[84] и — к делу.
Фредди не терпел понуканий.
— Этот бальзам, — сказал он, — всегда отличался бесценными качествами, но некому было им заняться. Старый Прайс продал своим клиентам флакончика два — и все. Как говорится, застой. Тут явился ваш покорный слуга и увидел, что в темных пещерах или, скажем, на лугах — золотое дно. Где же пещеры, где луга? Найтбридж, Мотт-стрит, вот где!
И он обвел аудиторию горящим взглядом.
— Я взялся за дело. Прежде всего я послал полдюжины флаконов будущему тестю Кубика, узнав из надежных источников, что тот — лысый, как шар. Мы потолковали за ланчем. «Попробуйте! — сказал я. — Больше ни о чем не прошу. Какой тут риск? Попробуйте». Очень мозговитый дядя, надо заметить. Не удивляюсь, что он миллионер. Понял — с налета. Стал мазать голову. И через две недели — две недели! — яйцеобразный купол покрылся нежной щетинкой. Сид громко вскрикнул.
— Если это правда, — сказал он, — имя Прайсов не умрет.
— Теперь, — продолжил Фредди, — создана компания для массового производства. Она просила меня узнать у Тони, сколько он хочет. Так и сказали: «Пусть назовет цифру». Пределов нет. Этот тесть выпустит акции на американский рынок, и деньги потекут рекой. Я в этих делах не разбираюсь. Кажется, так всегда с этими финансами.
Сид встал. Вид у него был точно такой, как у мистика.
— Да я сто тысяч затребую! — вымолвил он.
Фредди презрительно засмеялся. Сид резко повернулся к нему, он вообще не любил, когда смеются.
— Чего раскудахтался? — спросил он.
— Как тут не засмеяться! «Затребую!» Да вы-то при чем?
— Эт я?!
— Вы. Бальзам принадлежит Тони.
Челюсть у Сида медленно отвисла, лицо посерело.
— Хо! Грабить меня вздумали!
— Почему вас?
— Вот именно, — подхватил сэр Герберт. — Или то, мой дорогой, или это. Если вы лорд Дройтвич, вы ничем не связаны с Прайсом.
Нависло молчание. Сид явственно думал. Потом, вскрикнув «У-у!», он схватил мамашу, подтащил к столу и вложил перо ей в руку.
— Быстро, ма! — прикрикнул он. — Давай подписывай!
— Так я же, сынок…
— То-то и оно, сынок! — заорал Сид. — Твой родной сын Сид Прайс, единственный владелец бальзама! — Он оглядел собравшихся. — Нужны мне теперь эти титулы! Да на что они дались? — Он положил бумагу в карман. — Вот, у меня документик есть. Что, съели? Пошли, мамаша.
Вихрь событий совсем сбил с толку несчастную женщину. В сознании ее мелькали кошки, сойки, юристы и бумаги.
— Значит, я правильно сделала? — робко спросила она.
— А то! — заверил сын. — Понять не могу, откуда ты взяла эту чушь. Графы какие-то!..
Он вытолкнул мать на газон и сказал обернувшись:
— Если кому понадоблюсь, гостиница «Ритц»!
— Не забудьте, — сказал Фредди, — мне десять процентов за комиссию.
Сид искоса взглянул на него.
— Ох, сел бы ты ко мне в кресло! И с этими словами он ушел.
Тони взял Полли за руку и сказал ей:
— Ну, вот!
Сэр Герберт молодел на глазах.
— Тони! — взволновано сказал он. — Поздравляю!
— Спасибо, — улыбнулся племянник. — Ах, ты про это? Я думал, ты рад, что мы с Полли поженимся.
Сэр Герберт несколько замялся.
— Э… м-мэ… — начал он.
Но тут вмешалась леди Лидия. Она подошла к Полли и ее поцеловала. Если за поцелуем скрывался вздох о том, что графиней Дройтвич никогда не станет богатая и знатная девица, его никто не услышал.
— Душенька, — сказала она, — Тони и впрямь можно поздравить.
И прибавила, обращаясь к Слингсби:
— Смешайте мне, пожалуйста, коктейль.
— Нет! — твердо возразил Фредди. — Ради такого случая коктейли смешаю я. — Он постучал себя по груди. — Я, Фредерик Чок-Маршалл, принесший добрую весть из Аахена в Гент.[85]
— Если ты меня отравишь, — сказала леди Лидия, — я умру счастливой.
Слингсби посторонился, давая им пройти, а потом пошел за ними. Его лунообразное лицо блаженно светилось.
— Коктейль? — сказал сэр Герберт, — Неплохая мысль. Как вы, Уэзерби?
— Не против.
Тони поцеловал Полли.
— Наконец, — сказал он, — мир и счастье пришли к Анто-ни, пятому графу Дройтвичскому.
Полли, немного отойдя, печально на него взглянула.
— Тони, я не могу!
— Чего ты не можешь?
— За тебя выйти.
Тони благодушно улыбнулся.
— Подожди, приведу тебя на Ганновер-сквер, в церковь Святого Георгия — мигом обкрутимся!
— У тебя такой большой замок…
— Ничего, привыкнешь.
— Я не смогу стать графиней!
— Чем они плохи?
— Это я не гожусь!
