«А как идут дела в вашем ателье дамского нижнего белья? «Сестры Юлалии» оно как будто называется? Надеюсь, по-прежнему сыплет вам купюры лопатой?»
И услышала такое, что не знаю, как устояла на ногах. Он весело рассмеялся и ответил:
«„Сестры Юлалии"? О, я с ними уже давно не имею ничего общего. Ликвидировал свои акции. Теперь это компания».
Весь мой план рухнул. Я стою, только глазами моргаю. А он говорит:
«Надо все-таки взглянуть на ваше ожерелье. Мистер Трэверс говорит, что очень хотел бы услышать о нем мое мнение».
Нажал пальцем на замочек футляра, крышка отскакивает, я уже предаю Господу душу и говорю себе: все, это конец, — как вдруг нога моя запнулась обо что-то твердое, наклоняюсь, а на полу лежит… ты и представить себе не можешь… лежит свинчатка!
Тетя опять поспешно приняла на борт груз воздуха и пустилась рассказывать дальше:
— Да-да, представь себе! Ты навряд ли знаешь, что такое свинчатка, так я тебе сейчас объясню. Это такое небольшое гуттаперчевое орудие, которым широко пользуются уголовные элементы, чтобы колотить им своих родных и близких. Отвернется теща, а они тут же с размаху шмяк ее по черепаховому гребню. В криминальных кругах оно в большой моде, и именно этот предмет, как я уже сказала, лежал у моих ног.
— Послушайте…
Но меня снова властным жестом лишили слова.
— Сначала-то я ни о чем таком не подумала. Просто подняла его машинально, как хорошая хозяйка, которая не любит, чтобы в доме на полу валялись вещи. Мне и в голову не пришло, что это мой ангел-хранитель направляет мои шаги и указывает мне выход из бед и треволнений. Но потом меня вдруг осенило, будто молния вспыхнула. Я разгадала намек моего доброго старого ангела-хранителя. Не сразу, но он все-таки достучался до моей тупой башки. Вот спиной ко мне стоит Спод и вытаскивает из футляра ожерелье…
Я захрипел.
— Но вы его не шмякнули?..
— Конечно, я его шмякнула. А что бы, по-твоему, я должна была сделать? Как бы на моем месте поступил Наполеон? Я сдержанно размахнулась и смачно влепила ему прямо по макушке. Ну, и где-то наземь он упал.[53]
Еще бы. Точно то же произошло когда-то с полицейским Доббсом в Деверил-Холле.
— Сейчас он лежит в постели и думает, что с ним случился припадок головокружения и он ударился головой об поп. Можешь о нем не беспокоиться. Отоспится за ночь, да еще щадящая диэта, и утром встанет в полном порядке. А ожерелье я взяла, взяла его, проклятое, и чувствую себя теперь так, словно могла бы, кажется, поднять за шиворот и стукнуть лбами пару тигров.
Я вытаращился на нее. У меня тоже голова пошла кругом. Сквозь дымку, застлавшую глаза, мне виделось, будто она слегка покачивается, как женщина на ветру.
— Вы говорите, ожерелье у вас? — растерянно переспросил я.
— Разумеется.
— Что же тогда такое вот это, у меня?
Я предъявил ей свой образец.
Некоторое время она явно не могла взять в толк, что происходит, — посмотрела на мое ожерелье, перевела взгляд на меня, потом опять на ожерелье. Только когда я ей объяснил, как было дело, до нее, наконец, дошло.
— Ну да, конечно, — кивнула она с облегчением, — теперь мне понятно. Мне понадобилось сначала звать во все горло Тома, рассказывать ему, что у Спода случился обморок, слушать, как Том стенает: «О Господи! Теперь придется оставлять этого субъекта ночевать!» — и успокаивать его, и помогать Сеппингсу перенести останки в постель, и так далее, и тому подобное, и я совершенно упустила из виду, что следует запереть дверцу сейфа. Том, конечно, тоже об этом не позаботился. Он занят был тем, что рвал на себе волосы и твердил, что последний раз в жизни, черт побери, пригласил в гости клубного знакомого, ведь всем известно, что клубные знакомые, очутившись в чужом доме, прежде всего падают в обморок и пользуются этим предлогом, чтобы застрять и прогостить добрых несколько недель. А тем временем пришел ты, и…
— …и пошарив в недрах сейфа, нашел футляр с жемчужным ожерельем и, естественно, решил, что это ваше…
— …и немедленно наложил на него лапу. Очень благородно с твоей стороны, Берти, я ценю твою заботу. Если бы ты не улизнул утром из дома, я бы тебя предупредила, что Том распорядился, чтобы в доме все положили свои ценности в сейф, но ты укатил в Лондон. Зачем, хотелось бы знать, между прочим.
— За дубинкой, прежде принадлежавшей сыну тети Агаты Тосу. У меня начались неприятности. Угрозы.
Тетя Далия посмотрела на меня с восхищением. Видно было, что она глубоко тронута.
— Так это ты, мое золото, — дрогнувшим голосом произнесла она, — доставил сюда свинчатку? Я-то приписала ее появление непосредственно моему ангелу-хранителю. О, Берти, если я когда-нибудь называла тебя безмозглым болваном, которому полагается уютное место в сумасшедшем доме, я беру все свои слова назад.
Я кратко поблагодарил ее.
— Но что будет теперь?
— Теперь я крикну трижды «ура» и примусь разбрасывать розы из своей шляпы.
Я нахмурился с некоторым раздражением.
