— Ну да, совершенно верно.
— А как же Амброз?
— Что, Амброз?
— Ты прекрасно понимаешь, почему я спрашиваю. Раз уж ты взялся раздавать Теннисонам контракты, почему Амброз обделен?
Лицо мистера Лльюэлина потемнело. Ее слова затронули обнаженный нерв. Конечно, вам всякий скажет, что, если вы не сочинили про мальчика на палубе — это еще не криминал, но Айвор Лльюэлин не в силах был превозмочь обиду. И уж точно не мог простить Амброзу, что тот оказался неправильным Теннисоном. Президент «Супербы» вообще надолго утратил способность хладнокровно рассуждать о правильных и неправильных Теннисонах.
— Тьфу! — фыркнул он, взволнованный до глубины души.
— Что?
— Мне он и даром не нужен.
— Айки!
— Я его не возьму, — с чувством изрек мистер Лльюэлин, — даже если ты мне приплатишь.
Он оторвал ее пальцы — Фуксии подумалось, что сегодня все только и занимаются тем, что отцепляют ее от себя, — и с проворством, способным поразить неосведомленного наблюдателя, не подозревающего, что даже тучные киномагнаты умеют развивать приличную прыть, когда им следует ускользнуть от назойливых просителей, запрыгнул в такси и скрылся из виду.
В этот момент из дверей таможни вышел Монти Бодкин.
Известно, что кварталы, прилегающие ко входу на пирс «Белая звезда», — не самая красивая часть Нью-Йорка, и удивительно, что ни одна из патриотических организаций не догадалась вывесить здесь столь распространенную в сельской глубинке табличку, дающую настоятельный совет туристам не судить о городе по «задворкам». Тем не менее этот внешне неказистый район обладает одним преимуществом, которого лишены другие, более респектабельные городские кварталы.
Формально, таможня расположена на американской территории и по идее должна будить в душе человека, впервые очутившегося в Соединенных Штатах, целый спектр эмоций. Но на самом деле, только отыскав выход на улицу рядом с конвейерной лентой, выплевывающей ручную кладь, и оказавшись на воздухе, он произносит: «Наконец-то!» Тогда и только тогда он ощущает, что теперь он в Америке и для него начинается новая жизнь.
Монти, топчущегося в дверях, эти чувства обуревали с особой остротой. Его положение было незавидным даже по сравнению с обычным иммигрантом, начинающим жизнь с нуля, и будущее рисовалось ему сплошным белым листом. Отдав Микки Мауса Гертруде Баттервик, он словно подвел черту под определенным жизненным этапом — начертал «Finis».[84] Это был символичный акт. Не то чтобы он сказал всему «прощай», но что-то вроде того.
Никаких планов на жизнь у него здесь не было, и он волен был поступать, как ему заблагорассудится. Мог с горя отправиться в кругосветное путешествие, а мог в Скалистые горы, стрелять медведей. Мог заточить себя на далеком острове в южном море и растить или ловить копру — в зависимости от того, овощ это или рыба. Или мог уйти в монастырь. Все было туманно.
Он вдыхал нью-йоркский воздух и думал, что он чудно пахнет.
Пока он принюхивался к воздуху, вокруг поднялась какая-то суматоха и толкотня, и вдруг оказалось, что он стоит, помаргивая глазами, под ясным взглядом Фуксии.
— Эй! — воскликнула та с жаром и прицепилась к отвороту его пальто. — Эй, послушай!
Вид Монти произвел на нее глубокое впечатление. В карусели недавних событий она ни на секунду не забывала, что, хотя Айвор Лльюэлин выжал из своего нрава все благостное млеко,[85] существует на свете человек, способный заставить его вобрать это млеко обратно. И сейчас этот человек находился перед ней. От таких авторитетов, как Реджи с Амброзом, ей было известно, что Айвор Лльюэлин мечтает заполучить себе на службу артистические дарования этого Бодкина и пойдет на все ради его подписи под контрактом. Потому, презрев неудачу с мистером Лльюэлином, на которого цепляние за лацкан пальто не оказало должного воздействия, она прицепилась к пальто Монти.
— Слушай! — воскликнула она. — Можешь сделать одолжение? Очень нужно, ясно тебе?
В иные времена, после которых минули всего-навсего считанные дни, обнаружив, что Фуксия прилипла к его пальто, Монти незамедлительно отреагировал бы и попытался ее отодрать. Но в настоящий момент у него не возникло даже поползновений. Он оставался вялым и недвижимым. Пускай всякие Флоксы обовьют меня хоть с головы до ног, размышлял он в бесконечной печали, какое это имеет значение…
— Что за одолжение? — переспросил он.
— Сходи к Айки Лльюэлину и упроси его принять Амброза обратно. Есть в тебе хоть частица человеческой благодарности? Только подумай, что Амми делает для тебя в данную минуту.
— Что?..
— Повторяю, только подумай…
— Это я понял. И спросил: «что?» Что он делает?
— Улаживает твои отношения с этой Баттерплюх. Монти оцепенел.
— Ее фамилия Баттервик.
— Ну, с Баттервик. В настоящую минуту в таможенном отделении Амброз вкалывает, как бобер, дабы у вас с этой змеюгой Баттервик все было в полном ажуре.
Монти снова оцепенел.
— Могу я тебя попросить не обзывать мисс Баттервик зверюгой?
