и барьер. Он требовал от нее сочувствия и одновременно отталкивал. Она казалась себе заброшенной и ненужной.
— Кстати, — сказал Джеральд, — вот еще что. Мне тут приходится все время вокруг нее увиваться, так что уж, пожалуйста, не проболтайся, что мы помолвлены.
Салли клацнула зубами. Это было слишком.
— Ну, знаешь! Если тебе так мешает…
— Не валяй дурака! — Джеральд прибегнул к пафосу. — Боже мой! Мне так трудно! Я так страдаю, а ты…
Прежде чем он закончил фразу, настроение Салли резко изменилось. Именно из-за таких перемен она иногда думала, что ей недостает характера. Внезапно ей в голову пришла простая утешительная мысль, полностью изменившая ее взгляд на происходящее. Все в мире представляется ей таким нескладным только потому, что она устала и еще не приняла ванну. Салли мгновенно успокоилась. Если Джеральд казался совсем чужим лишь потому, что она грязная и растрепанная, тогда все в порядке. Она быстро накрыла его руку своей ладонью.
— Прости меня, — сказала она покаянно, — я настоящая свинья. Я тебе очень сочувствую.
— Это были ужасные дни, — пробормотал Джеральд.
— Знаю, знаю. Но ты так и не сказал, что рад меня видеть.
— Само собой, рад.
— Тогда почему не скажешь? И почему не спросишь, как мне понравилось в Европе?
— А тебе понравилось?
— Да, если не считать того, что я соскучилась. Ну вот! На этом рассказы о путешествиях, пожалуй, закончим и перейдем к твоим неприятностям.
Джеральд откликнулся на призыв. Говорил он долго, часто повторяясь. Он явно и окончательно уверовал в то, что Провидение изобрело грипп исключительно для того, чтобы разрушить ему жизнь. Однако теперь он не сторонился сочувствия. После короткой грозы дышалось легче. Салли уже не казалось, что она лишняя.
— Так, — произнес Джеральд, взглянув на часы, — думаю, мне пора.
— Репетиция?
— Да, будь она неладна! Тут больше нечем заняться. Пойдешь?
— Только распакую вещи и помоюсь.
— Тогда увидимся в театре.
Салли встала и пошла к лифту, чтобы подняться к себе в номер.
Когда она пришла в театр, репетиция уже началась. Она вошла в темный зрительный зал, откуда доносились голоса, слабые и гулкие, как бывает в пустом помещении, и присела в последнем ряду. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела в первом ряду Джеральда, сидевшего рядом с человеком, лысину которого обрамлял оранжевый пушок. Она решила, что это мистер Банбери, режиссер, и не ошиблась. То тут, то там в зрительном зале виднелись актеры, не задействованные в первом акте. На сцене Эльза Доланд, очень приятная с виду, вела диалог с человеком в котелке. Когда Салли вошла, она как раз заканчивала реплику:
— Что это значит, отец?
— Пум-пурум, — загадочно ответил котелок. — Пум-пум пум-пум… дальше говорю-говорю-говорю и в конце: «Я буду в библиотеке». Выходит.
Он развернулся и пошел за кулисы.
Тут Салли впервые ощутила, насколько напряжена атмосфера. Мистер Банбери, по-видимому, человек с характером схватил стоявшую рядом с ним трость и изо всех сил швырнул ее на сцену.
— Стоп! — заорал он.
— Ну, что еще? — осведомился котелок, остановившись на полпути.
— Реплики надо произносить целиком, Тедди, — воскликнул Джеральд. — Ничего не пропуская.
— Вы что, хотите, чтобы я все проговаривал? — изумился котелок.
— Да!
— Всю эту ерунду целиком? — уточнил котелок, все еще не желая верить.
— Это репетиция! — взорвался мистер Банбери. — Если мы не будем делать, как положено, зачем вообще приходить?
Такой взгляд на вещи показался заблудшему Тедди если и не разумным, то, по крайней мере, имеющим право на существование. Он произнес свои слова и оскорбленно прошаркал за кулисы. Атмосфера была накалена. Теперь Салли это чувствовала. Театр, в сущности, — большой детский сад, а его обитатели — малыши, готовые, чуть что, капризничать. Неопределенность, гостиница в чужом городе, бесконечные репетиции, повторение фраз, которые до блеска отшлифованы еще неделю назад, — все это расшатывало нервы актеров и подрывало дисциплину. Любой пустяк приводил к скандалу.
Эльза Доланд подошла к двери и позвонила, потом, взяв со столика журнал, уселась в кресло возле рампы. Через мгновение на сцену вышла молодая женщина, которую мистер Банбери приветствовал яростным ревом:
— Мисс Винч!
Вновь прибывшая остановилась и взглянула на режиссера. В отличие от человека в котелке, во взгляде ее не было страдания. Она смотрела добродушно и снисходительно, словно пришла на утренник развлекать детишек. Это была жизнерадостная, здоровая, немного квадратная девушка. Несмотря на серьезный вид, в уголках ее рта пряталась едва заметная улыбка. Она была совсем некрасивой, и Салли, разглядывая ее с живым интересом, удивлялась, что Филлмор сумел увидеть под этой невзрачной внешностью подлинное очарование. Где-то глубоко внутри ее брата, решила Салли, несомненно, тлеет искра разума.
— Да? — благожелательно отозвалась мисс Винч.
Мистер Банбери совсем разволновался:
— Мисс Винч, я просил вас не жевать резинку во время репетиции или нет?