— Я говорю не о вас, престарелая родственница, а о вашем племяннике Бертраме, каковой племянник сидит по пояс в густом супе, где и может с минуты на минуту бесследно утонуть. У меня в кармане чьи-то жемчуга…
— Мамаши Троттер, я их узнаю! Она надевает их по вечерам.
— Прекрасно. С жемчугами, значит, разобрались. Они принадлежат, как мы выяснили, мамаше Троттер. Теперь вопрос, что с ними делать?
— Как что, положить обратно.
— В сейф?
— Именно. Положи их обратно в сейф. Замечательная мысль. Как это мне самому в голову не пришло?
— Вы попали в самую точку. Да, я пойду положу их обратно в сейф.
— Я бы на твоем месте не стала откладывать. Отправляйся прямо сейчас.
— Иду. Да, кстати, приехала Дафна Долорес Морхед. Она сейчас в саду вместе с Сыром.
— Ну, и как она тебе?
— Глаз не отвести, если мне позволено воспользоваться этим выражением. Я и не представлял себе, что бывают такие роскошные романистки.
Я готов был и дальше описывать отрадное впечатление произведенное на меня красотой юной гостьи, но тут пороге возникла фигура мамаши Троттер. Она бросила меня взгляд, явно оценивающий мое присутствие как совершенно излишнее.
— О, добрый вечер, мистер Вустер, — холодно произнесла мамаша Троттер. — Я рассчитывала застать вас одну, миссис Трэверс, — добавила она со свойственным ей тактом, которым она славится на весь Ливерпуль.
— Я должен, к сожалению, удалиться, — успокоил я ее. — Всего вам наилучшего.
— И вам того же.
— Ну-с, пока, пока. — И я ринулся в холл приободренный, поскольку, по крайней мере, часть моих бед с минуты на минуту должна была с моих плеч свалиться. Если, конечно, сейф не успели запереть.
Сейф запереть не успели. Я подошел и уже готов был вытащить из кармана футляр и пихнуть на место, как за спиной у меня раздался голос. Я обернулся, как вспугнутый олень, и увидел Л.Дж. Троттера.
Со времени моего приезда в Бринкли-Корт я почти не имел случая пересечься с этим крысомордым старикашкой. Он еще тогда, во время ужина, которым я их угощал, показался мне не особым любителем молодого общества. Поэтому я слегка удивился, что сейчас он как будто бы не прочь завести со мной разговор, и пожалел, что он не выбрал для этого более подходящий момент. Имея при себе проклятое ожерелье, я жаждал только одного — остаться в одиночестве.
— Эй, — обратился он ко мне. — Где ваша тетя?
— У себя в комнате, — ответил я. — Разговаривает с миссис Троттер.
— Да? Ладно. Увидите ее, скажите, что я лег спать. Это меня удивило.
— Спать? Но еще ведь совсем рано.
— У меня опять разыгралась моя диспепсия. У вас не найдется при себе таблетки от расстройства?
— К сожалению, нет. Не захватил.
— Черт! — ругнулся он и потер себе живот. — У меня страшная боль, кажется, будто я проглотил двух диких кошек. Постойте-ка, — вдруг сменил он тему, — почему это сейф стоит открытый?
Я подкинул ему мысль, что, по-видимому, его кто-то отпер, и он кивнул в подтверждение моей теории.
— Безобразие, — сказал он. — Возмутительная неосторожность. Так что угодно могут украсть.
И прямо у меня на глазах подошел и ткнул дверцу. Она с лязгом захлопнулась.
— Охх! — прокряхтел он, опять потер живот, кивнув, пожелал мне доброй ночи и зашагал вверх по лестнице. Я словно примерз к полу. Ну, просто как жена Лота.
Троттер ушел, и вместе с ним улетучилась всякая возможность для меня запихнуть что-либо обратно в сейф.
Я не стану утверждать, будто у меня уж такое необыкновенно богатое воображение, пожалуй, что нет, но в ситуации, вроде выше описанной, и не требуется особенно богатого воображения, чтобы представить себе, что теперь будет. Отчетливо, как верхнюю строку в таблице окулиста, я увидел, какое будущее ждет Бертрама.
Мне ясно представилось, как у захлопнутой дверцы сейфа стоим мы с полицейским инспектором, да при нем еще силы поддержки в лице крайне неприятного с виду сержанта.
— Вы пойдете добровольно. Вустер? — спрашивает инспектор.
— Кто? Я? — говорю я, весь дрожа. — Я вас не понимаю.
— Ха-ха! — смеется инспектор. — Вот остряк, а, Фодерингей?
— Шутник, сэр, — отвечает сержант. — Я даже усмехнулся, ей-богу.
— Теперь уже поздно для таких штучек, приятель, — гнет свою линию инспектор, снова приняв суровый вид. — Кончились ваши игры. Мы располагаем доказательством, что вы приблизились к этому сейфу и извлекли из него ценное ожерелье, собственность миссис Л.Дж. Троттер. Если это не означает для вас пять лет в кутузке, я проиграл пари.
— Но уверяю вас, я думал, что оно принадлежит тете Далии.
— Ха-ха, — смеется инспектор.
— Ха-ха, — подпевает за ним сержант
— Очень правдоподобная история, — говорит инспектор. — Расскажите ее присяжным и посмотрите, как они е оценят. Фодерингей, наручники!
Вот какая картина возникла у меня перед глазами, пока стоял перед захлопнутой дверцей сейфа, весь съежившись, как присоленная устрица. За окнами в саду птицы пели свою вечернюю песню, а мне чудилось, будто каждая из них исполняет собственную арию на слова: «Да, братцы, загремел Вустер. Теперь мы не увидим Вустера несколько лет. Ах, какая жалость, какая жалость. Был славный парень, пока не ушел в криминал».