не знают. И я слышала, как бессовестно они наускивали на меня и наговаривали.
А я не хотела сдаваться. И одна была мысль – уйти! Я тихонько пробралась к двери. Минута была подходящая, – вводили какую-то несчастную женщину, – и я юркнула из комнаты. Я прошла незаметно весь коридор до сеней. Но тут и схватили меня.
И я узнала их – это были враги моей души.
– Иди за нами! – накинулись злые.
И я не могла не идти.
Огромное здание – театр. Битком набито.
Вереницами вверх и вниз идут и идут. – Одни шли так, не глядя, куда было указано, другие озирались, и шаг их был нетвердый.
Я увидела нашу соседку.
– Как ты сюда попала?
– Это тайность, – сказала она и пошла прочь, не обернулась.
Сначала я стояла у входа на высоком месте, и мне все было видно.
А что там только не творилось!
Там были и души тех, кто еще живет на земле, а страстями своими еще на земле получил свой загробный предел, и терзания их были те же, что будут и после смерти.
Нераскаянный, неоттрудившийся, умирая, продолжает делать все то, что и в жизни, по своим страстям. Разница та, что по смерти нет уж воли остановиться, а демоны страстей понукают и грозят:
– Ты наш! ты наш!
Театр был разделен на отделения, и в каждом отделении было несколько комнат; комнаты были всякие – и большие, и тесные, и просто чуланы. Окон нигде не было, горели фонари и лампы.
В веренице, подвигаясь от входа, я шла за народом. В одни отделения я входила свободно, в другие меня не пускали.
– Она этого не знает и пусть не видит! – кричали оттуда.
Смрад и дым душили меня.
Я слышала плач ужасный:
– Горе нам! горе!
И другие говорили.
– Поздно. Не вернутся. Погибли!
И был крик, вопь и бой.
Какие-то в серп согнутые человечки шныряли туда и сюда. Они не прикасались ко мне, но я чувствовала, они как бы в сетях держат меня.
– Поймаем! – шептались они, – попалась! поймаем!
Я от них в сторону и прямо к двери. Толкнула дверь и очутилась на воле.
А мой извозчик – тот, что привез меня с перевоза, ждал у ворот. Вот уж обрадовалась-то!
– Вези, – говорю, и, не дожидаясь ответа, сажусь.
А он только вожжей передернул, – Слава Тебе Господи, поехали! И все шибче и шибче, – в глазах замелькало. Начинаю кричать, а извозчик, словно оглох, знай, нахлестывает. И вдруг поняла я, вижу, на облучке присоседился, за кушак держится такой в серп согнутый, проклятый шептун.
«Ну, – думаю, – теперь уж пропала!».
Ярмарки, – лари и лавки… Я слезла с извозчика, а уж тех шептунов туча и все на одно лицо, в серп согнуты. Повели меня по лавкам, и чтобы я непременно чего-нибудь себе купила.
– Покупай, все можно.
– Денег нет, – говорю.
– Не беспокойся, сколько хочешь, достанем.
– В долгу не хочу быть.
– Да бери, бери! – и суют бумажки, так и цепляются.
– Не надо мне! – прикрикнула я.
Отстали. Или куда шмыгнули в лавку? Господи, вот напасть! Хожу так, смотрю. За толпой далеко ушла. И опять, вижу, ковыляет, проклятый: один огромный тащит кусок материи.
– Ну, зачем ты это?
– Я деньги заплатил! – и сам едва дышит: уж больно много зацапал, не по силам.
– Ну, ладно, – говорю, – отнеси на извозчика.
И как только потащился он с своей тяжестью, я – бежать. Бежала, бежала, все шибче и шибче, ног уже не слышу и взлетела на воздух. Пролетела весь город над ларями и лавками мимо собора, мимо водокачки, ну, довольно, – спустилась за заставой у завода.
Теперь уж никто не пристанет!
Оглянулась, а по полю погоней народ, ой, сила какая! – на меня указывают, конечно, за мной. Я скорее в заводский корпус, затворила дверь плотно.
Все машины, а по стене и вверху ходят колеса. Что мне делать? Я на самый верх к колесам и с колесом завертелась.
Я видела, как ворвались в корпус и разбрелись по углам: ищут! А я захлестнулась, да через ремень и выше – на самые верхние колеса. И очутилась в тесной душной каморке.
И лежит на койке. – Сразу-то я не разглядела, мне только очень жалко его, больной вижу, тяжело дышит. Подхожу я поближе, наклонилась.
– Не надо ли, – говорю, – чего? Не поставить ли вам горчичник?
А он головой мотает. – Да как сдернет с себя одеяло.
Какой ужас! – Я его узнала. Это тот, это он, у которого видела я в руках чашу.
В старинном городе я с моей любимой сестрой Ариандой. Все так чудесно и узкие улицы, и раскрашенные дома, но из всех диковин один дом приковал нас.
– И кто может жить в таком дворце? – рассуждали мы, – и хоть бы глазком заглянуть!
Долго мы не решались, а отойти не могли, и, наконец, уж осмелились и тихонько вошли во двор. На дворе ни души. Мы смелее. Поднялись на крыльцо. Так и попали во дворец.
