— Понятно. Так называемое пакетное соглашение. — Тут я в ужасе смолк. Память моя вдруг заработала, и я вспомнил, почему короткие бачки, о которых шла речь, показались мне знакомыми. — Троттер? — воскликнул я.
Тетя неодобрительно охнула.
— Не ори, пожалуйста. У меня чуть не лопнула барабанная перепонка.
— Но вы сказали, Троттер?
— Ну да, я сказала, Троттер.
— А этого Перси фамилия не Горриндж?
— Несомненно так. Он сам это признает.
— Тогда мне очень жаль, старушка, но я к вам приехать никак не смогу. Упомянутый Горриндж не далее как позавчера пытался стрельнуть у меня тысячу фунтов на постановку пьесы, которую он лично соорудил из книжки Флоренс. Я его просьбу беспощадно отклонил. Так что сами видите, получилась бы большая неловкость, встреться мы с ним во плоти. Я бы не знал, куда глаза девать.
— Если это все, что тебя смущает, выкинь из головы. Флоренс сказала, что он раздобыл эту тысячу еще где-то.
— Вот это да! У кого же?
— Она не знает. Он держит это в секрете. Сообщил просто, что деньги достал и можно ставить. Поэтому не бойся с ним встретиться. Да даже если он и считает тебя первым гадом на земном шаре, тебе-то что? Разве мы не все такого мнения?
— Н-да, в этом что-то есть.
— Значит, приедешь?
Я в сомнении прикусил губу, вспомнив про Чеддера по прозвищу Сыр.
— Ну, что ты молчишь, бессловесный? — строго спросила моя тетя. — Говори.
— Я думаю.
— Перестань думать и ответь толком. Если это поможет тебе принять положительное решение, замечу, что Анатоль сейчас в наилучшей форме.
Я вздрогнул. Раз дело обстоит так, безусловно, было бы безумием отказаться от места за пиршественным столом.
До сих пор я лишь мельком упоминал этого Анатоля, но сейчас воспользуюсь случаем и сообщу, что его продукцию надо самому отведать, чтобы в нее поверить, степень ее совершенства никакими словами не передашь. После того как приготовленный Анатолем обед растаял у тебя во рту, расстегиваешь жилет и, отдуваясь, откидываешься на спинку стула в полном убеждении, что сверх этого жизнь уже ничего больше не может тебе подарить. Но не успел опомниться, как наступает вечер и подают ужин, еще того неописуемее, и ты испытываешь блаженство, настолько близкое к райскому, насколько способен пожелать здравомыслящий человек.
Ввиду всего вышесказанного я счел, что, как бы ни выражался и как бы ни поступил Сыр Чеддер, обнаружив меня если и не совсем бок о бок с его возлюбленной, то все же в непосредственной близости от нее, однако на риск разбудить в нем зверя придется пойти. Конечно, малоприятно быть разорванным на тысячу кусков рукой стопудового Отелло, который потом еще спляшет чечетку на твоих останках, но если в желудке у тебя при этом находится созданная Анатолем Timbale de ris de veau Toulousiane,[22] неприятные ощущения в значительной мере сгладятся.
— Еду, — сказал я.
— Умница. Ты освободишь меня от Перси, и тогда я смогу сосредоточиться на Троттере. А чтобы пробить до конца эту сделку, мне понадобится вся мыслимая сосредоточенность.
— Что за сделка? Вы мне так и не сказали. И что такое этот Троттер, если он вообще что-то собой представляет?
— Я познакомилась с ним у Агаты. Он ее приятель. Владеет чуть не всеми газетами в Ливерпуле, но хочет заполучить плацдарм в Лондоне. И я добиваюсь, чтобы он купил у меня «Будуар».
Я изумился. Вот уж чего никак не ожидал. Мне всегда казалось, что журнал «Будуар светской дамы» — ее любимое детище. И вдруг оказывается, она его продает. Меня это поразило — все равно как если бы Роджерс продавал Хаммерстайна.[23]
— Но как же так? Почему? Вы же его любили, как родного сына.
— И люблю. Но у меня нет больше сил то и дело ходить к Тому за денежными вливаниями. Всякий раз, как я обращаюсь к нему с просьбой об очередном чеке, он спрашивает: «А разве ваш журнал еще не окупается?» Я отвечаю: «Нет, дорогой, пока еще нет». А он на это: «Гм!» — и добавляет, что, мол, если так будет продолжаться, мы все к Рождеству перейдем на пособие как неимущие. Мое терпение лопнуло. Я — как те нищенки, которые с младенцами на руках умоляют на улице купить у них веточку вереска. И когда я встретила у Агаты Троттера, то решила: вот человек, которому я передоверю «Будуар», если только человеческим ухищрениям под силу это осуществить. Ты что-то сказал?
— Я сказал: «Ох, ах!» Хотел еще добавить, что очень жаль.
— Да, жаль. Но деваться некуда. С каждым днем добывать У Тома деньги становится все труднее. Он говорит, что любит меня всей душой, но всему есть предел. Ну, ладно, жду тебя завтра. Не забудь про ожерелье.
— Завтра с утра пошлю за ним Дживса.
— Хорошо.
Тетя Далия, кажется, хотела еще что-то сказать, но тут женский голос за кадром произнес: «Три минуты истекли», — и она сразу повесила трубку, как женщина, которая испугалась, как бы с нее не содрали еще пару шиллингов, или сколько там полагается.
