?(«Земли иссохшая, неласковая грудь…»)
Земли иссохшая, неласковая грудь,
Где люди трудятся, не смея отдохнуть,
Чтобы потом за труд, безрадостный до боли,
Хлеб получить взамен, насущный хлеб, не боле…
Питомец скудных нив — жестокий человек;
Мир, братство и любовь покинули навек
Его селения, чтобы уйти в пустыни;
Гордыня богачей, отверженных гордыня;
Тупая ненависть в сердцах людей царит;
Безглазый призрак — смерть — все лучшее разит;
Вершины гордых гор туманной мглой повиты;
Честь, правосудие поруганы, забыты;
Бушует в мире зло — дитя слепых страстей;
Скрывают хищников леса в глуши своей;
Здесь — льды бесплодные, там — выжженные страны;
Неодолимый гнев колеблет океаны,
И гибнут корабли в бездонной глубине;
На всех материках, — в крови, в дыму, в огне, —
Вздымая факелы, война, как зверь, ярится,
И вечно чей-то кров пылает и дымится,
И всюду бой кипит — в полях, в горах, в лесах…
И все это слывет светилом в небесах!
Октябрь 1840
ЭПИТАФИЯ
Он жил смеясь, резвясь, и рос он год от года.
Зачем же унесла ты мальчика, природа?
Не все ль твое: лазурь, леса и волны рек,
Мирьяды пестрых птиц, что распевают звонко?
Зачем же отнимать у матери ребенка,
Под грудами цветов сокрыв его навек?
Иль мало звезд тебе? Ты их считать устала.
Богаче, радостней ты, взяв дитя, не стала,
А сердце матери, добыча стольких мук,
Что проблеск счастья в нем рождает только стоны,
Разверзлось пропастью, как ты сама — бездонной:
Нет утешения, и пусто все вокруг.
Май 1843
ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ
Не издевайтесь вы над ним! Он тот, к кому
Еще ни разу луч не заглянул сквозь тьму.
Учитель он — не раб и не слуга наемный!
Когда он в класс войдет и сядет, тихий, скромный,
В ладонях сжав виски и голову склонив, —
А между тем в нем дух великих римлян жив,
Чьи образы он вам рисует неустанно, —
Вы, дети милые, друзья зари румяной,
Не издевайтесь вы над ним! Мы все несем
Нелегкий жизни груз, и все мы спину гнем;
Но этот юноша, дня пасынок несчастный,
Он жжет себя в ночи, как факел неугасный.
Он брат ваш, старший брат! Как вы, в затворе он,
Но тяжелее вас цепями отягчен.
Утрачен жизни путь в тумане, еле начат;
Лишь скука в сумрачной его дали маячит.
Ни птицы в небе, ни любви. Бредет, нетверд,
Бедняк из бедняков! А все, победно горд,
Он в полдень ждет зари, он грезит о рассвете.
К печальной юности добрее будьте, дети!
Поймите: в жизни, там, где ждет вас путь борьбы,
Нет равенства души, нет равенства судьбы.
Трудней для нищего большие достиженья.
Он вашего вдвойне достоин уваженья:
Средь вас он всех бедней — и всех вас больше он.
Поймите: горем и заботой удручен,
Сын бедной хижины дает вам свет и разум;
Без хлеба сам сидит, а дарит вас алмазом!
Свет лампы, длинный зал, еловые столы
И вечный этот гам… Сердцами вы не злы, —
Потише, мальчики! От гложущей тревоги
И так без времени седеют педагоги.
Вам — шалости, а он — он изнемог вконец;
Его душа — трава, и жадный зуб овец
Ее грызет. Ваш смех ему — как пламя смерти;
Он задыхается без воздуха, поверьте!
Бессильный гнев кричит: «Пощады!» — а слеза
Не смеет вылиться и втайне жжет глаза.
Его в часы труда изгложет ваша скука,
А ваш час отдыха ему двойная мука.
Истерзанную мысль всю отдает он вам.
Она, как белый лист, что ходит по рукам,
Становится, глядишь, черней, мертвее, суше:
Опустошили вы и память в нем и душу…
Кто выпустил словцо, а кто смешок и свист —
И мысль замарана; подай вам новый лист!
А если вдруг мечта зажглась и озарила
Его склоненный лоб, — уже текут чернила,
Чтоб захлестнуть лазурь, чтоб загасить ее;
И перья, налетев как злое вороньё,
Терзают и клюют, и рвут ее на части —
И скука прежняя вернулась, как ненастье.
Днем помечтать нельзя, а ночью сон не в сон.
На крепкой ниточке привязан сердцем он
К ученику. Уйти? Лететь крылатой думой
От этой душной тьмы, от мелочного шума
В чертоги замыслов? Нельзя! Ученики,
Все эти мальчики, что так резвы, легки,
Оцепят — и с высот он падает в бессилье:
Рой легких мотыльков свинцом осел на крылья.
Он — мученик, а вы — вы пыткой каждый час
Его терзаете, распятого за вас!
На нем сорвете вы, как повелся обычай,
И горечь и успех. В законную добычу
Вам отдан день его и на забаву — ночь.
