Сойдется к очагу, сердца и руки грея,
Любя и радуясь». — «А хочешь дышлом стать
Для плуга?» — «Да, хочу я лемех погружать,
Чтоб колос выходил из земляной неволи,
Чтобы за плугом вслед зазолотилось поле
И ясноокий мир, как солнце засияв,
Вставал над нивами». — «А хочешь из дубрав,
Тенистых и густых, где лань прохлады ищет,
Уйти и для людей стать кровлею жилища?» —
«Для гнезд в моих ветвях всегда приют готов, —
И твой, о человек, хочу хранить я кров!
Здесь отдыхаешь ты. И детский смех звенящий
Похож на шум листвы в лесной зеленой чаще».
«А мачтой корабля ты будешь ли, ответь?» —
«О да! Как птица, я могу тогда взлететь.
Корабль умчит меня вдаль от моей отчизны,
Как человека смерть уносит прочь из жизни;
И, трепеща в волнах, свой бег направим мы
К далеким небесам, не знающим зимы.
Как часто мне о них рассказывали птицы!
Нет, мудрый никогда могилы не страшится,
И мрачный океан в величии своем
Не устрашит меня». — «А хочешь быть столбом
Для виселицы»? — «Прочь! Молчи! Долой секиру!
Я прославляю жизнь, — сулишь ты гибель миру!
Прочь от меня, судья! Палач, твой путь кровав!
Я — дерево холмов, я — дерево дубрав,
Я приношу плоды и осеняю травы, —
Не тронь моих ветвей для мерзостной расправы!
Губи, уничтожай, иди стезей своей,
Будь гнусен, и жесток, и злобен, но не смей,
Пугая пытками и тяжкими цепями,
Не смей себе искать сообщников меж нами!
Нет, замыслам таким служить мы не должны.
Мы с ветром говорим, мы светлых тайн полны.
Законы ваши мрак простерли над землею.
Я солнцем рождено, а вы кромешной тьмою.
Ступайте прочь! Зачем смущать покой лесов?
Средь шумных праздников, и зрелищ, и пиров
У вас потеха есть: казните и пытайте,
Позорной гибели и мукам предавайте
Несчастных, что вокруг всегда найдете вы, —
Не место призракам среди моей листвы!»
Январь 1843
15 ФЕВРАЛЯ 1843 ГОДА
Кем так любима ты, люби того. — Прости. —
Как ты была для нас, будь для него отрадой!
Тебе одну семью сменить другою надо;
Оставив нам тоску, все счастье унести.
Удерживают здесь, там ждут тебя согласно.
Жена и дочь, свой долг двойной ты исполняй.
Нам — сожаление, надежду им подай.
Уйди, пролив слезу! Войди с улыбкой ясной!
В церкви, 15 февраля 1843
«Привычку милую имела с юных лет…»
Привычку милую имела с юных лет
Малютка дочь моя в мой тихий кабинет,
Чуть утро, приходить, все озаряя светом,
И «здравствуй, папочка» звучало мне приветом.
Бумаги трогала она, касалась книг,
Садилась на постель, перо брала на миг.
Потом, скользнув как луч, внезапно уходила.
И принимался я, исполнен новой силы,
Опять за рукопись, но, взявшись за перо,
Встречал я то узор, запутанный хитро,
То между строчками чертеж витиеватый,
То находил листок, рукой ее измятый,
И нежные слова ложились на листы.
Она любила свет, зеленый луг, цветы.
Еще не женщиной была она, но взгляды
Светились мыслию, и знать ей было надо
Мое суждение о каждом пустяке.
А возле камелька зимой о языке
И о грамматике часы веселых прений!
Вот четверо детей мне влезли на колени,
Вот мать их юная, вот милые друзья!
Да, мог я говорить, что счастлив малым я!
Но умерла она! Увы! Где взять мне силы?
Я весел быть не мог, когда она грустила,
И тосковал в гостях, когда ее глаза
При расставании туманила слеза.
Ноябрь 1846, в День всех усопших
«Когда еще мы обитали…»
Когда еще мы обитали
Там, на холмах, в краю родном,
Где льются воды, блещут дали,
Где возле леса был наш дом,
Ей десять минуло, мне — тридцать;
Я заменял ей мир в те дни.
Как свежий запах трав струится,
Там, под деревьями, в тени!
Она мне счастье приносила, —
Все удавалось, день блистал.
«Отец!» — она мне говорила,
И я всем сердцем отвечал.
Я слушал сквозь полет мечтаний
Ее бесхитростный рассказ,
И мысль мою вело в тумане
Сиянье этих детских глаз.
