Книга «Шумы города», включавшая 28 текстов, вышла в издательстве «Библиофил» (Таллинн, 1921–1922), основанном знакомым Ремизова – Альбертом Георгиевичем Оргом (1886–1947) – эстонским консулом в Петрограде. В 1921 г. Орг помогал Ремизову вывезти рукописи неизданных произведений и личные документы из Советской России.
На книге, подаренной Ремизовым в 1947 г. Н. В. Кодрянской, сохранилась надпись, адресованная С. П. Ремизовой-Довгелло и датированная 1922 г.: «Первая, изданная после долгих годов, книга и так нехорошо, а положена в книгу запись, что за годы труднейшие удалось сохранить по живой памяти. Все это ты знаешь, а белая бабушка с твоих слов. Ну вот, деточка – пасмурный нынче день, к<а>к осенний – Алексей Ремизов. Charlottenburg. 12. VII. 1922» (Волшебный мир Алексея Ремизова. С. 21)
Критик Яр. Воинов в рецензии на сборник писал: «Слово Ремизова – огненное слово, боль живая. „Шумы города“ <…> – отражение Петрограда под большевиками. Одна-другая фигура советской повседневности: прохожий, трамвайная старушка, красноармеец, девчонка с улицы, слепой, старый китаец, обессилевшая в борьбе с жизнью мать, собака „продработника“ – фигуры, незначительные сами по себе, дают писателю повод нарисовать неприкрашенную картину действительности и рядом с нею вызвать к жизни незабываемые по силе душевного протеста, яркие, звездные слова-мысли. Мысли того, кто, согнувшись под тяжестью „мерзлой съедобной гнили“, остался человеком, чей „дух, если и бодр еще чем-нибудь, то скорбью, связывающей его с миром“». Рассматривая разделы сборника «Семидневец» и «Сказки», критик отметил «яркую фабулу», «мягкий, как ласка ребенка, и острый, как бич, колоколом звонкий язык». В заключение он подчеркнул: «в любом ремизовском образе, даже таком, который внешне как будто и чужд России, Она, Россия, – на первом месте. Читая „Шумы города“, словно приоткрываешь дверь к родному, неизменно близкому, улыбаешься русской улыбкой и слезу смахнешь тоже русскую» (Последние известия (Ревель). 1921. № 268. 5 нояб. С. 3). С. Сумский противопоставил «Шумы города» произведениям о революционной России «лубочно упрощенным», являющимися «политическим, а не художественно-синтетическим отражением действительности». «Большая внутренняя правда, художественное описание не революции вообще, а собственного и народного опыта в революции – составляет самое ценное в новых произведениях А. М. Ремизова» (Новая русская книга (Берлин). 1922. № 1. С. 18–19). Критик под псевдонимом П. Ш., называя Ремизова «крупным представителем современной русской литературы», утверждал, что искать в сборнике «какой-то политики было бы напрасным трудом: в этой книге Ремизов художник слова и только художник». «Произведения, вошедшие в сборник „Шумы города“, очень разнообразны по своему характеру. <…> Но среди этого кажущегося хаоса отчетливо выделяется редкостная художественная индивидуальность автора. О чем бы он ни рассказывал, всюду чувствуется его стиль, его подход к сюжету. <…> Ремизов не руководит своим художественным талантом, а отдается на волю его. Он идет туда, куда влекут его представшие перед ним образы. И вместе с образами им владеет слово. В современной русской литературе нет ни одного писателя-художника, который так любил бы слово и так отдавался очарованию слова, как Ремизов. <…> Да, рассказы Ремизова „разноладны“. Многое в них условно, многое возможно именно только в его рассказах. Но Ремизов этим нисколько не смущается. В его творчестве царят не законы неумолимой действительности, не обыденность вседневной суеты, а свои, совершенно особые, только одному ему свойственные, то властные, то чуть слышные мотивы. Действительное незаметно переходит в чудесное и чудесное вдруг облекается в плоть и кровь»; «…всюду, где его перо касается советской действительности, слышатся те же тона: боль и скорбь» (Руль (Берлин). 1922. № 396. 5 марта. С. 6). В газете «Новое время» (Белград) критик, скрывшийся под литерой «С.», назвал Ремизова «слишком плодовитым, а потому и небрежным писателем», «манерным в смысле и содержания и стиля, в своих словечках идущим дальше Лескова и Максимова». Причину успеха произведений писателя в эмигрантской среде он увидел в «тоске по утраченной родине, которую Ремизов так любит, так ценит и так понимает не только в ее настоящем, но и в далеком прошлом. <…> Ремизов влюблен в русский язык и крепко верит в мощь своей родины». «„Шумы города“ – рассказы о большевичьем Петрограде <…>. Но и тут Ремизов постоянно возвращается к милой старине, например, в рассказах, собранных им у ворот „Семеновского скита“ на Васильевском острове, на ночных дежурствах в тревожные для Петербурга весну и осень 1919 г.» (Новое время (Белград). 1922. № 454. 