— Просили, — дружелюбно согласилась мисс Винч.
— Тогда почему вы жуете?
Прежде чем ответить, невеста Филлмора в раздумье повертела жвачку языком.
— Это для дела, — объявила она наконец.
— Для какого еще дела?
— Вживаюсь в роль, — пояснила мисс Винч, приятно растягивая слова. — Моя находка. Все горничные жуют жвачку.
Мистер Банбери порывисто взлохматил свои оранжевые волосы правой рукой.
— Вы когда-нибудь видели горничную? — спросил он в отчаянии.
— Да, сэр. И она жевала.
— Я говорю о горничной из приличного дома, — простонал мистер Банбери. — Вы можете хоть на минуту представить, что в приличном доме горничной позволили бы войти в гостиную с этой дрянью во рту?
Мисс Винч досконально обдумала вопрос.
— Может, вы и правы. — Тут она просияла. — Придумала! Мистер Фостер мог бы дописать несколько реплик. Эльза делает мне замечание — я остроумно возражаю. Она мне в ответ еще что-то, а я ей опять что-нибудь смешное, и так далее. У нас бы вышла комическая сцена. Пять-шесть минут. Весь зал лежит.
Услыхав столь оригинальное предложение, режиссер обомлел. Дар речи еще не вернулся к нему, когда из-за кулис на сцену выпорхнуло прелестное создание в голубом бархате и такой изящной шляпке, что Салли внезапно охватила зависть.
— Так!
Природа щедро одарила мисс Мейбл Хобсон: безупречная фигура, прелестное лицо и копна золотых волос. А вот про мелодичный голос как-то позабыла. Звуки, которые издавала мисс Хобсон в минуты душевного волнения, больше походили на павлиний крик.
— Теперь послушайте меня! Мистер Банбери вышел из транса.
— Мисс Хобсон! Пожалуйста!
— Да, я все знаю…
— Вы прерываете репетицию!
— Совершенно верно, прерываю, — согласилась мисс Хобсон. — И если хотите немного подзаработать, можете поспорить с кем угодно, что я буду прерывать ее снова и снова, каждый раз, когда услышу эти разговорчики. Дописать кому-то слова! Не будет этого, пока я здесь!
Молодой человек с желтыми волосами вышел из-за кулис вслед за разгневанной дамой и попытался успокоить бурю.
— Дорогая!
— Заткнись, Реджи! — отрубила она.
Мистер Крэкнелл послушно заткнулся. Он не был одним из этих брутальных троглодитов. Втянув голову в высокий воротничок, он принялся грызть набалдашник своей тросточки.
— Главная роль у меня, — горячилась мисс Хобсон. — Вы считаете, что нужно увеличить чью-то роль, кроме моей? Извините, это просто смешно! Если кому-нибудь в сценарии добавят хоть полслова, я тут же разворачиваюсь и ухожу. Вы оглянуться не успеете, как меня здесь не будет.
Мистер Банбери вскочил на ноги и замахал руками.
— Бога ради! Мы репетируем, или у нас тут дискуссионный клуб? Мисс Хобсон, никто никому ничего не собирается дописывать. Вы довольны?
— Она сказала…
— О, ерунда, — спокойно заметила мисс Винч. — Так, в голову пришло. Я забочусь только о спектакле.
— Дорогая! — взмолился мистер Крэкнелл, как черепаха, высовываясь из воротничка.
Мисс Хобсон неохотно дала себя уговорить.
— Ну что ж. Хорошо, если так. И все же не забывайте, я умею за себя постоять, — сообщила она, хотя это вряд ли было новостью для тех, кто имел честь с ней общаться. — Одна строчка, и я уйду. Так быстро, что у вас голова закружится.
Она исчезла за кулисами, мистер Крэкнелл засеменил следом.
— Я уже могу сказать свою реплику? — осведомилась мисс Винч со сцены.
— Да-да, продолжаем репетицию. Мы и так уже пол утра потеряли.
— Вы звали, мэм? — обратилась мисс Винч к Эльзе, которая все это время мирно читала журнал.
Репетиция продолжалась, Салли следила за актерами с замиранием сердца. Дела шли неважно. Это мог заметить даже такой новичок, как она. Бесспорно, мисс Хобсон была необычайно красива. Она блистала бы в любой роли, где нужно мало говорить и много переодеваться. В серьезной пьесе безупречная внешность лишь подчеркивала полную ее бездарность. Салли вспоминала рассказ мистера Фоситта об актрисе, которую освистали в Вигане, и понимала, что провал неизбежен. Американские театралы готовы стерпеть от юной красавицы многое, однако всему есть пределы.
В первом ряду раздался неистовый вопль. Мистер Банбери был опять на ногах. Салли вдруг стало интересно: это сегодняшнее утро на удивление не задалось или так у него каждый день?
— Мисс Хобсон!
Действие драмы только что забросило эту эмоциональную даму в правый угол сцены, к письменному столу. Стол играл в пьесе важную роль. Он символизировал работу, которая по ходу пьесы целиком засосала ее мужа и разбила ее сердце. Дошло до того, что супруг предпочитал молодой жене этот вот стол. Ну, кто такое стерпит?
— Так! — Мисс Хобсон из убитой горем супруги мгновенно превратилась в оскорбленную примадонну. — Что еще?
— На прошлой репетиции, впрочем, так же, как на позапрошлой и поза-позапрошлой я говорил, чтобы в этом месте вы взяли со стола нож для бумаги и рассеянно играли с ним. Вчера вы это сделали, сегодня опять забыли.