве это не было естественным результатом движения, начавшегося с решительной реакции против хода развития европейской цивилизации и стремившегося повернуть вспять мировую историю?
Меттерних в годы своего наибольшего могущества распознал опасность и заметил русские интриги. Он подавлял это движение всеми имевшимися в его распоряжении средствами. Но все применяемые им средства можно обозначить одним словом — репрессии. Единственно действительное средство — свободное развитие немецкого и венгерского духа, вполне достаточное для того, чтобы рассеять славянский призрак, — противоречило системе его мелкой политики. В результате, после падения Меттерниха, в 1848 г. славянское движение вспыхнуло с новой силой, охватив более широкие слои населения, чем когда-либо раньше. Но тут сразу же обнаружился его глубоко реакционный характер. В то время как движения немцев и венгров в Австрии были определенно прогрессивными, — именно славяне спасли старую систему от разрушения, дали возможность Радецкому продвинуться к Минчо, а Виндишгрецу — захватить Вену. Чтобы установить полную зависимость Австрии от славян, великий славянский резерв, русская армия, должен был в 1849 г. спуститься в Венгрию[133] и там продиктовать ей мир.
Но если присоединение панславистского движения к России было его самоосуждением, то Австрия не менее явно признала свою нежизнеспособность, когда решила принять, даже призвать эту славянскую помощь против трех наций в ее владениях, которые только и обладают историческими жизненными силами и проявляют их, — против немцев, итальянцев и венгров. Начиная с 1848 г., этот долг перед панславизмом не переставал тяготеть над Австрией, и сознание этого долга было главной пружиной австрийской политики.
Австрия начала с того, что стала действовать против славян на своей собственной территории, а это было невозможно без проведения хотя бы отчасти прогрессивной политики. Привилегии всех провинций были отменены, вместо федеративной была введена централизованная система управления и вместо различных национальностей было предложено признать одну искусственную — австрийскую. Несмотря на то, что эти нововведения были направлены отчасти и против немецких, итальянских и венгерских элементов, главной своей тяжестью они пали на менее компактные славянские народности, и немецкий элемент получил солидный перевес. Если внутренняя зависимость от славян была, таким образом, устранена, то зависимость от России осталась, и необходимо было, хотя бы на время и до известной степени, покончить с этой прямой и унизительной зависимостью. Такова была истинная причина, правда, колеблющейся, но, по крайней мере, открыто провозглашенной антирусской политики Австрии в восточном вопросе. С другой стороны, панславизм не исчез; он глубоко оскорблен, негодует, молчит и со времени интервенции в Венгрии смотрит на русского императора как на предопределенного ему мессию. Не наша задача исследовать вопрос о том, может ли Австрия, в случае открытого выступления России в качестве главы панславизма, ответить уступками Венгрии и Польше, не подвергая опасности свое существование. Ясно одно: теперь уже не только Россия, а целый панславистский заговор грозит основать свое царство на развалинах Европы. Объединение всех славян ввиду несомненной силы, которой оно обладает и которую может еще приобрести, скоро вынудит противостоящую ему силу выступить в совершенно иной форме, чем до сих пор. Мы в данном случае не говорили ни о поляках, которые, к их чести, большей частью враждебны панславизму, ни о мнимо демократической и социалистической форме панславизма, которая в сущности отличается лишь одной своей фразеологией и лицемерием от обычного, откровенного русского панславизма. Так же мало говорили мы о представителях немецкой спекулятивной философии[134], которые вследствие своего фантастического невежества опустились до роли орудия русского заговора. Мы еще вернемся к этому и подробно остановимся на этих и других связанных с панславизмом вопросах.
Написано Ф. Энгельсом около 17 апреля 1855 г.
Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» №№ 185 и 189, 21 и 24 апреля 1855 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
К. МАРКСК ИСТОРИИ АГИТАЦИОННЫХ КАМПАНИЙ
Лондон, 7 мая. Во время крупных агитационных кампаний в Англии лондонское Сити ни разу не сумело стать в авангарде движения. До сих пор его присоединение к какой-нибудь агитации означало лишь, что цель данной агитации достигнута, стала fait accompli [совершившимся фактом. Ред.]. Так было с движением в пользу парламентской реформы, когда инициатива исходила от Бирмингема. Так было с движением против хлебных законов, которым руководил Манчестер. Исключение представляет акт 1797 г. о банковой рестрикции[135]. Митинги, организованные банкирами и купцами лондонского Сити, помогли тогда Питту запретить Английскому банку выплату наличными, после того как директора банков за несколько недель до этого сообщили Питту, что банк находится на краю банкротства и что его можно спасти только путем coup d'etat [государственного переворота. Ред.], то есть путем принудительного курса банкнот. Обстоятельства требовали тогда не большего самоотречения со стороны Английского банка, чтобы подчиниться запрещению выплаты наличными, чем со стороны купцов из Сити, кредит которых зависел от кредита банка, чтобы поддержать запрещение Питта и рекомендовать его стране [Прямо невероятно, что даже в самых новейших историях политической экономии тогдашнее поведение Сити приводится как доказательство английского патриотизма. Еще невероятнее, что г-н фон Гакстгаузен в своей книге о России (том третий, 1852) настолько легковерен, что утверждает, будто Питт путем приостановки выплат банком наличными удержал деньги в Англии[136]. Какими же небылицами забили в России голову человеку, способному верить в подобные вещи? И что нам думать о берлинской критике, которая полностью доверяет г-ну фон Гакстгаузену и в доказательство этого списывает у него?]. Спасение
Английского банка было спасением Сити. Отсюда тогдашние «патриотические» митинги Сити и его «агитаторская» инициатива. Инициатива, которую в настоящий момент взяло на себя Сити, проведя в прошлую субботу в Лондон-таверн и в Гилдхолле свои митинги, образовав «Ассоциацию административной реформы»[137], имеет заслугу новизны, очень редкую в Англии, — заслугу беспрецедентного события. К тому же на этих митингах не ели и не пили, что также ново в анналах Сити, «патриотизм с супом из черепахи» которого увековечен еще Коббетом. Наконец, новым было и то, что митинги купцов лондонского Сити в Лондон-таверн и в Гилдхолле происходили среди бела дня в часы занятий. Нынешний застой в делах до известной степени объясняет это явление, да и вообще он представляет собой фермент, и притом существенный фермент, в духовном брожении купечества Сити. При всем том нельзя отрицать важности этого движения Сити, как бы ни старались осмеять его в Уэст-Энде. Газеты буржуазных реформаторов — «Daily News», «Morning Advertiser», «Morning Chronicle» (последняя с некоторых пор принадлежит к этой категории) — стараются продемонстрировать перед своими противниками «большое будущее» Ассоциации Сити. Но они не заметили непосредственных результатов. Они не поняли, что сам факт созы