В комнату неслышно просочился Дживс.
— Э-э, Дживс, — сказал я. — Завтра мы едем в Бринкли.
— Очень хорошо, сэр.
— Тетя Далия зовет меня, чтобы я немного взбодрил нашего знакомца Перси Горринджа, который у них там завелся.
— Вот как, сэр? Тогда, может быть, вы позволите мне на той неделе съездить на один вечер в Лондон?
— Конечно, Дживс, конечно. Собираетесь поразвлечься?
— В клубе «Подручный Ганимед» состоится ежемесячный банкет, сэр. Меня попросили занять кресло председателя.
— Занимайте, разумеется. Вы более чем достойны этой чести.
— Благодарю вас, сэр. К исходу дня я вернусь.
— Вы выступите с речью, я полагаю?
— Да, сэр. Без речи председателя какой же банкет?
— Не сомневаюсь, что они у вас все будут кататься от смеха. Да, чуть не забыл. Тетя Далия просила меня привезти ее ожерелье. Оно в мастерской «Эспиналь» на Бонд-стрит. Не могли бы вы утром за ним зайти?
— Разумеется, сэр.
— И вот еще что, я чуть было не упустил вам рассказать. Ту тысячу фунтов Перси все же раздобыл.
— Неужели, сэр?
— Нашел себе благотворителя. Интересно, кто этот простофиля?
— Да, сэр.
— Глупец какой-нибудь.
— Несомненно, сэр.
— Тем не менее — вот. Только подтверждает слова покойного Барнума,[24] что простофили родятся каждую минуту.
— Вот именно. Это все, сэр?
— Да, это все. Доброй ночи, Дживс.
— Доброй ночи, сэр. Утром я упакую вещи.
К вечеру следующего дня, после приятной поездки по живописной сельской местности, я завернул в ворота Бринкли-Корта и, выйдя из своего двухместного «бентли», пошел уведомить хозяйку о нашем прибытии. Я нашел тетю Далию в кабинете, или «логове», где она проводила досуг за чашкой чая и романом Агаты Кристи. Когда я предстал перед нею, она бросила на мои усы мимолетный взгляд, правда, вздрогнула, как нимфа, которую застали за купанием, и пробормотала: «И это — лицо, которое останавливало тысячу башенных часов?»,[25] — а так никаких замечаний не отпустила. Возможно, сберегала на будущее.
— Привет, рептилия, — сказала она. — Так ты, стало быть, приехал?
— Приехал, — подтвердил я, — волосы в косице, и застегнутый на все пуговицы. Рад вас приветствовать, престарелая родственница.
— И я тебя, безмозглая твоя голова. Ожерелье мое ты, конечно, забыл привезти?
— Совсем даже нет. Вот оно. То самое, что дядя Том подарил вам на Рождество, верно?
— Верно. Ему нравится, когда я надеваю его к обеду.
— Кому же не понравится, — галантно отозвался я. Вручив драгоценность, я закусил тостом с тетиного стола. — Ну-с, приятно снова очутиться под старым родным кровом. За мной — моя прежняя комната, надеюсь? А как вообще дела в Бринкли-Корте и окрестностях? Как поживает Анатоль?
— Прекрасно, как всегда.
— У вас шаловливое выражение лица.
— Я чувствую себя неплохо.
— А дядя Том?
По ее цветущему лицу пробежала тень.
— Том все еще не в духе, бедняжка.
— Из-за Перси?
— Ну да.
— Значит, мрак Горринджа по-прежнему не развеялся?
— Куда там. После приезда Флоренс стало только хуже. Том кривится всякий раз, как его видит, особенно за столом. Говорит, что когда у него на глазах Перси отодвигает, не отведав, блюда, созданные рукою Анатоля, у него кровь приливает к голове и от этого начинается несварение. Ты ведь знаешь, какой у него чувствительный желудок. Я похлопал тетушку по руке.
— Бодритесь, — сказал я ей. — Я этого Перси развеселю. Фредди Уиджен показал мне на днях фокус с двумя пробками и веревочкой, который не может не вызвать улыбку на самой страдальческой физиономии. У нас в «Трутнях» все хохотали до колик в животе. Две пробки, надеюсь, у вас найдутся?
— Хоть двадцать, если понадобится.
— Отлично. — Я взял пирожное под розовой глазурью. — Так что с Перси мы разобрались. А как остальной персонал? Кто-нибудь еще тут гостит, кроме Троттеров и Флоренс?
— Пока нет. Том обмолвился, что завтра должен заехать к ужину некто лорд Сидкап по пути на воды в Дройтвич. Не знаешь такого?
— Понятия не имею. Закрытая книга для меня.
— Это один из лондонских знакомцев Тома. Будто бы большой знаток по части старинного серебра, Том хочет показать ему свою коллекцию.
Я кивнул. Дядя Том, как известно, — страстный коллекционер старинного серебра. Оба его жилища — и Бринкли-Корт, и городской дом на Чарльз-стрит — набиты разными штуковинами, рядом с которыми лично я даже лежать мертвым в канаве ни за что бы не согласился.
— Крупный специалист, значит, лорд Сидкап?
— В этом духе.
— Ну, что ж, люди всякие нужны.
— Завтра к нам еще примкнет жених, мистер Чеддер, а послезавтра — Дафна Долорес Морхед.
— Знаю. Флоренс мне про нее рассказывала. Вы, кажется, закупили у нее роман с продолжениями?