Вы — буря; спорить с ней несчастному невмочь, —
Его сметет ваш смех и буйное веселье;
Вы — беззаботный пир, он — на пиру похмелье;
Вы — хор, он — горький крик, врезающийся в хор.
Кто знает? Может быть, он, хоронясь как вор,
Стесняясь доброго поступка, как дурного,
Задумчивый аскет, голодный и суровый,
В одежде латаной, средь нищих — нищий брат,
Готовый старикам всегда помочь, он рад,
Что может превратить бессонницу, лишенья,
И голод, и веков высокие творенья,
Которые детей он учит понимать, —
В вязанку топлива, чтоб отогрелась мать,
В обнову для сестры, кисейную косынку;
Свой пот, свою слезу — в жемчужную росинку,
Чтоб тихим вечером продрогший голубок
Бесшумно прилететь и выпить каплю мог.
Поймите, мальчики: подвижник незаметный,
Как долгу своему он предан беззаветно,
Глаза и душу сжег на нем! Полумертвец,
Он вертит жернова — и станет, наконец,
Для скованной его души, простой, безгневной,
Пожизненной тюрьмой затвор ваш однодневный.
Поймите: как траву, его ваш топот мнет,
Он не смеется, он — поймите — не живет!
Вас будущее ждет, зовет апрель веселый,
Вам завтра — улететь в широкий мир из школы,
Ему — остаться здесь, и завтра для него,
Как настоящее, и глухо и мертво.
Ему всегда декабрь, хоть май свети в окошко,
Всегда мощеный двор, и эта комнатешка,
И непогодь, и дождь, и снег. Когда ж потом
Войдете вы в лета, он будет стариком.
И, если не умчит его волной счастливой,
Всегда он будет здесь, печальник молчаливый,
Делить с учеником во мраке этих стен
Не радость буйную, а тяготы и плен.
Так преклонитесь же пред ним с хвалой любовной,
Пред ним, колодником, казнимым невиновно,
Пред подвигом его. Что дал он? Что берет?
Пусть он предстанет вам таким, как есть: он тот,
Кто просветил ваш ум, кто дал клинок вам в руки
С двояким лезвием — искусства и науки,
Чтоб, истину любя, могли вы жизнь пройти
И. за прекрасное сражались бы в пути!
Святым представится он вам в своем призванье
Вести к высокому, и к пользе, и к Познанью
Орду смятенных душ под утренним лучом.
Где паствою сердца, там разум пастухом.
Пока он здесь и звук скандовки однотонной
Его баюкает — и вот он никнет сонно, —
Пусть в гулких сумерках из приоткрытых книг
Забьет поэзии живительный родник;
Пусть от Овидия, Софокла и Платона,
Пусть от крылатого и ясного Марона,
От драматических Эсхиловых химер,
От вас, полубогов, Гораций и Гомер,
К нему, ревнителю далекого величья,
К нему, оратаю смиренного обличья, —
Пусть низойдет к нему, трудившемуся век
На ниве, названной «грядущий человек»,
От гармонических возвышенных творений
Пусть низойдет к нему, благословляя, гений!
Июнь 1842
ТО, ЧТО Я УВИДЕЛ ОДНАЖДЫ ВЕСНОЙ
Услышав чей-то плач, я в дверь вошел поспешно.
Там четверо детей рыдали безутешно,
А мать была мертва. Нет слов, чтоб описать
Окостеневший труп и жалкую кровать.
Я словно заглянул в раскрытую могилу…
Очаг давно остыл, солома крыши сгнила,
В глазах детей была недетская тоска;
Улыбкой, как лучом, пробившим облака,
Лицо покойницы зловеще озарялось,
И мальчик лет шести мне говорил, казалось:
«Взгляни, в какую тьму мы ввергнуты судьбой!»
Да, преступление здесь было предо мной.
Какое? Женщина с душой невинной, ясной
Трудилась на земле, цветущей и прекрасной.
Небесный промысел любовно сотворил
Ее для радости. Простым рабочим был
Муж этой женщины. Без зависти, без злобы
Шагами мерными брели по жизни оба.
Холерой заболел и умер муж, а ей
Достались нищета и четверо детей.
Она работала упорно, терпеливо,
Была внимательна, опрятна, бережлива.
Без простыней кровать, нет в очаге огня…
Не жалуясь, судьбу напрасно не кляня,
Она бралась за все: чинила, вышивала,
Циновки делала, ночей недосыпала,
Чтоб накормить детей. Она честна была,
И вот — от голода беззвучно умерла.
А птицы весело в лесу порхали дальнем,
Стучали молоты по звонким наковальням,
Кишели масками нарядные балы,
Где пары прятались в укромные углы, —
Везде кипела жизнь. Купец считал монеты,
Катились с грохотом по улицам кареты,
Мужчины у кафе смеялись без забот,
Над морем встряхивал султаном пароход…
И среди радости, веселья, шума, света,
Скрываясь от людей, тайком в лачугу эту
К несчастной женщине вполз голод, как удав,
И тело бедное стальным объятьем сжав,