А там чего только нет. Из комнаты в комнату переходили мы, и все бы, кажется, смотрел, уходить не хотелось. И хоть бы кто-нибудь отозвался на наши шаги! Никого. Ни живой души. И мы решили: дворец брошен, хозяев нет. И ну кричать и бегать, как дети. И вдруг нам навстречу из комнаты женщина, в руках большое блюдо, а на блюде маленький хлебец – розаночек.
– Зачем вы пришли сюда?
– Нам очень дом понравился. Хотелось узнать, кто тут живет?
– А вам это очень нужно? Ну, идите за мной! – и пошла.
И мы за ней.
И водила она нас по комнатам, из комнаты в комнату, подвела к огромадной двери, вынула ключ, глубоко вставила ключ, повернула.
Со стуком и треском откатилась половина двери.
– Смотрите на потолок!
Это был высокий зал с разными стеклышками, а на потолке в кругах царские портреты.
И вижу я, глаза на портрете поворачиваются, как живые. Я дернула сестру. А она и сама тоже почувствовала. И мы отступили к двери.
– Бежим поскорее отсюда! – шепнула я ей.
Мы ходили по дворцу, ничего уж нас не занимало, только бы уйти поскорее! И опять та женщина, от которой мы убежали, вышла к нам навстречу, опять с большим блюдом в руках, а на блюде по-прежнему лежал маленький хлебец – розаночек.
– Что вы тут все ходите? Скоро царь приедет! – она отворила шкап и полезла в него, потом закрыла за собой дверь.
Попробовали и мы туркнуться в шкап, да заперто. Постучали, – не отвечает.
Из комнаты в комнату. – Мы метались, стучали. Или заперты двери, или попадаем в тупик. Наконец-то очутились в коридоре, а из коридора дверь на волю.
И видим, подымается на крыльцо царь и с ним его слуги.
Куда нам деваться?
Я скорей за дверь, затаилась.
«Пройдут, – думаю, – тогда и выйду, все равно, одна выйду!»
Я стояла одна за дверью.
И вот распахнулась дверь, и вошел царь.
Я его видела близко. И вдруг глаза наши встретились. Он улыбнулся и, наклонив голову, пошел дальше. С ним шел юродивый Тимоша, и юродивый тоже видел меня.
– Ну, вы, шевелитесь живей, сендюконы! – кричал юродивый.
И когда затихли шаги в коридоре, я свободно вздохнула. Слава Богу, на волю! У наружных дверей стояли часовые, охраняли вход. Нет, никак не выйти! И тоже за дверью долго не простоишь.
«Господи, что же мне делать!»
Я стою у шкапа, где пропала та женщина с розаночком. Тут же и моя сестра Арианда.
– Где же ты пропадала?
– Я стояла за дверью.
– И я тоже.
– Я видела царя. А что они говорили!
– Что же они говорили?
– Они тебя знают. Ты очень понравилась королевичу, и он послал за тобой тебя привести.
– Меня?
Да.
Я стала жаловаться и досадовать.
«И зачем мы сюда зашли? И куда мне деваться»?
– Господи, что же мне делать!
За руку шли мы с сестрой Ариандой по широкому коридору, заглядывали в каждую комнату, где бы нам схорониться. Прошли много дверей.
– Сестра, это за мной!
Я толкнула первую дверь.
И мы юркнули, как мыши.
– Нас тут не найдут! – шепотом говорили мы друг другу, а сердце колотилось.
Я села в угол на диване у ломберного столика, а сестра Арианда рядом в кресло. И все прислушивалась: по коридору стучали, хлопали дверями.
– А как только утихнет, мы выйдем! – шепотом говорили мы друг другу.
И когда мы так утешили друг друга и мечтали о воле, белый облачный шар спустился с потолка.
И я не помню, что было.
А когда я очнулась, я увидела сестру Арианду. Она, наклонившись надо мной, держала меня за руку.
– Где мы? – спросила я.
Она ничего не ответила. Но по лицу ее я увидала. – И увидала: подле меня на диване сидел королевич.
– Расскажи ему, кто я такая! – я сказала сестре Арианде.
– Я знаю тебя, я твой жених! – королевич взял меня за руку и вдруг переменился: спина согнулась в серп, глаза налились кровью и оскалились два страшных клыка, а из ноздрей пыхнуло смрадное пламя.
И руки у меня оледенели.
– Сестра Арианда! сестра Арианда!
В саду по бокам дорожек стояли серебряные ставники с толстыми позолоченными свечами, а вокруг цветы. В белом дне тихо светились свечи. Я в саду была не одна, молча следовал за мной древний белый старец. Оба мы прислушивались к пению, чуть доносившемуся откуда-то из-за садовой ограды.
Убранство комнат меня удивило, я никогда не видала таких комнат, и вместе с тем хорошо понимаю, что это мой собственный дом. Я очень рада гостям, я усадила их за стол и с сожалением напомнила им о их умерших детях.
– Позвольте, – говорят они, – да наши дети живы-здоровы, вы перепутали!
Я пробовала возражать, но вижу, не хотят признаваться, а может, и вправду считают живыми тех, кто давным-давно – мертв.
– Малаша! – покликала я нашу Малашу: хотела ее с самоваром поторопить.
И вдруг явился – я ничего подобного не представляла! – такой до потолка.