— Вот что, — сказал Тони, — когда ты дала мне слово, я был парикмахером. Труд и уменье вывели меня в графы. Разве можно меня бросать? Зачем же я тогда старался? Представь, как падут духом те, кто карабкается вверх! Стоит ли, подумают они, так надрываться, если она отвергнет нас в час победы?
— Ой, Тони, как ты не видишь? Как не понимаешь? Я совсем… я просто…
— Хватит, — решил он и взял ее на руки. В дверях он остановился, чтобы ее поцеловать.
— Тони и Полли! — сказал он. — Старая добрая фирма.
И он понес ее в гостиную, где, судя по звукам, достопочтенный Фредди Чок-Маршалл сел к роялю.
Французские каникулы
Перевод с английского Н. Трауберг
От автора
«Французские каникулы» немного меня удивляют. Обычно я прекрасно помню, как писалась каждая книга, — как пришел в голову замысел, и так далее, но тут я просто теряюсь. Написал я это в 1956 году, когда несколько лет жил в Резембурге, и в толк не возьму, почему в американской глуши мне захотелось, чтобы все происходило во Франции и в книге кишели французы. Вот в 1930–1935, когда я обитал неподалеку от Канн, учил язык в местной школе Берлица и читал романы Колетт,[86] или пьесы Куртелина,[87] или «Ви Паризьен», это было бы понятно.
Говорить я толком не научился, но читаю по-французски, а больше мне и не надо, поскольку на девяносто третьем году, никогда не покидая Лонг-Айленда, я вряд ли буду резво болтать с французом и сумею скрыть свои взгляды на карандаши.
Если верить моей учительнице, говорить, собственно, можно только о карандашах, которые у нас, во Франции, зовутся crayons. Она сообщила мне все, что я о них знаю.
"Le crayon est jaune", — говорил я. — "Le crayon est bleu", "Don-nez-moi le crayon de ma tante"[88] и много еще интересного. Если бы мне повстречался владелец карандашной фабрики, я бы очаровал его знаниями, но обычно карандаш в беседу не ввернешь, так что вскоре я это бросил и вернулся к нормальному бульканью и хрюканью иностранца, зажатого в угол чем-нибудь таким, галльским.
Лучше всего я помню, что кто-то написал о книге мерзкую рецензию в каком-то еженедельнике, а Ивлин Во[89] кинулся меня защищать и несколько месяцев терзал подлеца зубами и когтями. Я часто думаю, почему это случается так редко, ведь перебранка оживила бы прессу (видит Бог, она в том нуждается) и показала пострадавшему, что он на свете не один.
Прав ли тот рецензент? (Не Ивлин Во, а первый.) Очень может быть. Я, слава Богу, не могу найти у себя что-нибудь плохое. Другие могут, я — не могу. Когда я кончу роман, перепишу, отполирую где надо, мне легко, мне уютно, мне все нравится. Это чувствовал я и перечитывая «Каникулы». По-моему, Никола Жюль Сэн-Ксавье Опост, маркиз де Мофриньез, совсем не дурен. Да, конечно, кое-чем он обязан Куртелину, но и Шекспир с кого-то списывал. Быть может, мой Хрыч — не образец добродетели, но не всем же быть образцами. Нравится мне и мистер Клаттербак, хотя он слишком любит поесть.
Несколько слов о заглавии. Оно не оригинально, но всякий, кто пишет роман, где действие происходит во Франции, вправе так его назвать. Удивляюсь только, что американский издатель так все и оставил. У них просто какая-то болезнь, вечно меняют названия. Когда автобиографию «Теперь уже поздно» издали под заголовком «Какая удача!», Милн[90] сказал: «Такая уж у них привычка. Я думаю, клятва на верность (которую, так и вижу, дают без пиджака, держа в правой руке синий карандаш) кончается словами: «Торжественно обещаю менять любое название, каким бы оно удачным не было, заменяя его своим и подчеркивая, тем самым, все достоинство моей конторы и моей свободы».
По какой-то причине «Французских каникул» немало. Что ж, будем надеяться, что мои войдут в сотню лучших книг под этим названием.
П. Г. Вудхауз, 1973
Глава I
Если вы обрыщете с хорошей лупой тот кусочек штата Нью-Йорк, который зовется Лонг-Айлендом, вы найдете у Большой Южной бухты крохотное селеньице Бенсонбург.[91] Воздух там свеж, природа прекрасна, общество — смешанное. Одни — скажем, издатель Рассел Клаттербак — обитают на роскошных виллах, другие еле сводят концы с концами. Сестры Трент, дочери покойного Эдгара Трента, сводили эти концы на маленькой ферме, располагавшейся в долинке неподалеку от берега.
Я не надеюсь, что нынешним людям знакомо имя Трента. Он написал одну хорошую пьесу, «Братья-каменщики», и то довольно давно. Денег она приносила ровно столько, чтобы он мог хоть что-то оставить Кейт, Джо и Терри; и те, по совету Кейт, купили ферму, где стали разводить кур, а отчасти—и пчел. Джо подумывала об утках, но ее отговорили. Терри справедливо заметила, что на курах не наживешься, зато они и не воняют, как газовая труба, а Кейт прибавила, что человек в своем уме никогда бы не выдвинул такого предложения. Кейт была на несколько лет старше Джо и Терри и обращалась с ними, как с трудными детьми.