— Я сказала — змеюгой.
— Змеюга, зверюга, не вижу большой разницы. Не думаю, что от стараний Амброза все будет в ажуре, но и на том спасибо. Между нами все кончено. Она… — Голос его дрогнул. — Она не желает со мной разговаривать.
— Не волнуйся, все образуется. Амброз ее приструнит. Монти замотал головой.
— Нет, это за пределами человеческих возможностей. Она дала мне отставку, это однозначно. Хотя, повторяю, приятно знать, что старина Амброз не остался в стороне.
— Он просто чудо.
— Точно.
— Золотой человек.
— И в высшей степени порядочный, — согласился Монти угрюмо.
— На свете нет ничего, чего бы он ни сделал ради друга.
— Наверное, нет.
— В таком случае, — вкрадчиво проговорила Фуксия, с новой энергией впиваясь в лацкан пальто, — что тебе стоит оказать ему пустяковую услугу? Сходить к Айки и подписать контракт. Но прежде, чем выведешь свою закорючку, поставь ультиматум насчет контракта для Амброза. Я понимаю, тебе от этого мало радости, тебя тошнит от одной мысли о карьере киноактера. Но прикинь: быть может, ты окажешься настолько бездарным, что тебя выгонят к концу недели да еще заплатят неустойку? То есть тебе не придется никого из себя корчить…
— Собственно говоря, — сказал Монти, — по этому пункту у меня нет затруднений. Лльюэлин сказал, что я могу работать экспертом по постановочной части.
— Здорово!
— Да, но только вот я подумал: а не уйти ли в монастырь?
— В жизни бы не решилась.
— Возможно, ты права.
— Послушай, — выпалила мисс Флокс, — по-моему, ты не до конца осознал, что стоит на кону. Суть дела такова. Если Амми не получит эту работу, мы не сможем пожениться.
— Правда? А почему?
— По всей видимости, писательство не приносит ему сверхдоходов, из чего следует, что семью содержать придется мне в одиночку, а его вовсе не радует перспектива влиться в клан голливудских мужей, которые сидят на шее у своих женушек и за это выгуливают собаку и поливают фикус. И я его не виню. Но такое положение вещей, безусловно, плохо стыкуется с супружеским блаженством в любой форме. Поэтому он обязан получить это место. Обязан. Ну что, идешь к Айки?
Монти открыл рот и, оторопев, уставился на нее. Кто бы мог подумать? Оказывается, счастье этих двоих зависит от того, пойдет ли он навстречу пожеланиям мистера Лльюэлина — иными словами, все зависит от его каприза.
— Ты шутишь?
— Что значит «шучу»?
— Я сказал: ты шутишь, имея в виду, что ты, конечно, не шутишь… словом, я хотел сказать, что эта новость для меня вроде хорошей зуботычины. Я не имел ни малейшего понятия, что тут такие дела.
— Вот именно. Амброз ведь гордый, как черт.
— Ужасно несправедливо по отношению к тебе! Разумеется, я пойду к Лльюэлину!
— Пойдешь?
— Естественно. Мне терять нечего — планов никаких, идей тоже… Собственно, я тут как раз подумал, что отныне я сам себе хозяин, и тут ты подошла. До позавчерашнего дня я был более или менее пристроен — служил в детективном агентстве «Аргус», если ты о таком слышала, но это лишь оттого, что везде есть тайные пружины. Мне надо было где-нибудь числиться, чтобы жениться на Гертруде. А когда Гертруда дала мне отставку, все эта затея потеряла смысл, и я отправил в агентство телеграмму с просьбой меня уволить. Так что теперь я абсолютно свободен. Я, как ты помнишь, подумал: а не уйти ли в монастырь? Были у меня еще кое-какие соображения на предмет южных морей и Скалистых гор, но с равным успехом я могу отправиться в Голливуд заведовать киносъемками.
— Я сейчас тебя расцелую!
— Ну и на здоровье. Мне уже все едино. Ну, что, мне ловить такси и ехать к Лльюэлину? Где он обретается?
— У себя в конторе.
— Хорошо, только быстренько сниму номер в гостинице…
— Ты в какой гостинице будешь жить?
— В «Пьяцце». О ней хорошо отзывался Альберт Пизмарч.
— Вот так штука! И я тоже в «Пьяцце». Знаешь, мы с тобой сделаем вот что. Я заброшу тебя на такси к Айки, а сама поеду в гостиницу и забронирую для тебя номер… Вы, миллионеры, небось предпочитаете «люксы»?
— Лучше «люкс».
— Хорошо, будет тебе «люкс». Значит, я буду ждать твоего прихода.
— По рукам.
Фуксия отпустила пальто Монти и сделала шаг назад, не отрывая от него обожающих глаз.
— Братец Бодкин, ты истинный ангел!
— Да что ты.
— Нет, ангел. Ты спас мне жизнь. И Амброзу тоже. Ничего, ты об этом не пожалеешь. Держу пари, ты полюбишь Голливуд. Собственно, что я хочу сказать: положим, эта змеюга…
— Никакая она не змеюга.
— Ну, Баттеркрик…
— …вик.
— Положим, эта твоя Баттервик тебя отшила, ну и подумаешь! Вообрази только, сколько сотен девушек ты встретишь в Голливуде.
Монти замотал головой:
— Они для меня пустое место. Я буду хранить верность Гертруде.