29 окт. С. 5). И. Василевский (He-буква) в своей статье «Хихиканье в уголке» назвал «Шумы города» одной «из наиболее человеческих книг» Ремизова и предложил «всмотреться в психику автора, его манеры и приемы». Разбирая рассказы из «Семидневца», критик увидел признаки «странного желания автора поиздеваться над читателем». «Иона Благолепов над нами не издевается. У него, Ионы, и правда, других слов, кроме „тура честнейшей матери“, не было. У Ал. Ремизова они есть. Но пользоваться ими он не хочет!» «Всеми силами, всеми мерами старается он выразить свое презрение к нам, поиздеваться над нами. <…> Рассказ за рассказом, тема за темой – одного тембра, одного калибра. Как будто нарочно, сознательно и обдуманно издевается автор над читателем, выбирая свои темы и образы». Далее критик утверждал: «…тот изумительный подбор тем и образов, какой раскрывается» в книге «Шумы города» «ярко свидетельствует о какой-то болезни. <…> „Страшной болезнью, болезнью Иронии поражено наше поколение“, – говорил и писал перед войной Александр Блок. Болезнь иронии воистину страшная болезнь <…> ирония отрицает самую жизнь, ее гармонию и торжественность, ее лад и высокую настроенность. <…> Когда я читаю рассказы Ал. Ремизова о старцах, которые так и не сумели отличить отрока от отроковицы, „о куриной архиерейской части“ вместо носа, о Ионе, который так эффектно обложил матом достопочтенных членов съезда, о „жидкости из уборной“, по которой сразу „не отличить жильца“, или о магической собаке, которая из десяти фунтов без всяких приспособлений приготовляет двадцать фунтов, – я так и вижу перед собой двойник Робкого Человека (странная эта робость), который весело потирает руки и беззвучно хихикает, и издевается надо мной, читателем». «Какой жуткий способ „делиться ласковым словом“ избрал для себя Ал. Ремизов, какой безнадежный путь определяет он трогательными словами „Сердце к сердцу и уста к устам“», – заключил критик (Накануне. Лит. прил. (Берлин). 1922. № 33.31 дек. С. 13–15).
Голодная песня*
Впервые опубликовано: Шумы города. С. 7–10.
Прижизненное издание: Взвихренная Русь. С. 248–251.
В Прощеный день по обедне… – Прощеный день (Прощеное воскресенье) – последний день перед Великим постом. Обедня – богослужение, совершаемое в христианских храмах утром или днем.
На углу Полтавской… – Полтавская улица в Петербурге, проходящая от пр. Бакунина до Миргородской ул., пересекает Невский проспект.
…сметием всяким… – Сметие (сметьё) – сор, мусор (обл., новгор.).
…из поднебесной страны… – Поднебесная – первоначально китайское обозначение всего мира, позднее – территории, подвластной китайскому императору. В древности китайцы считали свою страну лежащей под небом в центре земли.
…последнее у нас окно вот-вот захлопнут. – Отсылка к фразеологизму: «окно в Европу». Восходит к цитате из поэмы А. С. Пушкина «Медный всадник» (1833): «Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно».
Понимаешь ли ты… – который тяжелее золота и горячее огня… – С некоторыми разночтениями этот фрагмент вошел в неопубликованный при жизни Ремизова памфлет под названием «Вонючая торжествующая обезьяна…» (Взвихренная Русь-РК V. С. 535; 652–656).
Искры*
Впервые опубликовано: Шумы города. С. 13–14.
Прижизненное издание: Взвихренная Русь. С. 238–239.
Тяжко на разоренной земле. Родина моя! Душа изболела. – Ср. запись в дневнике от 16–20 мая 1917 г.: «Все эти дни в тревоге и заботах. А что бывает на святой Руси – смутно на душе за нее и больно» (Взвихренная Русь-РК V. С. 436).
Если бы были такие могилы, куда бы клали живых, – я бы лег. – Ср. дневниковую запись от 8 апреля 1917 г.: «Нет таких могил, ч<то>б<ы> живых клали, а то бы лег» (Там же. С. 434).
Душа не острупелая… – Острупелая – покрытая струпьями, то есть сухими корками, образованными на ранах, ожогах свернувшейся кровью.
…хочет воплотить не бывшее… – Ср. в стих. Блока «О, я хочу безумно жить…» (1914): «Несбывшееся – воплотить!»
…как плясица-птица… – Плясица – то же, что плясунья.
I. Рука Крестителева
Впервые опубликовано: Новый вечерний час. 1917. № 2.30 дек.
Прижизненные издания: Шумы города. С. 15–16; Взвихренная Русь. С. 239–241.
Как-то до Николы еще… – Церковный праздник Святителя Николая Чудотворца, Николин день, отмечается 22 мая (Никола Вешний) и 19 декабря (Никола Зимний).
…рука-mo Предтечи в Зимнем дворце у нас… ~ Вот какой долгий путь до Невы-реки. – Антиохия – город в римской провинции Сирия (на территории современной Турции). Четвертый по величине город Римской империи. В IV–VII вв. входил в состав Византии. Согласно некоторым древним церковным источникам, в Антиохии родился евангелист Лука. Самария – историческая область Израиля, названная по одноименному городу. В Новом Завете – это область самарян, которая вместе с Иудеей и Галилеей образовала римскую провинцию Палестина. По преданию, Лука взял в Антиохию частицу мощей Иоанна Предтечи – его правую руку (десницу), крестившую Христа. Потом она была перевезена в Константинополь (Царьград). 12 (25) октября 1799 г. нетленная рука была преподнесена Павлу I рыцарями Мальтийского ордена в Приоратском дворце Гатчины. Хранилась в соборе Спаса Нерукотворного (Большая церковь Зимнего дворца) в Петербурге. В 1918