Она так гордо выступала,
Когда я руку ей давал,
Она в лугах цветы срывала,
И нищих взор ее искал.
Их одаряла торопливо,
Чтоб не обидеть никого.
Она была такой красивой
В том платье, — помните его?
Любила поболтать немножко
Под вечер при огне свечи,
И бились бабочки в окошко,
На свет слетаясь к нам в ночи.
Слова приветствия так мило
Звучали у нее всегда!
А взгляд ей небо подарило
Прямой, не лгущий никогда.
Дитя, в мои младые лета
Ниспосланное мне судьбой,
Она была цветком рассвета,
Моею утренней звездой.
В спокойный, теплый вечер летний,
Когда луна светила нам,
Как мы сбегали в дол соседний,
Как мы бродили по лесам!
Потом на свет уединенный,
Домой зовущий с вышины,
Мы возвращались вверх по склону
Вдоль старой каменной стены.
Мы словно чувствовали крылья,
Дивились звездам без числа,
И душу юную лепил я,
Как чистый мед творит пчела.
О ангел мой чистосердечный!
Ты весела была в тот день…
И это все прошло навечно,
Как ветер, как ночная тень!
Вилькье, 4 сентября 1844
«Весна! Заря!..»
Весна! Заря! О, память, в тонком
Луче печали и тепла!
— Когда она была ребенком,
Сестричка ж крошкою была… —
На том холме, что с Монлиньоном
Соединил Сен-Лё собой,
Террасу знаете ль с наклоном
Меж стен — небесной и лесной?
Мы жили там. — Побудь с мечтами,
О сердце, в милом нам былом! —
Я слышал, как она утрами
Играла тихо под окном.
Бесшумно по росе бежала,
Чтоб не будить меня, она;
Моя рука не открывала,
Чтоб не вспугнуть ее, окна.
Смеялись маленькие братцы…
Все в свежей пело там тени:
С природой — наши домочадцы,
А дети — с птицами в те дни!
Я кашлял — и она отважно
Ко мне входила, семеня,
И сообщала мне преважно:
«А дети ждут внизу меня».
И грустно ль, весело ль мне было,
В порядке ль был ее пробор, —
Волшебницей пленялся милой,
Звездой очей моих, мой взор!
Весь день играли мы, бывало.
О, прелесть игр! Чудесный смех!
По вечерам мне заявляла
Она, как старшая из всех:
«Теперь рассказывай нам сказки!
Сейчас мы стул несем, отец».
И эти ангельские глазки
Сияли радостью сердец.
Я измышлял им тьму сражений,
В них жизни вражьей не щадя,
На потолке средь смутных теней
Героев сказки находя.
Четыре милые головки
Смеялись смехом молодым,
Когда брал верх мой карлик ловкий
Над великаном глупым, злым.
Я сочинял поэму смело, —
Гомер и Ариост зараз;
Мать на детей своих смотрела
И грезила под мой рассказ.
Читая в стороне, порою
Дед поднимал глаза от строк;
А я в окне, залитом тьмою,
Кусочек неба видеть мог.
Вилькье, 4 сентября 1846
«Жить под безоблачным иль хмурым небосводом…»
Жить под безоблачным иль хмурым небосводом;
Учиться мудрости у древних год за годом;
Читать Вергилия и Данте в час ночной;
Беспечно уезжать из города весной
И над причудами трактирщика смеяться;
Чертами женщины мелькнувшей опьяняться;
Любить, любимым быть, знать счастье без границ;
Задумчиво внимать веселым трелям птиц;
В кругу своей семьи, открыв глаза с рассветом,
Мать, дочь, сестру встречать улыбкой и приветом;
Газетные статьи за завтраком читать;
Трудиться, веровать, чего-то ожидать,
Пока нам жизнь несет и страсти и страданья;
Речами волновать угрюмые собранья;
Сравнив с достигнутым высокий идеал,
Понять, как ты велик и как ничтожно мал;
Волною быть в толпе, душой — в бурлящем море;
Все в жизни испытать — и радости и горе;
Бороться яростно, любить земную твердь…
Потом, в конце пути, — безмолвие и смерть!
11 июля 1846, по возвращении с кладбища
«Едва займется день…»
Едва займется день, я с утренней зарею
К тебе направлю путь. Ты, знаю, ждешь меня…
Пойду через холмы, пойду лесной тропою,
В разлуке горестной мне не прожить и дня.
Безмолвно побреду к тебе дорогой дальней,
Не слыша ничего, не видя ничего,
Один, чужой для всех, задумчивый, печальный,
И станет ночью день для взора моего.
Ни разу не взгляну на запад золотистый,